Журналист Андрей Архангельский: карьера, биография. Это волшебство, на котором стоит западная цивилизация. Ты не отступил от своих принципов – но, тем не менее, ты создал поле лояльности, терпимости. Поле готовности сосуществовать

Научная журналистика еще не пришла к единому мнению о том, является ли колонка полноправным жанром, но одно она утверждает единогласно: чтобы писать в авторскую колонку, нужно быть человеком образованным, творческим и многогранным. Таковым и является российский журналист и колумнист газеты "Взгляд".

Андрей Архангельский: биография

Чтобы иметь более полное мнение о журналисте, нужно знать о нем как о личности. Начнем с истории жизни. Архангельский Андрей Александрович родился 21 июня 1974 года в Севастополе. Он получил два высших образования: одно - журналистское, второе - музыкальное. Многие будущие журналисты начинают писать тексты задолго до поступления на факультет журналистики, во время, когда о будущей профессии еще только задумываются. Так произошло и у нашего героя. Впервые материалы Андрея увидели свет, когда юноше было 17 лет. Именно этот возраст можно считать точкой отсчета в журналистской деятельности.

Карьера

С 2001 года Андрей Архангельский работает в журнале "Огонек". Был в жизни Андрея и опыт работы на телевидении. Несколько раз принимал участие в радиоэфирах "Эхо Москвы". Так, 6 декабря 2009 года в эфире, посвящённом памяти Вячеслава Тихонова, был представителем молодого поколения поклонников артиста. В "Огоньке" карьера журналиста развивалась довольно успешно. Андрей становился лауреатом премии журнала. На тот момент журналист проработал в "Огоньке" всего 2 года. В настоящий момент он занимает должность редактора отдела культуры. Материалы Андрея публиковались в различных изданиях, как российских, так и зарубежных. В том числе статьи Андрея появлялись в "Независимой газете", "Московских новостях", FUZZ, Toronto Slavic Annual.

Сквозь призму "Взгляда"

На просторах интернета все больше интереса к себе привлекает газета "Взгляд", выходящая в свет с 2005 года. Это издание, специализирующееся на оперативных новостях, пишет о политике, бизнесе, финансах, спорте и культуре. В этой интернет-газете Андрей Архангельский ведет авторскую колонку. У издания есть особенность рядом с публикацией размещать фото автора с небольшим текстовым фрагментом, содержащим короткую справку о журналисте. "Взгляд" сообщает, что Андрей "маниакально любит журналистику, одновременно ненавидя в ней литредакторов и литрабов, рекламщиков, менеджеров, пиарщиков, бездарей и приспособленцев всех возрастов, а также тех, кто не любит читать "длинные тексты".

Политические убеждения

Андрей всегда был вольнодумцем по своей природе. Известно, что он убежденный либерал, таким и остается. Журналист испытывает тоску по перестроечным 1985-1991 годам, а Михаил Горбачев для него - героический человек. Вопрос неоднозначный и спорный, но такое мнение у журналиста.

Точка зрения

Общественные постулаты, книги и эксперты в один голос твердят, что журналист должен быть объективным. Андрей Архангельский этого не признает и даже считает полностью наоборот. Чувства - вот то, на что, по мнению журналиста, нужно опираться в жизни. А ведь действительно, где найти абсолютную объективность, если у каждого она своя? Может быть, опираясь как раз на этот риторический вопрос, Андрей построил свои убеждения. А может быть, журналиста привел к определенным заключениям жизненный опыт. В общем, суть остается одной: доверять журналист предпочитает исключительно эмоциям.

Объективность

На тему объективности, в частности, в журналистике, опубликована статья Андрея на сайте "Взгляда". Текст, носящий название "Два мифа о журналистике", довольно длинный, но такой увлекательный и интересный, что время его прочтения проходит незаметно. К слову, автор вообще не сторонник коротких статеек информационного характера. В настоящее время существует тенденция писать именно короткие тексты, длинные менее популярны, считается, что их никто не читает из-за нехватки времени. Но Андрей Архангельский не признает мониторинг новостных заголовков и беглый просмотр пары абзацев за чтение. В статье про объективность на примере автомобилей, театральных постановок и работы коммунальных служб журналист красочно и доступно доносит свои мысли, открываясь аудитории. Такой наглядностью, простотой, открытостью глубокой мысли можно охарактеризовать в основном все статьи журналиста.

О чем пишет автор

Обо всем, как истинный журналист. Разносторонне развитый, начитанный и образованный Андрей Архангельский не затруднится взять любую тему для своего текстового материала. Много материалов в копилке журналиста на политическую тематику, например, о пропаганде, Навальном и причинах его политической популярности. Что скрывать, Андрей довольно враждебно настроен к власти. Но свою враждебность он выражает довольно мирно, в приемлемых рамках. Интересны не только статьи, но и интервью автора другим СМИ. В них он интересно рассуждает на насущные темы и дает больше информации о себе.

О понятии "профессионализм"

Андрей Архангельский считает, что профессиональный журналист обязательно должен считаться с другой, чужой точкой зрения. Выражаясь более философски, журналист должен "признавать другого". Если он этого не делает, речь идет о напористом продвижении своих или, чаще всего, чьих-то идей. При этом бесчеловечность не может быть другой точкой зрения. Такие вещи, как шовинизм и отсутствие толерантности, не могут быть признанными ни под каким предлогом.

В качестве заключения

Человек со своим мнением, которое он защищает и отстаивает, всегда интересен широкой аудитории. Людям нужна точка зрения, им интересно ее узнавать, чтобы потом соглашаться или оспаривать, мириться или бунтовать, но в итоге думать и вырабатывать свою. В такой роли и выступает российский журналист Андрей Архангельский.

Самый чудовищный обывательский миф, связанный с современной журналистикой, называется «объективность». Нет-нет, никто не против самого понятия – базового для демократической прессы.

Коренная ошибка – в неправильном понимании обществом этого термина: у нас почему-то объективности требуют от каждого отдельного журналиста.

Вот есть автомобиль. Благодаря усилиям множества людей на протяжении последних ста лет это чудо едет . Передвигается вместе с вами.

Однако ведь не колесо едет само по себе, и не дверь, и не мотор – едет машина , совокупность всех деталей, механизмов и элементов дизайна.

Вы же не требуете, чтобы каждая из деталей автомашины умела двигаться самостоятельно, сама по себе. Это, безусловно, глупо.

Точно так же и «объективности» нельзя требовать от каждой детали огромной медийной машины – от отдельного журналиста.

Понятие «объективность прессы» складывается из совокупности субъективных, принципиально разных мнений; из наличия принципиально разных журналов, газет, телеканалов.

У нас почему-то объективности требуют от каждого пишущего – это, так сказать, самый распространенный упрек общества журналисту.

В массовом сознании – о господи, скольких базовых понятий демократических там не укоренилось, а вот это почему-то намертво засело. И любой таксист, и любой чиновник, прочитавший в своей жизни три книги, включая поваренную, будет поучать тебя: «Журналист обязан быть объективным».

Если я, как читатель, хочу иметь объективное представление о политических процессах, я должен прочесть во ВЗГЛЯДе колонку Виталия Иванова, а следом – колонку Леонида Радзиховского, и еще – 12 Ивановых и Радзиховских в других изданиях.

Хочешь составить объективную картину происходящего? Будь любезен, посмотри десять-двадцать разных газет, журналов, телепрограмм – и составь свое объективное мнение. Из совокупности разных точек зрения и получается вожделенная объективность. Она, объективность, однако рождается именно в твоей голове – никто не может тебе принести ее на блюдечке.

А, тебе лень или невмоготу читать много? Ну, тогда конечно – требуй объективности от отдельного журналиста. Настаивай на этом. Но это – шизофрения: как не может быть двух противоположных мнений в одной здоровой голове, так не может быть по-настоящему объективен любой человек, а стало быть, и любой журналист.

Благодаря этой подмене понятий сегодня вообще-то правильное и фундаментальное требование «объективности прессы» в России превратилось в полную противоположность: в универсальный топор свободы, в средство, с помощью которого из СМИ изгоняется свободомыслие.

Издатели более-менее серьезных журналов и газет (румяные девы 25–35 лет, у которых на визитке написано «издатель», «я закончила бизнес-школу в пригороде Лондона») – они это слово «объективность» при приеме на работу повторят восемьдесят раз: «Мы должны быть объективны в освещении фактов…»

На деле это, скорее всего, означает: мы не хотим проблем с властью (или: мы не хотим раздражать читателя или спонсоров), поэтому мы никаких мнений высказывать вообще не позволяем. Таким образом, под словом «объективность» понимается сервильность издания, отсутствие позиции, ума, смысла, пересыпание из пустого в порожнее.

Как правило, плохие или средние режиссеры, которых ругают критики, очень любят требовать объективности: «Вам не понравился спектакль? Но ведь надо быть объективным. Вы не можете не считаться с тем, что мой спектакль любит публика. А сколько костюмов пошито для премьеры! А какой прекрасный гроб взмывает под потолок во втором акте! И даже Иван Иванович Сами Понимаете Какой лично мне сказал, что ему понравилось. Ему понравилось, а вам – нет!

Давайте же учитывать разные мнения. Я готов, я открыт для конструктивной критики, но нельзя же охульно… то есть огульно…ах, сколько же непрофессионалов развелось… Это просто ваши личные комплексы, вы мне завидуете, вы хотите за мой счет утвердиться…»

Видите, сколько прекрасных подмен. Говорит такой режиссер: «Критика должна быть конструктивной» – а имеет в виду: критикуй «отдельные недостатки», но не пиши, что я полная бездарность и у меня нет шансов в искусстве. Потому что это – «необъективная критика».

Власть, государевы слуги используют «объективность» на свой лад: если им что-то не нравится в прессе, они не говорят, что мол, «нам это не нравится», не-е-ет – они говорят: «этот журналист необъективен, а значит, профнепригоден».

Иногда, у чиновников региональных оговорочки бывают совсем уж фрейдистские: «Пресса должна оперировать только объективными фактами».

«Объективными фактами» – это не бессмыслица, а такой чиновничий эвфемизм. Ролан Барт еще в 50-е, анализируя французскую прессу, подметил, что когда в газетах пишут слово «судьба» – это такая замена слов «французское правительство».

Так и у нас: когда чиновник говорит «объективные факты» – в переводе на русский это означает: «факты, согласованные с администрацией края (области, округа)».

В общем, эта коварная подмена – что отдельный и всякий журналист «должен быть прежде всего объективным» – она выгодна и удобна почти всем: и власти, и бизнесу, и обывателю.

Так понятие «объективность» превратилась в удавку. Так требование «объективности» оборачивается игрой в объективизм.

Большинство журналистов, подчиняясь так называемым законам рынка, вынуждены играть в эту игру – для придания статье формальной «объективности» использовать эти трусливые вводные: «с одной стороны», «с другой стороны». Эта игра в объективность не только не добавляет объективности – она часто вообще обессмысливает работу журналиста, запутывает читателя, который не может понять, что хотел сказать автор.

Искусственная «объективность» убивает эмоциональный накал, приводит к выхолащиванию смысла, к нарушению авторской и вообще всякой логики. Пример: когда я пишу об отвратительной работе коммунальных служб или о произволе в армии, в соответствии с требованием «объективности» я вынужден приводить и «положительные примеры».

Например, писать, что «с другой стороны… коммунальные службы многое делают для людей…» Или: «…но есть и положительные примеры: так, в образцовой N-ской гвардейской части нет случаев дедовщины, там первогодков носят на руках и поют им колыбельные…» Таким образом, в конечном итоге я «в целом» оправдываю ужас коммунальных хозяйств и бесправие в армии.

Из первого массового заблуждения – требования «объективности» от журналиста – образуется и второе: наивная вера в то, что факт – это мерило, единица измерения объективности, базовый элемент, на котором стоит здание журналистики.

В обществе сложилось мнение, что объективность и факт – это синонимы. «Нам нужны не эмоции, а голые факты».

Ребята, должен вас огорчить: в информационном обществе всякий начинающий журналист по любой проблеме может найти 200 «голых» фактов «за» – и с той же легкостью 200 голых фактов «против». «Дайте нам голые факты – мы сами сделаем выводы» – была такая присказка в 90-е годы. Такой читатель до сих пор наивно верит, что «факты – вещь объективная», а не специально подобранная с таким расчетом, чтобы убедить человека не знать и не искать других фактов.

Простой пример с тем же плохим режиссером.

– Давайте будет объективными, – говорит такой режиссер. – Давайте опираться на факты. Билетов на мои спектакли в кассе нет на 22 спектакля вперед. Это факт успеха. С ним нельзя не считаться.

О’кей. Разберем этот «факт».

На спектакли билеты раскуплены, но половина из них – это бесплатные пригласительные, которые розданы знакомым, а также «хорошим» и просто «нужным людям» (так – во всех театрах, и все режиссеры это хорошо знают). Все билеты раскуплены, потому что они стоят три копейки. В Москве все театры так или иначе заполнены – потому что людей живет здесь много, и всем надо где-то проводить время .

Поэтому твоя касса – это никакой не «факт». Это даже не показатель финансового успеха спектакля – не говоря уже об искусстве.

Но поделать с этим царствованием громоподобного всеподавляющего авторитета факта в журналистике ничего нельзя.

Попробуй сегодня что-то сказать против этих двух мифов, тут же вступает хор возмущенных голосов: «Журналист должен быть объективным… журналист обязан только доносить информацию… представлять разные точки зрения…» – весь этот бубнеж, который произносят не задумываясь над смыслом, повторяя клише, почерпнутые из американских фильмов категории С.

По большому счету, первое и главное, что журналист должен вам (обществу) – правду.

Правда не относится к числу объективных понятий – точно так же, как совесть или истина. Однако это не мешает каждому из нас настаивать на собственной правоте или знании истины. Правда у каждого своя – однако без желания донести до общества свою правду невозможна вообще никакая правда.

Критерием неподкупности, правдивости в сегодняшней журналистике может служить только репутация, авторитет, талант пишущего. «Правду в России может писать только талантливый человек», – писал поэт и публицист Константин Кедров.

Авторский взгляд – парадокс – при всей своей субъективности в большей степени выполняет важнейшую функцию СМИ – коммуникацию: потому что он заставляет читателя задумываться над проблемой – независимо от того, согласны вы или не согласны с автором.

Не факты сами по себе, а точка зрения на факты, узор оригинального взгляда, индивидуальные аргументы – вот что из всей русской журналистики вызывает у меня как у читателя наибольшее доверие.

Меня больше не убеждает наличие фактов самих по себе – я знаю, как ими можно ловко манипулировать, – меня убеждает только система доказательств, выстроенная человеком, мнению которого я доверяю.

Я доверяю только мнению журналиста, не скрывающего своей субъективности.

Главной гарантией беспристрастности прессы является именно пристрастность ее игроков – журналистов. Журналист не скрывает своих симпатий и антипатий – значит, он по крайней мере честен с читателем.

Достаточно усвоить эти нехитрые парадоксы – и требование «объективности прессы» перестанет быть формальностью, пустым звуком.

На телеканале "Россия" вышел сериал "Кровавая барыня" — про печально известную Салтычиху. Обозреватель "Огонька" в недоумении: почему нам рассказывают страшную сказку там, где должен быть страшный урок?

Актриса Юлия Снигирь признается, что не сразу согласилась играть роль Салтычихи, поскольку "не могла найти оправданий героине". Ее можно понять. Редкий случай — оценка Салтычихи почти за 200 лет в русской истории не претерпела изменений, трактовка ее злодеяний — что в царское время, что в советское — по сути совпадала. И это объяснимо: с обычной, человеческой точки зрения, независимо от идеологии, это была и есть история о насилии, которое приобретает особенно чудовищные размеры в условиях, где узаконено бесправие человека. У Салтычихи была предшественница — Эржебет Батори, венгерская графиня, известная серийными убийствами молодых девушек, а также последовательница — Мэри Дельфина Лалори (1775-1849), одна из самых жестоких женщин-убийц в истории Нового Орлеана, которая обвинялась в садизме и многочисленных изощренных убийствах чернокожих рабов. Все истории чем-то похожи — это прежде всего истории о порочности рабства, которое поощряет человека обходиться с другим человеком как с вещью. Бесправие поощряет насилие — вот самый короткий вывод из всех этих историй. Сегодня мы, в отличие от наших предков, знаем, с какой единственной целью нужно об этом говорить: психологи называют это "проработкой коллективной травмы", чтобы извлечь для себя печальный, но важный урок. Вдобавок сериал вышел 19 февраля: в этот день в 1861 году в России, как известно, было отменено крепостное право.

Уникальность истории Салтычихи еще и в том, что эта история была расследована чуть не впервые по всем законодательным нормам того времени, поэтому о ней и стало известно. Столбовая дворянка Дарья Салтыкова, как стало общеизвестно, била дворовых людей плетьми, батогами и поленьями, драла волосы, прижигала каленым железом, морила голодом, морозила на улице, топила. Количество ее жертв разнится от десятка до сотни, в основном женщин и девушек. Решением Екатерины II она была приговорена к пожизненному заключению в монастырской тюрьме, где и умерла.

Поразительно, но первое, что бросается в глаза,— авторы при всей общеизвестности истории словно бы пытаются найти для Салтычихи оправдания. Конечно, есть известный закон жанра, по методу Станиславского: "Ищи в плохом герое хорошее". Но это нужно для достоверности актерской игры, для погружения в образ, а вовсе не для оправдания злодеяний. Однако авторы сериала пытаются найти для объяснения поведения Салтычихи именно "логические причины", сводя все чуть ли не к "систематическим неудачам в личной жизни". В поисках аргументов авторы, надо сказать, не особенно оригинальны. Отец Дарью не любил, от психического расстройства не лечил, сослал в монастырь; замуж выдали насильно, за нелюбимого, а любимый стал фаворитом императрицы. Конечно, подлинных данных о жизни помещицы Салтыковой немного, но ни про монастырь, ни про несчастную любовь никаких сведений не сохранилось. Кроме того, до смерти мужа Дарья, по сведениям современников, никак не проявляла своих ужасных наклонностей.

Но самый веский аргумент, который выдвигают авторы в качестве оправдания,— родовое проклятие. Этот аргумент мы часто слышим, на скамейке перед домом, в качестве окончательного: "У нее и мать такая была". На героине проклятие, оно передалось от матери, в которую тоже вселился злой дух. Черная дама в подвале хранится!.. Тайна портрета! Страшный портрет скрывает какую-то тайну. Так садисты обычно и оправдывают себя — это не я, это какая-то темная сила. Это не я, это все портрет. "Это все-таки не история про маньяка — это история про любовь, когда она превращается в болезнь, в сумасшествие",— говорит режиссер сериала Егор Анашкин. Авторам кажется, что, если припудрить историю про насилие высокими дворянскими страстью, ревностью и местью, она будет выглядеть благороднее, красивше.

Вариант "родовое проклятье", кроме того, открывает ворота мистике, которая должна сделать эту историю эстетически "интересной". Патологическая страсть телевидения — превращать ужасное в "интересное" — проявляется уже не в первый раз.

А чтобы избежать упреков, авторы заранее предупреждают, что "выискивать столь любимые придирчивым зрителем ляпы и неточности в данном случае бессмысленно — авторы "Кровавой барыни" настоятельно рекомендуют не рассматривать их детище как учебник истории".

Да никто и не рассматривает сериал в качестве учебника, а рассматривает совершенно правомерно историю Салтычихи как историю прежде всего о человеческом зле. Но смотреть в глаза злу авторы как раз и не желают, окутывая все мистическим туманом. В юности, находясь в монастыре, от болезни своей Дарья совсем излечилась, но ее развратила циничными разговорами какая-то девица из высшего общества, повадками напоминающая известную телеведущую. Как можно предположить, она олицетворяет в сериале развращенное Западом "петровское поколение". Без "Запада" сегодня ни одно телевизионное блюдо не вкусно. Опять же выходит — не сама Салтычиха виновата, а среда заела.

Отдадим авторам и должное: местами они вполне правдивы — когда рассказывают, например, про насилие в дворянском быту, о нравах, царящих там по отношению к крепостным ("право первой ночи" и т.д.). А "идеальная" жизнь в монастыре оборачивается в конце словами героини о лицемерии, обращенными к монахине.

Но дальше происходит вещь необъяснимая, хотя также закономерная. Оправдывая кругом виновную героиню, с другой стороны, авторы зачем-то еще и умножают ее злодеяния, приписывая Салтычихе то, чего она не совершала, например убийство мужа. И это уже встречалось не раз в исторических сериалах. С одной стороны, нам не рассказывают подлинную историю преступления. С другой — нам рассказывают выдуманную от начала до конца, написанную как бы поверх реальной, еще более кровавую историю! Конечно, наивно спрашивать о смысле этого предприятия, но здесь помимо воли все время возникает вопрос: зачем? Ради чего это делается? Можно ли усмотреть в этом хотя бы минимальный смысл, логику?.. От реальной истории остаются в итоге только имена героев, вместо страшной были нам рассказывают еще более страшную сказку. Вероятно, авторы все это делают для того, чтобы в их понимании зрителю было "интереснее". В анонсе сериала Салтычиху называют "легендарной", поясняя нам, что это "от великой любви до великой ненависти", словно бы речь о поп-певице, а не об убийце. Все это происходит далеко не в первый раз, в силу, вероятно, какой-то необъяснимой мутации самой природы телевидения. Если реальная Антонина Макарова (Тонька-пулеметчица), повинная в расстрелах советских граждан во время войны, пыталась после войны жить незаметно, то в сериале "Палач" на "Первом канале" (2014) она и после войны продолжает совершать ряд изощренных убийств с элементами кровавого "ритуала". Зачем?.. Вероятно, по той же логике, чтобы зрителю было "интереснее". Реальную историю про ограбление Госбанка Армянской ССР в 1977 году авторы сериала "Паук" ("Первый канал", 2015) разбавляют выдуманным ритуальным убийством советских манекенщиц. Зачем?.. Чтобы, вероятно, "передать аромат эпохи". История первого серийного убийцы Мосгаза (одноименный сериал 2012 года, "Первый канал") превращается в историю об обиженном властью художнике-абстракционисте, чьи преступления обставлены также в соответствии со вкусами изготовителей телепродукта. Почему авторам криминальных сериалов реальная ужасная история не кажется "интересной"? Почему авторы опасаются говорить о реальном зле, но при этом создают собственную вселенную зла, еще более ужасную и кровавую?.. Это загадка вполне в духе истории самой Салтычихи. Во всем этом есть какая-то патологическая боязнь правды и собственное искаженное представление о мире, реализуемое на экране.

Отметим при этом, что к актерской игре Юлии Снигирь и других актеров в общем-то нет претензий: играют они по возможности достоверно, как говорится, "в заданных обстоятельствах". Но в рамках имеющегося сценария даже они не в силах ничего изменить — здесь, как в компьютерной игре, они заложники чьего-то искаженного представления об интересах "зрителя", который существует также лишь в голове создателей сериала.

Андрей Архангельский

– Андрей, вы поставили над собой достаточно жесткий эксперимент, «зверский», как вы говорите – больше года вы постоянно, практически все время слушаете радио. Вот в православной традиции считается крайне вредным часто и надолго попадать под волну СМИ, особенно аудиовизуальных. Расскажите, как проходит этот эксперимент у вас?

– Я начал регулярно слушать радио в 2014 году, когда Украина стала главной темой. Все знают, как обсуждали Украину в СМИ. Но следом и остальной эфир поляризовался: теперь оценка любому событию дается по принципу: свои/чужие, наши/враги. История, современность, экономика, политика, культура – позиция по любому вопросу заранее известна. Ты всегда наперед знаешь, кто во всём виноват, кто хороший – это предсказуемо до мелочей, никаких зазубрин. Мир стал герметичным.

– Я прихожу к выводу, что это совпадает с личной позицией большинства журналистов. Они действительно верят в то, о чем говорят. Коротко эту веру можно описать так: во всём, что случается, виноват кто-то другой, а не мы; всё в мире происходит по чьему-то злому умыслу – чтобы навредить России.

Личная позиция ведущих иногда еще радикальнее, она сдерживается установками руководства. Там есть такие персонажи, от речей которых волосы дыбом встают. Речь уже не о политических взглядах. Не об отношении к какой-то стране или социальному строю. Это онтологическая ненависть, она рвется наружу и ищет объект применения. Ей, в общем-то, уже всё равно, кто враг.

– А вообще можно не сойти с ума от постоянного прослушивания всего подобного? Есть какие-то защитные механизмы?

– Меня часто спрашивают – как я не сошел с ума. А я пытаюсь понять: как они сошли с ума. Журналисту в этом смысле безопаснее: он всё привык подвергать сомнению. Сам эксперимент во многом и затевался для того, чтобы понять, есть ли защитные механизмы от пропаганды. При известном навыке абстрагирования это всё можно слушать. Как врач, как психолог – они же не сходят с ума, когда имеют дело с психическими расстройствами. Кстати, вся эта история научила меня обратному: объективности, даже в отношении тех, кто тебе антипатичен.

А вот главная проблема слушателя – отсутствие способности к критическому мышлению. Из наших слушателей можно лепить всё, они очень внушаемы и податливы.

Они звонят в эфир и пересказывают слово в слово то, что услышали вчера по радио – будучи уверенными, что «так думали всегда». Я не встречал ни одной, например, оригинальной версии антиамериканизма. Они все заимствованы из самих же СМИ.

Но при этом радио более демократично – в отличие от ТВ. Там всё-таки прямой эфир, а значит, возможны какие-то оговорки, паузы, умолчания и т.д.

– Всё массовое влияние такого масштаба – это зло? Манипулирование? Намеренное введение аудитории в заблуждение?

– Мы не можем привести в полное соответствие общечеловеческую этику и профессиональную. Понятно, что общечеловеческая шире. Для журналиста злом является именно необъективность, ангажированность. И тут возникает интересный вопрос. Можно ли быть подлецом в морально-этическом смысле и при этом хорошим профессионалом?..

– Можно?

– В нашей профессии – нет. Понятие «профессионализм» для журналиста и означает – быть объективным, признавать другую точку зрения. Признавать другого, выражаясь философски.

Но при этом бесчеловечность не может быть «другой точкой зрения». Человеконенавистничество, шовинизм, отсутствие толерантности не могут быть «другой точкой зрения».

То есть мы приходим к выводу, что профессионализм журналиста подразумевает, что ты еще и разделяешь общечеловеческие ценности. Что ты заранее отказываешься именно «ненавидеть» кого бы то ни было.

Люди, о которых мы говорим, занимаются сознательным недопущением другой точки зрения.

Допустим, обсуждают 1990-е годы – на самом деле это ритуал единения, они просто повторяют «это было ужасно». Звонит слушатель: «Вы знаете, всё-таки не так уж всё было плохо в 90-е годы». Ведущий, мгновенно: «А сколько вам лет, уважаемый?»

Почему этот нелепый вопрос, который еще и некорректен?.. С его помощью ведущий переводит разговор на личность звонящего. Слушатель, как вежливый человек, что-то отвечает, и ведущий может выбирать варианты, чтобы «срезать». «Вам 27? Ну, вы в 90-е были слишком молоды и не можете судить объективно». А если, допустим, слушатель ответит: «Мне 40 лет», ведущий скажет: «А, ну понятно, вы за джинсами американскими тогда стояли в очереди», – и так далее. На все возрасты есть универсальный ответ.

Ключевым для команды «фас» является слово «свобода»: как только кто-то из слушателей или гостей произносит его в эфире, реакция такая: «Мы видели вашу свободу в 90-е годы, она привела к обнищанию, хаосу, бандитизму».

– Причем, если вынести за скобки вопросы экономики, обнищания и т.д., 90-е годы стали годами свободы веры, открытия храмов, религиозного возрождения…

– Эти вопросы - свободы или веры – не существуют в их сознании отдельно от материального положения, от государства. Вполне по-марксистски. Свобода выбора, печати, свобода политическая не представляет для них самостоятельной ценности. Отдельно от еды они не мыслят свободы.

Никто не отрицает, что было бедно, ужасно. Я сам в 1990-е учился в университете, с утра работал, днем учился. И помню прекрасно, что денег в столовке хватало только на первое, а на второе – уже нет. Но, тем не менее, это никак не могло повлиять на вопрос о свободе.

– Какие типичные способы манипулятивного или пропагандистского воздействия на аудиторию в СМИ вы можете отметить?

– Если одним словом – «истеричность». У нас нет нормативной нейтральности. Такого сегмента общества, который занимает всегда умеренную позицию. По западным меркам это обыватель, бюргер. Обыватель «не лезет в политику», как известно. Но это вовсе не значит, что он поддерживает официальную точку зрения. «Не лезть в политику» – это означает, что ко всем без исключения политическим силам он относится с подозрением. И к тому, что говорит власть, и к тому, что оппозиция.

Когда в обществе есть такая прослойка, она служит предохранителем от резких колебаний социума вправо или влево… А у нас такой нормы нет – потому что средний класс не сложился, не по доходам, а именно ценностно, по убеждениям. Нет культуры центризма.

И поэтому общим тоном и для консервативных, и для либеральных СМИ является истеричность. Потому что никто на самом деле не уверен в своей правоте.

На Чехова или в Мегу?

– А расскажите про обывателя и его культурную среду. Вы писали: «Для нас культура, которая обращается к важным, каким-то острым, болезненным социальным вопросам, практически не известна, для нас это в новинку, мы не знаем такой культуры. Мы привыкли, что культура развлекает, веселит, заставляет плакать, а на утро это всё забывается. «Хорошо играла актриса Д., вот это было прекрасно». И всё, и на этом всё» – можно поподробнее об этом?

– За последние 15– 20 лет сформировался новый вид отдыха, например, «сходить в театр на Чехова». В большинстве театров, в Москве и в провинции, ставят такого рода «терапевтические спектакли», где важно не содержание, а ритуал. В такой театр человек приходит «культурно отдохнуть». И после спектакля он не обсуждает с друзьями или семьей саму пьесу Чехова – потому что содержание никак не затронуло. Они считают всё это памятником культуры, а к ним кто всерьез относится?

Между тем ведь писал о бессмысленности, абсурдности жизни. Без решения этого вопроса – о смысле жизни – человеку нельзя обойтись. Либо ты игнорируешь его – и он остается нерешенным; либо ты смотришь в эту бездну. Чехов помогает заглянуть в эту бездну с большим тактом и терпением. Но если этого в спектакле нет, этой «целительной бездны», остается только обсуждать актрису Д. или М.

Кроме того, человек привык к тому, что в театре НЕ говорят о самом важном. Театр понимается как нечто «вне жизни». «Искусство – это одно, а жизнь – это другое», внушают нам. Это не конфликт «между русским и европейским театром», как нам пытаются внушить после скандала с «Маской». Это попросту приучение ко лжи и лицемерию. Настоящее искусство всегда говорит про тебя, и про сегодняшний день. Такие спектакли, безусловно, тоже есть, но их меньшинство.

– А разве круг проблем человека сильно изменился со времен Чехова? Разве он вообще меняется принципиально? В Москву-вечный студент-небо в алмазах – разве не звучит это сейчас так же актуально, как и столетие назад?

– Вот такое понимание Чехова у нас и навязывают: что мир всегда одинаков, что он не изменился, всегда так было и будет. У нас это и называют «вечными ценностями».

В московском театре «Около» ставили как-то Чехова в стиле японской чайной церемонии. Это очень меняет оптику. Ты понимаешь, что Чехов попросту смеется над своими героями.

То, что человек не изменился в России за 100 лет – это повод не для восхищения, а для сожаления.

Это говорит о том, что в интеллектуальном смысле последние 25 лет прошли впустую, что мы не воспользовались свободой. Искусство занималось забалтыванием и тавтологией. За редким исключением.

– Вы берете очень уж высокую планку современного человека. На мой взгляд, у нас вообще культурным времяпрепровождением считается в выходные поехать в Мегу… Те, кто идут в театр на Чехова, это уже значительно меньший процент.

– Потребление – важная часть жизни. Его надо изучать. Надо, опять же, смотреть в эту бездну. Когда ты сопровождаешь девушку, выбирающую в магазине платье или пальто – то, что большинство мужчин у нас демонстративно игнорируют, потому что это «скучно» – ты получаешь важнейший культурный опыт. В этот момент ты видишь самый остов, скелет нашей цивилизации, то, как она устроена.

– Получается, времяпровождение в магазине одежды – это культурный опыт, а Чехов – суррогат?

– Вы поймали меня на слове, но в каком-то смысле это правда. Человек в магазине ведет себя честнее, чем в театре. Магазин как средоточие человеческих страстей – это и есть современный театр.

– А всё равно тут очень режет глаз это противоречие – что Чехова смотреть – mauvais ton практически, а в Меге проводить выходные – культура, бытие, экзистенция и вообще катарсис наступает.

– Страсти в Меге кипят настоящие. Там подлинная трагедия, не то что в театре. Сколько надежд – на скорое счастье – и сколько разочарований. Это заставляет тебя задумываться о будущем человека как вида. Мой товарищ, философ Игорь Чубаров сказал: «Вот мы говорим: Другой, Другой. А где он, этот Другой, в торговом центре? В очереди к кассе? Там даже нет Другого».

Почему в торговом центре кипят страсти? Потому что – деньги. Деньги – вещь совершенно не отрефлексированная в русской культуре. Мы 25 лет живем при капитализме, и ни один спектакль, фильм, сериал не говорит о деньгах. Это – главное табу.

Между тем деньги – важнейшая в нашей культуре вещь. Ведь если некто говорит себе: «Я куплю эту модную вещь, но буду вынужден немного поголодать в течение двух недель» – в этот момент человек совершает экзистенциальный выбор. И это не такая уж пошлость. Если новый костюм или платье сделают тебя лучше, причем не только внешне, но и внутренне, потому что ты ведь хочешь жить в гармонии с собой…

Или вот, покупая гаджет для чтения книг (какой-нибудь студент так и делает), ты, опять же, готов потерпеть нужду пару недель. Разве это не экзистенциальный выбор?..

– Тут действительно получается неожиданно глубокий вопрос, потому что это вопрос между разумным распределением средств и соответствием определенному социальному статусу. Есть целые исследования, посвященные тому, как аскетично может жить человек для того, чтобы покупать маркеры социального статуса. Голодать три месяца, чтобы купить себе инкрустированный телефон или особенно модный ноутбук…

– Это не только показуха и демонстративное потребление. Во-первых, это другой, уже попросту необходимый уровень коммуникации, без него никуда. Не будем забывать – это ведь и желание измениться внутренне, стать другим. В Москву ведь многие едут именно для того, чтобы найти «другое общество». Это – «входная плата» за жизнь в обществе, к которому бы ты хотел принадлежать. Человек покупает дорогую модель телефона не обязательно для того, чтобы кого-то надуть, а потому, что хочет стать лучше.

Никто не спустился с Марса

– Что вы можете назвать типичными чертами современного россиянина, что сформировалось в советском обществе и осталось в нас до сих пор?

– Прежде всего, отсутствие навыков коммуникации. Я хотел бы тут сослаться на Хабермаса (Юрген Хабермас, род. в 1929 году, немецкий философ и социолог. – Прим. ред.). Теория коммуникативных практик Хабермаса предполагает, что люди, вступающие в диалог, должны слушать друг друга, говорить о том, о чем они могут договориться. Важнейшая вещь – недоступная для постсоветского сознания – это готовность и даже желание уступать. Причем не абстрактные – «я когда-нибудь где-нибудь соглашусь с вами, если мне это подойдет» – а готовность ежеминутная, повседневная.

Начиная диалог с кем-либо, я заранее готовлю себя к тому, что должен в чем-то согласиться, в чем-то уступить, в чем-то признать правоту – даже идейного противника. Это – коммуникативная гигиена. «Вот тут я с вами согласен, я признаю вашу правоту». И ты должен заранее готовиться произнести эту фразу.

Хабермас не пишет об этом впрямую, но ты догадываешься, что он имеет в виду – это очень дорого. Эта мелочь, психологическая, если хотите, уловка – но она на самом деле меняет всё. Она творит чудеса.

Это волшебство, на котором стоит западная цивилизация. Ты не отступил от своих принципов – но, тем не менее, ты создал поле лояльности, терпимости. Поле готовности сосуществовать.

Даже в каких-то непримиримых спорах обязательно найти точку соприкосновения, обязательно сказать: «Я уважаю твою позицию».

– Один мой знакомый британец говорил, что британцы – самая вежливая нация на Земле. Ведь тут требуется особая уникальная вежливость: мило улыбаться человеку, вонзая в него кинжал. А кинжалы вонзали немало – просто так морскими империями не становятся – объяснял британец.

– Как будто бы только англичане вонзали кинжал. Это, кстати, тоже один из приемов манипуляции. Говоря о негативном опыте человечества, приводить в пример только другие страны. Мы все пользуемся достижениями человечества, это результат общего человеческого опыта; стало быть, мы все несем и равную ответственность за все ошибки, совершенные человечеством. Никто не спорит, что англичане или американцы действительно плохо обошлись с кем-то, и они несут за это ответственность. Но таких примеров у каждой страны, к сожалению, предостаточно.

Теория Хабермаса помогает нам и тут: точкой консенсуса между разными странами является как раз общее признание того, что всеми без исключения в прошлом совершались роковые ошибки. Только это может примирить. Ошибались все, ужасно вели себя в том или ином временном периоде все – поэтому никто не может настаивать на своей исключительной святости.

Обратная позиция: «нет, вы признайте, что мы тут единственные святые, вы нам должны, мы всегда были правы – и если признаете, только тогда мы о чем-то с вами будем говорить» – эта позиция тупиковая.

Единственным способом, на мой взгляд, найти общую точку в споре является признание равной вины и ответственности за прошлое – всех без исключения.

С этой точки зрения мы несем ответственность и за тех людей, кто сегодня сеет ненависть. Проще всего было бы сказать, что они – какие-то изначально порочные, дурные, плохие люди; а мы – принципиально иные, хорошие. Это нечестно и с интеллектуальной точки зрения, и с моральной. Мы все – результат одной системы, которая не привыкла считаться с человеком. Это в своем роде болезнь, кто-то ею переболел в детстве, кто-то вылечился, а кто-то болеет до сих пор.

Почему я могу всё это радио слушать?.. Потому что, грубо говоря, лет 15 назад я был точно таким же.

А еще раньше – воинствующим советским мальчиком: моими игрушками были танки, самолеты, солдатики – килограммы всего этого хранились в шкафу. Пока все читали Жюля Верна, я читал мемуары советских военачальников. Я в 14 лет прочел «Воспоминания и размышления» Г.К.Жукова. Поэтому я хорошо понимаю милитаристский дискурс. Я знаю, откуда это всё выросло, и почему оно так сильно в человеке. Милитаризм дает ощущение абсолютной моральной правоты.

Поэтому когда я слышу этот hate speech по радио, я отношусь к этому как к болезни, и в какой-то степени хочу помочь избавиться от нее – как, вероятно, подсознательно и изгнать свою. Никто не спустился с Марса. Это – бывшие мы. Мы все родом отсюда.

В нас, постсоветских людях, всегда существуют две личности. Мы все вынуждены работать с двумя пластинками одновременно: мы можем поступить по-новому, а можем следовать прежнему инстинкту… Очень многие так и делают. Они просто не сопротивляются инстинкту.

– И что с этим делать-то?

– Для меня это важный этический вопрос: общество раскололось, часть коллег, людей, с которыми меня связывает очень многое, – наговорили кучу вещей, которые я оцениваю как человеконенавистнические. Как мне быть с ними? Продолжать ли общение? В рамках светской этики решение этой проблемы невозможно.

Я смог найти ответ только в христианской этике. У меня есть такой странный мистический опыт: я мысленно обращаюсь по каким-то важным вопросам к своему прадеду ( . – Прим. ред.). Попросту говоря, иногда спрашиваю у него совета. И вот я мысленно спросил его – расфренживать ли мне в фейсбуке моих друзей, которые написали столько ужасного? И я знаю, что прадед мне ответил. Поэтому я их и не расфрендил.

Надо оставлять всегда – по-христиански, да и по-человечески – дверь открытой, а руку протянутой. Об этом христианство. Ты знаешь, что человек поступил ужасно. Но нельзя лишать его возможности прощения.