Общественное Служение Христово. Иконография вознесения господня в искусстве византии и древней руси

—309—

ПРИЛОЖЕНИЕ.

О евангелиях и философии евангельской истории 1)

Последний результат исследования евангельской истории дается в некотором идейном содержании, которое представляет собою теоретическую основу дарующей вечную жизнь веры, что Иисус есть Христос, Сын Божий (Иоан. XX, 31). Это—идея божественной духовной жизни, независимой в своей вечности от страданий и смерти, неограниченной по своей универсальности пределами индивидуальных и национальных благ, реализующейся в богосыновнем настроении и в деятельной духовной любви. Носителем этой божественной жизни был Христос, открывший нам ее в Своем учении и в Своем самоотречении даже до смерти по любви к человеку. Такой результат философии евангельской истории составляет ценный вклад в сокровищницу человеческого ума. Что особенно важно, так это то, что это значение евангельской истории независимо не только от фактической обстановки и хронологической последовательности событий евангельской истории, что составляет предмет нападок отрицательной критики, но даже от протокольной достоверности тех именно событий евангельской истории—чудес, которые образуют собою предмет рационалистического соблазна, так как евангельский смысл этих событий не в том, что будто они служили внешним удостоверением божественной жизни Христа, а в том, что они возводили взоры верующих от види-

1) Приложение это возникло по мотивам чисто субъективного характера...

— 310 —

мого к невидимому. Несомненно, что чудеса в евангельской истории занимают чрезвычайно важное место,—без чудес не было бы евангельской истории. В этом случае евангельская история подобна начальным страницам каждой религии, так как колыбель каждой религии окружена сиянием чудес. Но также несомненно, что только евангельские чудеса образуют собственно историю, фактически входят в течение человеческой жизни,—что только евангельская история делает чудеса символами, возводит от них взоры человека к невидимой духовной жизни, ставит его выше чудес. В этом основная идея евангельской истории. Евангелия представляют нам чудотворца распятым страдальцем и грозным судией человечества, а спасителя благовествуют в Сыне Божием, полагающем душу Свою за людей и призывающем их стать сынами воскресения. Посему, как истинная духовная вера независима от видения знамений и чудес (Иоан. IV, 48; XX, 29), так и идейное содержание евангельской истории находится вне той области, с которою имеет дело отрицательная рационалистическая критика. Конечно, чудотворные благодеяния Христа и пневматическая воодушевленность первохристиан—основной факт евангельской и церковной истории, отрицание которого равносильно отрицанию смысла в первоначальной истории христианства. Но факт этот, по смыслу истории, вполне вмещается в те границы, в которые поставлена сила веры: не подлежа сомнению в опыте современников Христа и первоначальных христиан, этот факт не страдает в своей полноте, если исключительные явления личной славы Христа (напр. стр. 138 и § 37) также не выходили из сферы субъективной веры.

Такой результат философии евангельской истории мы считаем не только имеющим важное апологетическое значение для нашего времени, но и соответствующим характеру наших (канонических) евангелий.

Одним из основных предположений нашего исследования служит идейно-практический характер наших евангелий. (См. введение).

Мы чувствуем долг оправдать это воззрение в более или менее подробном замечании.

В этом случае мы прежде всего имеем возможность

— 311 —

воспользоваться выводами относительно евангелий Матфея и Иоанна в статье «Четвероевангелие» (Бог. Вести. 1899 г. февр.), принадлежащей перу автора, который беспрекословно может быть назван авторитетом в этой области.

Автор названной статьи разъясняет, что евангелия Матфея и Иоанна, бывших очевидцами и служителями Слова, имеют больше единства в содержании, более идейной планосообразности и больше последовательности в раскрытии одной главной мысли, тогда как евангелия Марка и Дуки отличаются более историческим характером. Матфей видит в евангелии книгу бытия Иисуса Христа, т. е. Спасителя-Мессии, как истинного сына Давидова сына Авраамова, осуществившего в Себе тот нравственно-мессианский идеал, коего предобразы и предначертания даны были в Аврааме и Давиде, как и во всем вообще Ветхом Завете. Общественное служение Христа в первом евангелии является служением пророка, царя и первосвященника, чему и соответствуют три части евангелия—нагорная беседа, служение чудесных исцелений и история страданий и смерти Господа. Иоанн же созерцает во Христе идеал Богочеловека-Логоса и раскрывает в своем евангелии славу единородного Сына Божия, воплотившегося в Иисусе Христе и в Своем Богочеловечестве таинственно и внутренне соединившего человечество с божеством и человека с Богом,—и постепенное развитие с одной стороны веры в Него в Его истинных учениках, а с другой— неверия в Его врагах иудеях. Вообще в евангелиях апостолов-очевидцев на первом плане стоит идея Спасителя-Мессии у Матфея и Богочеловека у Иоанна, самый же исторический рассказ занимает как бы служебное положение, служа раскрытием идеи. Евангелисты-неочевидцы стараются сообщить все, что они могли знать достоверного о жизни и учении Господа,—евангелисты-очевидцы, зная все о жизни и учении Христа, сообщают однако ж только то, что служило к раскрытию идеи нравственно-мессианского и богочеловеческого достоинства Спасителя. У неочевидцев-евангелистов из евангельской истории следует и в ней открывается идея мессианско-богочеловеческого достоинства Спасителя, а у евангелистов-очевидцев сама евангельская история следует и освещается из идеи нравственно-мес-

— 312 —

сианского достоинства Спасителя. Затем автор на страницах, заслуживающих самого глубокого внимания, раскрывает, что идейно-богословский характер первого и четвертого евангелий не лишает эти евангелия достоверности, так как Матфей и Иоанн не навязывают евангельской истории произвольных и чуждых идей, но постигают истинную ее идею и цель. Богословско-идейный характер дает этим евангелиям печать высшей идейно-законосообразной достоверности и правдивости, чем простое только внешнее летописно-историческое изложение событий по времени и месту их совершения. Наконец, различие между идейно-богословским характером первого и четвертого евангелий и летописно-историческим характером второго и третьего евангелий автор всецело сводит к психологическому различию свидетелей-очевидцев от повествователей-неочевидцев 1).

Все сказанное о евангелиях Матфея и Иоанна мы охотно принимаем в общем и частностях, в полноте и без исключений. Но можно ли полагать такое резкое различие между писаниями евангелистов-очевидцев и евангелистов-неочевидцев? Думается, нет. Все четыре евангелия имеют идейно-богословский характер.

Так, летописно-исторический характер евангелия Луки может быть утверждаем лишь в отношении к изображению отдельных событий и к общей последовательности евангельской истории, но не может быть утверждаем в отношении к исторической последовательности и связи всех отдельных событий евангельской истории. Но в общей последовательности евангельской истории третье евангелие согласно, по крайней мере, с первым евангелием и в значительной части со вторым; поэтому в указанных границах его летописно-исторический характер исключительной ценности не имеет. Напротив, в отношении к тем отдельным событиям евангельской истории, которые, в отличие от событий I и II гл. третьего евангелия, могут быть поставлены в разнообразную хронологическую связь, и евангелие Луки не может служить безошибочным руководством. Те события, которыми он дополняет пер-

1) Бог. Вест. 1899, I, стр. 155—190.

— 313 —

вые два евангелия, он иногда размещает по хронологической связи, чаще же по ассоциации сходства или топографической смежности, а иногда очевидно под влиянием основной идеи своего евангелия. Так что точность исследования всего сначала и изложение в порядке только в некоторой степени характеризуют третье евангелие,—именно в той степени, которая не дает права опереться на него в спорных случаях. Равным образом и полнота третьего евангелия относительна и условна. Оно полнее первого и второго евангелий, но известное ограничение евангелиста Иоанна (XXI, 25) имеет приложение и к евангелию Луки. Если о евангелистах-очевидцах сказано, что они, зная все о жизни и учении Христа, сообщают однако ж только то, что служило к раскрытию известных идей, то ничто не препятствует сказать подобное и о евангелии Луки: ему было, из чего выбирать и он, несомненно, выбирал. Кратко сказать, и евангелие Луки, подобно первому и четвертому евангелиям, имеет свою основную идею, которая влияла в большей или меньшей степени на выбор материала и его расположение.

Какая же идея лежит в основе изложения евангельской истории Лукою? Идея универсальности христианского духа, спасения во Христе язычников,—основная идея евангелия Павла, апостола языков. Поскольку такая характеристика третьего евангелия и его ближайшее отношение к проповеди ап. Павла общеизвестны и общеприняты, мы считаем излишним приводить доказательства. Остановимся только на двух частных примерах. По евангелию Матфея из двух последних искушений Христа предшествовало искушение на крыле храма и последним было искушение на горе, в евангелии Луки эти два искушения следуют в обратном порядке, несмотря на то, что таким образом ответ Христа: «отойди от Меня, сатана» по евангелию Луки приходится на второе искушение. Разница между евангелистами всего легче объясняется тем, что Лука в ходе евангельских рассказов изображает дело спасения человека Христом сообразно тому порядку, по которому прежде спасаются язычники, а потом иудеи, Матфей обратному, при чем подвиг победы над искушением на горе есть подвиг спасения язычников, подвиг же победы на крыле

— 314 —

храма есть подвиг спасения иудеев. Поэтому «усвоить третьему евангелию руководственное значение» при хронологическом построении евангельской истории в данном случае совершенно невозможно. Затем общественная деятельность Христа непосредственно вслед за искушением по евангелию Луки открывается пришествием Его в Назарет, когда оказалось, что «никакой пророк не принимается в своем отечестве». Христос говорил назаретянам: «много вдов было в Израиле во дни Илии, когда заключено было небо три года и шесть месяцев, так что сделался большой голод по всей земле; и ня к одной из них не был послан Илия, а только ко вдове в Сарепту Сидонскую» и т. д. Назаретяне, слыша о своем отвержении, исполнились ярости, выгнали Господа из города и решились свергнуть Его с горы. Легко видеть, почему Лука начинает историю общественной деятельности Христа этим событием: очевидна характеристичность этого события с точки зрения основной идеи третьего евангелия; поэтому, конечно, а не по историческим соображениям это событие подробно описывается у Луки и поставляется им во главу общественного служения Господа.

Говоря все это, мы не исправляем вышеприведенное рассуждение автора статьи «Четвероевангелие», а только пополняем. Последний его вывод относительно третьего евангелия тот, что «оно отличается от всех других евангелий наибольшею историческою полнотой, точностью и последовательностью изложения жизни и учения Господа». Поскольку дело идет о степени исторической объективности, это несомненно. Евангелию Луки именно свойственны некоторые черты истории. Один только этот евангелист описывает «по порядку сначала» благовестие о рождении Предтечи и рождении Спасителя и историю того и другого рождения; только он передает нам черты человеческого развития Христа (II, 40. 52) и сообщает нечто из времени Его отрочества (II , 41 — 51); только он ставит евангельскую историю в связь с историей Сирии и римской империи (II, 1; III, 1); слова «год» и «месяц» у него встречаются более часто, чем во всех прочих евангелиях. И все-же этот евангелист руководился не одними только историческими интересами; на Выбор материала и располо-

— 315 —

жение его оказывала также влияние идея труда. Принять третье евангелие за чисто исторический труд и отдавать ему решительное предпочтение пред другими евангелиями в спорных случаях невозможно.

Наконец, то же самое нужно сказать и о евангелии Марка.

Прочитаем это евангелие и остановим свое внимание на I , 1 — 2. 8. 10. 12. 13. 21 — 27. 32 — 34. 39. 45; II, 8; III, 11—12. 14— 15. 21 — 22. 29—30; IV, 15; V, 1—17; VI, 7. 13; VII, 24. 36; VIII, 30. 33. 38; IX, 9. 20—25. 30. Таким образом, при описании общественного служения Господа Христа евангелист Марк преимущественное внимание обращает на обнаружение во Христе духовной силы в ее борьбе с нечистою силою. Ср. также те места евангелия, в которых говорится о внешнем обнаружении духовной силы Христа: I, 31: Господь исцеляет тещу Петра прикосновением к руке,—I, 41: коснулся прокаженного; III, 10: имевшие язвы бросались к Нему, чтобы коснуться Его; V, 25 — 34: исцеление женщины чрез тайное прикосновение, так что Иисус почувствовал Сам в Себе, что вышла из Него сила; VI, 56: больные просили, чтобы им прикоснуться хотя к краю одежды Его; VI I , 33: Господь исцеляет косноязычного прикосновением к языку; VIII, 22 сл.—тоже слепого чрез возложение рук; IX, 27: взял за руку бесноватого; X, 13: приносили к Нему детей, чтобы Он прикоснулся к ним.

Духовности Господа Иисуса особенно была противна мелочная обрядность фарисеев,—и она ни у кого из евангелистов не изображается так ярко, как во втором евангелии (гл. И, III , VII, VIII).

Победоносная духовность Христа имела двух врагов: бесноватых, которые исповедовали Его Сыном Божиим 1), и обрядолюбцев фарисеев, которые в Его духовности видели действие нечистого духа. Фарисеи были так же орудием вельзевула, как и бесноватые.

В этих беглых штрихах основная идея второго евангелия выступает пред нами довольно ярко. По крайней мере мы имеем право сказать, что в евангелии Марка

1) Ср. Деян. XVI, 16-18.

— 316 —

так же, как и в прочих евангелиях, сказывается влияние основной идеи. И уж конечно в том, что ряд чудес, совершенных Христом, в этом евангелии начинается изгнанием духа нечистого из бесноватого, необходимо видеть влияние основной идеи евангелия.

Итак идейно-богословский характер должно признать за всеми четырьмя каноническими евангелиями. Вместе с этим объяснение такого характера евангелий личными биографическими обстоятельствами первого и четвертого евангелистов следует расширить до пределов универсального духа евангелий. Такой характер евангелиям необходимо иметь по существу. Тут могло бы быть только различие между верующими и неверующими евангелистами, если бы последнее не было очевиднейшим абсурдом. Верующие же евангелисты, именно потому, что они верующие, неизбежно придают евангельским записям субъективный характер личной веры. Здесь мало различия, которое создается чисто психологическою почвою знакомства или незнакомства евангелистов с Основателем христианства, плотского (κατὰ σαρκα) знания или незнания Его; здесь важнее религиозно психологическая основа веры в Него, общая для всех евангелистов и для всех верующих. Вся сила в том, что отношение к Христову благовестию верующих и изложение ими евангелия Его может быть только идейно-субъективным. Невидную, неслышную и рассудочно не воспринимаемую основу Христова учения составляет даруемая Им жизнь, опытно переживаемая верующими. Этим и образуется неизбежность субъективного отношения верующих к евангелию и идейно-прагматический характер евангелий. Полная объективность и чисто рассудочное отношение к евангельской истории возможно лишь со стороны неверующего. Только неверующий ученый может писать объективную евангельскую историю. Образцы такой ученой истории в западной богословской литературе— по убеждению и в русской—по недоразумению и подражанию многочисленны. Евангельская субъективность вполне подобна эстетическому отношению к художественному произведению со стороны человека, которому искусство доставляет наслаждение, для которого оно служит источником своеобразных чувств. Объективное · отношение к искус-

— 317 —

ству возможно со стороны ученого, в котором искусство не вызывает своеобразных чувств, который судит о произведении искусства не с точки зрения этих чувств, но всецело сводит эстетическое ощущение к физиологии. Объективным отношением к жизни вообще также было бы то отношение, которое исходит не из субъективного ощущения жизни, а состоит в объяснении жизни механическими силами. Недавно такое объективно-научное отношение к вопросам жизни вообще и жизни психической и нравственной в частности считалось модным, но ныне эта мода отжила свой век. Время изгнать ее и из области христианского научного богословия. Время признать, что здесь имманентное применение разума возможно лишь в идейно-субъективном отношении к евангелию, и по-видимому в области собственно богословских вопросов в последнее время крепнет убеждение, что здесь применение рассудочных доказательств, апологетических приемов, по меньшей мере бесплодно, чтобы не выражаться сильнее; делаются попытки приложить эти выводы к миссионерству. Нам хотелось бы укрепить эту истину в отношении к евангельской истории. Для неверующего ученого евангелия представляют ряд хронологических, топографических и биографических повествований, евангельская история ставит ему вопросы хронологии, топографии, этнографии и пр. Для верующего евангельская история есть повествование об историческом начале той духовной жизни, которою он живет вместе со всеми христианами. Тут самое главное в том, что духовная жизнь не может быть выражена в терминах хронологически-топографически-этнографически-биографических, не уловима для них. Конечно, спор между верующими и неверующими историками мог бы остаться не решенным в том смысле, что те и другие правы с своей точки зрения. Но то обстоятельство, что все евангелия имеют идейно-богословский характер, решает этот спор окончательно. Мы можем сказать неверующим историкам: вы будете правы тогда, когда отыщете объективные источники для евангельской истории. Пока этого нет, не может быть истинно научной «евангельской истории», а может быть только «философия евангельской истории».

— 318 —

Во всяком случае признать, что у евангелистов (не только очевидцев, но и неочевидцев) «сама евангельская история следует и освещается из идеи нравственно-мессианского достоинства Спасителя», это значит признать возможность и законность философии евангельской истории Что эта философия не должна быть привнесением в евангельскую историю мирской мудрости, не должна быть безрезультатной попыткой осветить ее с точки зрения чуждых ей идей мирской философии, но должна быть выражением свойственных ей, своеобразных, идей, должна быть освещением и раскрытием открывающейся в ней божественной премудрости, должна быть выражением ее собственного разума,—это легко понять, но это никак не может быть возражением против возможности и законности философии евангельской истории. Возражать в этом случае значило бы отрицать, что распятый Христос есть Божия премудрость ( σοφια), что Он сделался для нас премудростью от Бога (1 Кор. I, 24. 30), что в евангельской истории содержится Божия премудрость, тайная, сокровенная, предназначенная Богом изначала к славе нашей (II, 6— 7; Еф. I, 8—9). Или, признавая евангельскую премудрость, будем отрицать законность любви к ней ( φιλια), хотя нам заповедано просить у Бога мудрости (Иак. I, 5), хотя слово премудрости (λόγος σοφίας ) есть дар Духа Святого (1 Кор. XII, 8), Сам Отец славы подает нам духа премудрости (πνεῖμα σοφίας Еф. I, 17), хотя мы должны быть совершеннолетними по уму (1 Кор. XIV, 20), возлюбить Господа всем разумением своим (Mp . XII, 30)? Ужели философия (Кол. И, 8) не может быть христианской?...

Когда современные богословы говорят о схоластическом направлении богословия, то часто не подозревают всего объема схоластицизма,—истинных границ, в которых схоластика сохраняет свой характер. Нужно признать единственно разумною целью богословия—раскрытие христианских идей; нужно признать единственно законною ценностью богословских сочинений—ценность христианских истин. Этой цели не должно упускать из внимания ни одно богословское сочинение, заслуживающее этого названия. Автор всякого богословского исследования, не подводящий его сознательно под эту цель, лишает его всякого права

— 319 —

на существование, подобно как всякий кирпич, не вошедший в архитектурный план здания, извергается в мусор. Различие лишь то, что в духовно-богословском строительстве нет разделения на архитекторов и чернорабочих, здесь каждый работник должен быть сознательным творцом, каждому должна предноситься идея христианства. Конечно, и здесь есть черновая работа, под час чрезвычайно утомительная, кропотливая, многолетняя; но она должна производиться невидно для читателя, пред которым должны выступать лишь архитектурно-осмысленные постройки. В богословской области безусловно не должны иметь места безыдейные «ученые» работы, авторы которых имеют дело с книгами, а не с предметом, не с идеями христианства. Поистине, жалки те богословские труды, которые ограничиваются исследованием фактических вопросов, не имеющих ни малейшего идейного интереса, или изложением и разбором мнений без положительных выводов. Не только в отличие от наук «светских», но даже в отличие от церковно-исторических наук, богословие, подобно философии и особенно практической философии, знает только одну ценность—ценность идей.

Велика эта ценность—ценность христианской идеи!... Не нужно только думать, что христианскую идею легко почерпнуть из любого богословского учебника и что задача идейных богословских трудов в размазывании избитых фраз из этих учебников. Нет, христианская идея тяжеловесна, высокопробна, но покрыта густым слоем суеверий и схоластической мглы. К ней нужно пробиваться чрез этот мрак, ее нужно очищать от всяких примесей,—и тогда она засияет пред нами во всем блеске... Может быть это для нас дело далекого будущего, так как христианская философия у нас находится еще в гонении и не начала еще официального существования, но это будущее наступит только под тем непременным условием, если мы привыкнем ценить в богословских трудах только одно—ценность христианских идей.

Источником иконографии Вознесения Господня являются тексты Евангелия и Деяний святых апостолов. Древнейшие дошедшие до нас изображения Вознесения относятся к V веку.

На одной из паломнических ампул, хранящихся в сокровищнице собора в Монце (VI-VII вв.), Христос, возносимый ангелами, представлен сидящим на престоле, тогда как в рассмотренных выше памятниках Он был изображен стоящим. В более позднее время Спаситель чаще всего показан сидящим на радуге.

К древней, но более редкой традиции относится и размещение Вознесения в конхе алтарной апсиды, древнейший пример чему можно видеть в ротонде святого Георгия в Фессалониках (конец IX в.) .

На Руси композиция Вознесения представлена в купольных росписях IX-XII веков - в Спасо-Преображенском соборе Мирожского монастыря в Пскове, церкви святого Георгия в Старой Ладоге, церкви Спаса на Нередице. В последней барабан купола опоясывал текст надписи, отделявший изображение Христа и ангелов от пояса апостолов. 2-й и 6-й стихи 46-го псалма: «Вси языци восплещите руками, воскликните Богу гласом радования. Взыде Бог в воскликновении, Господь во гласе трубне», - прославляли уже вознесенного Господа, завершение Его искупительной миссии на земле .

В псковской иконографии Вознесения в XVI веке появляется новая существенная деталь. В центре образа на горках под славою Господа изображается камень с отпечатками стоп Спасителя. Это напрямую отсылало молящихся к реликвии, хранящейся в часовне на месте Вознесения - Елеонской горе, а также к ветхозаветным пророчествам: «И сказал мне: сын человеческий! Это место престола Моего и место стопам ног Моих, где Я буду жить среди сынов Израилевых во веки» (Иез. 43: 7) и «Вот, на горах - стопы благовестника, возвещающего мир» (Наум 1: 15). Очертания камня с отпечатками стоп отчетливо читаются на иконе 1542 года из Нововознесенской церкви Пскова (ныне в Новгородском музее) и иконе середины XVI века из праздничного ряда псковской церкви Николы со Усохи (Государственный Русский музей). В обоих образах в верхней части иконы изображены трубящие ангелы.

На иконе начала XVII века строгановского мастера Михаила из Благовещенского собора в Сольвычегодске (Государственный Русский музей) представлен не только камень Вознесения, но редкая иконографическая подробность. В композицию нижнего ряда включена дополнительная сцена «Благословение апостолов», согласно евангельскому рассказу непосредственно предшествовавшая Вознесению (см.: Лк. 24: 51).

Многочисленные образы Вознесения передают главную радость праздника - радость о Христе, возведшем человеческое естество от смерти к нескончаемой жизни на небе, где Он воссел одесную Бога Отца.

Личность Христа содержит одну из самых поразительных тайн христианства – тайну богочеловека . Во все эпохи миру было легче принять противоположную идею – человекобога. Но Христос не становится Богом. Во Христе Бог воплощается в теле человека (вочеловечивается) из любви к людям, при этом, нисколько не умаляя ни Божественной, ни человеческой природы, Иисус Христос – настоящий Бог и настоящий человек.

Рождению Мессии предшествовало чудесное событие: «послан был Ангел Гавриил от Бога в город Галилейский, называемый Назарет, к Деве, обручённой мужу, именем Иосифу, из дома Давидова; имя же Деве: Мария». Ангел сообщил ей волю создателя: «зачнёшь во чреве, и родишь Сына, и наречёшь Ему имя: Иисус». Мария же сказала ангелу: «Как будет это, когда я мужа не знаю?» Ангел сказал ей в ответ: «Дух Святой найдёт на тебя, и сила Всевышнего осенит тебя, посему и рождаемое Святое наречётся Сыном Божиим».

Святой Дух наполнил Собой человеческое естество еврейской девушки, обручённой с плотником Иосифом из города Назарета, мужем из рода Давидова. Этот род восходил к праведному царю Давиду, который управлял Израилем в эпоху его наивысшего могущества.

Иосиф, получив в вещем сне предупреждение от ангела, принял волю Бога и с тех пор оберегал девственность Марии. Христиане верят, что она осталась девой и после рождения Сына.

Мария стала Матерью Христа. Евангелия подчёркивают Его человеческую природу. Однако те же Евангелия именуют Иисуса Сыном Всевышнего, Сыном Божиим. Для христиан это служит указанием на полноту воплощения Бога во Христе. Православная традиция называет Марию Богородицей, тем самым утверждается реальность чуда, соединившего конечное с бесконечным, тленное – с вечным, земное – с небесным.

Спаситель принимает «облик раба», человека и внешне приниженного, зависимого простолюдина из порабощённого чужестранцами народа. Спасителю, когда он появляется на свет, даже не находится места в человеческом жилище. В те дни, исполняя указ римского императора Августа о переписи населения Иудеи, каждая семья должна была прийти в город, откуда родом её глава. Немало семейств происходило из рода Давидова, чьим городом считался Вифлеем, поэтому местные гостиницы были переполнены. Пришедшие в Вифлеем Мария и Иосиф смогли найти приют только в пещере, служившей хлевом, там Мария и родила Сына. Первыми о рождении Спасителя узнали тоже простые люди – пастухи. Именно они, а не мудрецы и священники, удостоились известия о Нём свыше и поспешили поклониться Ему.

Правитель Иудеи Ирод Великий узнал от пришедших в Иерусалим волхвов (астрологов) о рождении Мессии, Царя Иудейского – на это указывала таинственная звезда. Ирод, захвативший трон наперекор обычаю и воле народа, видел в Божественном младенце угрозу своей власти. Первосвященники сообщили правителю, что пророчества говорят о рождении Мессии в Вифлееме. Ирод послал туда волхвов всё разведать и доложить ему. Но, принеся Спасителю свои дары – золото как царю, ладан (смолу для благовонных курений) как Богу, смирну (ароматную мазь для натирания тела покойного) как смертному человеку, волхвы получили во сне повеление не возвращаться к Ироду и отправились на родину другим путём. Разгневанный Ирод отдал чудовищный приказ: уничтожить в Вифлееме и его окрестностях всех младенцев в возрасте до двух лет. Спасая Иисуса, его мать и Иосиф бегут в Египет – страну былого рабства иудеев.

О детских и юношеских годах Христа сведений почти нет.

В возрасте 30 лет Иисус принял крещение в водах реки Иордан у жившего в пустыне праведника и подвижника Иоанна, прозванного Крестителем. Так обозначен у иудеев (и у многих других народов) обряд погружения в воду, знаменующий очищение души от греха, подобное очищению тела водой.

После крещения Иисус удалился в пустыню, которая считалась у иудеев обиталищем смерти и злых сил: там нет воды, а потому нет жизни. В пустыне, не принимая пищи, Иисус провел 40 дней. Пост был с давних пор известен как средство подчинения плоти духу, а духа – Богу, и тем самым как победа над злом. Сын Божий преподал пример такой победы. По окончании поста началось открытое служение Иисуса Христа. Он отправился в странствие по Палестине, «проповедуя Евангелие Царствия Божия».

Проповедуя, Христос часто пользовался притчами – образными рассказами, в которых слушатель мог узнать себя. Евангельские притчи – не просто житейские иллюстрации некоторых нравственных истин, а обращение к совести человека: понимаешь ли ты, что происходит с тобой?

Притча– это иносказательный рассказ, в котором неявно присутствует ключ к разгадке некоторой тайны или поучение. Притча не навязывает мнение или оценку, она вообще не совместима с пассивным восприятием, в центре её – загадка, требующая раздумий, усилий ума и сердца. Притча – это язык, с помощью которого знакомые всем вещи открывают тайны неведомого мира .

Приход Мессии в мир сопровождался необыкновенными событиями, ими же была наполнена и его земная жизнь. Иисус совершил множество исцелений, однако не для того, чтобы славой целителя добиться популярности в народе. В случаях самых необыкновенных (исцеление прокажённых, воскрешение из мёртвых) он прямо запрещал рассказывать о том, что совершил. Иисус пришёл не затем, чтобы исцелять плотские болезни, а чтобы поразить корень всякого недуга – духовное зло. Но из милосердия и сострадания Он не мог отказать страждущим. Молва бежала впереди него, исцеления сделались частью его проповеди.

В те времена истинной причиной болезни считались личные грехи или грехи предков. «Прощаются тебе грехи твои», – говорил Иисус паралитикам, слепым, прокажённым, и люди исцелялись, одновременно принимая проповедь Христа.

Иудеи, попавшие под власть Рима, ждали Мессию как героя, который защитит и утвердит истинную веру на все времена. Тем труднее оказалось узнать Мессию в бродячем проповеднике из полуязыческой Галилеи.

Первыми отказались от Христа те, кто, по меркам мира сего, составлял элиту общества. Они принадлежали к разным религиозно-политическим течениям. Одно из таких ведущих течений представляли фарисеи .Они считали себя хранителями подлинных национально-религиозных традиций. Идейными противниками фарисеев были саддукеи .И фарисеев, и саддукеев, враждовавших друг с другом, отличало презрение к невежественному простонародью. Появление проповедника, которого считали сыном плотника из провинциальной Галилеи, было встречено ими в штыки. Фарисеи и саддукеи оказались главными гонителями Христа, а впоследствии и христиан. Они упорно «искали, где бы уловить его», не останавливаясь перед клеветой, подкупом, лжесвидетельством. Иисус предвидел это и несколько раз предупреждал учеников о том, что он будет предан, претерпит истязания, будет убит и на третий день воскреснет. Однако не слышат Его те, кто признал в нём Мессию.

Христос въезжает в Иерусалим. Вечерняя трапеза, которую Иисус совершил с учениками в канун иудейского праздника Пасхи, вошла в историю христианства как Тайная вечеря – последняя трапеза Иисуса и Его учеников, совершившаяся накануне распятия и крестной смерти Спасителя. На Тайной вечере Иисус последний раз вкусил пасхального агнца и вина, умыл ноги Своим ученикам, дал новую заповедь взаимной любви, установил Таинство Евхаристии (иначе Таинство Причащения, в котором верующий под видом хлеба и вина причащается Самого Тела и Крови Иисуса Христа во оставление грехов и в Жизнь Вечную), предсказал предательство Иуды и отречение Петра и беседовал с апостолами.

Основное внимание евангелисты уделяют последним дням земной жизни Иисуса Христа. В Посланиях апостолов смерть и воскресение Христа гораздо важнее всей Его предшествующей жизни. И в самих Евангелиях рассказ о событиях пасхального цикла занимает место, совершенно несравнимое с описанием предшествующих лет жизни Христа.

Страдания Христа начинаются с того момента, когда Он с апостолами направляется в Гефсиманский сад, находившийся за городом, чтобы провести последние часы своей жизни в молитве к Отцу. Христос молился, а апостолы в это время уснули. Во время молитвы кровь, как капли пота, стекала по лицу Христа. Это явление известно медикам. Если человек переживает состояние крайнего психического напряжения, то иногда (крайне редко) такое бывает. В подобном состоянии человек теряет слишком много сил. Именно во время молитвы Христа берут под стражу.

Иисуса, преданного его учеником Иудой, схватили стражники Синедриона – Совета старейшин, который управлял Иудеей во главе с первосвященником. Синедрион заседал в Иерусалиме, в его состав входил 71 судья. Иисуса привели в дом первосвященника и второпях судили, прибегая к лжесвидетельству и клевете. Римский прокуратор Понтий Пилат не видел за Иисусом вины, которую на него возлагал Синедрион: развращение народа, призыв к отказу платить подати кесарю, претензии на власть над иудейским народом. Однако первосвященник Каиафа настаивал на казни. И, в конце концов, Пилат дал согласие.

Первосвященники и служители вынесли Христу приговор: «по закону нашему Он должен умереть, потому что сделал Себя Сыном Божиим». Значит, даже те, кто отнюдь не симпатизировал проповеди Христа, отмечали, что Он приравнивал Себя к Богу, т. е. утверждал своё богоравное достоинство. В глазах правоверных иудеев, исповедующих строгое единство Бога, это действительно выглядело кощунством.

Голгофа – невысокий холм за стенами Иерусалима (сейчас в самом городе и весь застроен храмами) – была традиционным местом публичных казней. Именно для этого на вершине холма постоянно возвышалось несколько столбов. По обычаю приговорённому к распятию полагалось самому нести балку, служившую поперечной перекладиной креста. Такую балку нёс и Христос, в Евангелии она упоминается как крест. Но он слишком обессилел и не смог нести её до Голгофы.

До этого Христа уже один раз подвергли наказанию – бичеванию – ударам пятихвостым бичом со свинцовыми шариками на конце каждого ремня. Иисус получил 39 таких ударов, потому что иудейский закон запрещал наносить более 40 ударов – это считалось смертельной дозой. Закон был нарушен. Христа подвергли наказанию дважды, в то время как любое право, в т. ч. и римское, запрещает наказывать человека дважды за одно и то же деяние. Бичевание – первое и само по себе достаточно страшное наказание. После него выживал не каждый. Второе наказание – распятие. Видимо, Понтий Пилат действительно пытался отстоять жизнь Иисуса, и надеялся, что вид проповедника, избитого до полусмерти, удовлетворит толпу. Однако этого не случилось. Толпа требовала казни, и Иисуса повели на Голгофу. Избитый и обессилевший, он несколько раз падал по дороге, и напоследок стража заставила встретившегося им крестьянина по имени Симон взять крест и донести его до Голгофы. А на Голгофе Иисуса Христа распяли: ноги прибили к столбу, вкопанному в землю, а руки – к перекладине, которую он нёс на себе.

Что же такое распятие? Марк Тулий Цицерон в своих сочинениях называл эту казнь самой ужасной из всех казней, придуманных людьми. Во время распятия тело человека повисает на кресте таким образом, что точка опоры оказывается в груди. Когда руки подняты выше уровня плеч и человек висит, не опираясь на ноги, вся тяжесть верхней половины тела приходится на грудь. Из-за этого напряжения кровь приливает к мышцам грудного пояса и застаивается там. Мышцы постепенно деревенеют и сдавливают грудную клетку. Они не дают расширяться диафрагме, поэтому человек не может набрать в лёгкие воздуха и начинает задыхаться. Такая казнь могла длиться сутки и более. В большинстве случаев осуждённых просто привязывали, а иногда прибивали к кресту. Кованые гранёные гвозди вбивались между лучевыми костями руки, рядом с запястьем, и в ноги. В Евангелии сказано, что страдания Христа продолжались около шести часов. Чтобы ускорить казнь, стража или палачи нередко прибегали к такому приёму: распятому перебивали голени мечом. Человек терял последнюю точку опоры и задыхался. Стражники, охранявшие Голгофу в тот день, торопились закончить своё страшное дело до заката солнца, потому что после заката наступал великий праздник – иудейская Пасха, и тела трёх казнённых не должны были нависать над городом. В Евангелии от Иоанна отмечено, что воины перебили голени двум разбойникам, распятым вместе с Христом, но самого Христа не коснулись, ибо видели, что он уже мёртв. «Но один из воинов копьём пронзил ему рёбра, и тотчас истекла кровь и вода».

Иисуса успели снять с креста до захода солнца, наскоро обвили погребальными пеленами и уложили в гробницу – небольшую пещеру, высеченную в скале недалеко от Голгофы. Вход в гробницу завалили тяжёлым камнем и поставили стражу, чтобы ученики не выкрали тело. Прошли сутки и ещё одна ночь. Когда же наутро ученики Христа направились к гробнице, чтобы обмыть Его тело и завершить погребальные обряды, они обнаружили, что камень отвален, стражи нет, гробница пуста. Их сердца исполнились нового горя: мало того, что Учителя убили, теперь даже тело его исчезло. Но как раз в этот момент явился им ангел, который возвестил: «Христос воскрес!»

Евангелие описывает несколько встреч с воскресшим Христом. Он явился только тем, кто веровал и успел принять его.

Что же произошло на кресте и вслед за распятием? Христос неоднократно говорил, что именно ради этого момента он пришёл в мир. Последний враг, с которым сражается Христос, – это смерть. Для людей это означает, что отныне смерть человека становится не более чем эпизодом его жизни. Поскольку Христос нашёл путь выхода из смерти, то, если человек последует за Ним, образно говоря «ухватится за Его одежды», Христос проведёт его через коридоры смерти, и смерть окажется не тупиком, а просто дверью. Именно поэтому апостолы говорят, что смерть Иисуса Христа есть важнейшее событие в их личной жизни.

Рождение церкви

Слово «церковь» происходит от греческого «kiriake » – «дом Господень». Но в славянском и русском текстах Священного Писания «церковь» соответствует также греческому слову «ekklesia» – «собрание (призванных)». Главой Христианской Церкви считается сам Христос, церковь есть тело Его.

Вопреки ожиданиям Синедриона, смерть Иисуса из Назарета не остановила распространение Его проповеди. В Галилее, Самарии и в самом Иерусалиме сотни видевших и слушавших Иисуса поверили, что Бог, наконец, послал Своему народу Мессию, и старались жить согласно Его заповедям, поддерживая друг друга в вере. Созданные ими сообщества стали первыми ростками христианской церкви. Ранняя церковь состояла из отдельных общин. Каждая из них возглавлялась епископом (смотрителем), которому помогали пресвитеры (старейшины) и диаконы (слуги), позже диаконами стали называть священнослужителей низшего сана. Так было положено начало церковной иерархии.

В жизни ранней церкви и каждого её члена особое место занимали два таинства – крещение и евхаристия .Они и положили начало христианскому богослужению.

Крещение в христианстве происходит из обряда, который Иоанн Креститель исполнил над Иисусом в реке Иордан. Оно означало для того, кого крестят – крещаемого, – очищение от грехов прошлой жизни и вступление в Церковь. Таинство крещения во все времена совершается один раз на протяжении жизни. Вначале крещение проводилось на открытом воздухе, в ручьях и реках, позже – в специальных помещениях (крещальнях, или баптистериях).

Евхаристия (греч. «благодарение» ) – причащение, главное таинство Церкви, совершающееся в память о воскресении Христа. Во время этого таинства, по мнению христиан, происходит пресуществление хлеба и вина в Тело и Кровь Христовы. Через причащение, считают христиане, возможно мистическое общение с Богом.

Конфликт с Римом

Вначале римские власти не усматривали разницы между иудеями и христианами. И те, и другие отказывались участвовать в жертвоприношениях местным богам и римскому императору, считавшемуся по законам империи равным богам. Таким образом, иудеи и последователи Христа оказывались нарушителями общегражданского законодательства.

Однако если в I в. римские власти не требовали, чтобы иудеи приносили жертвы богам Рима (римляне признавали и разрешали все национальные религии), то от христиан этого не требовали лишь в первые годы, пока не начали отличать их от иудеев. Затем христиан стали воспринимать как опасную секту, и Рим уже требовал от них отказаться от важнейшей из 10 заповедей: «Я Господь Бог твой, да не будет у тебя других Богов пред лицом Моим». Почитать римских богов христиане не могли, и как только власти поняли это, начались гонения.

Для христиан гибель и мученичество становились актом благодарения, евхаристическим соединением с Христом. Память о жертвах сохранилась благодаря письменным памятникам раннего христианства – спискам мучеников, в которых указывались перенесенные ими страдания. Такие списки велись в местных церквах и назывались мартирологами (греч. «каталог свидетелей» ). Мартиролог стал основой церковного календаря.

Уже в конце II в. некоторые общины стали отмечать дни памяти христианских мучеников. При этом годовщина смерти того или иного мученика праздновалась как день его рождения, поскольку считалось, что именно в этот день он родился для новой вечной жизни.

По-видимому, тогда же появились первые христианские иконы (греч. «изображение» , «образ» ) – изображения Иисуса Христа, Богородицы, какого-либо святого, евангельского или церковно-исторического события. Догматически почитание икон было утверждено в VIII в., хотя церковное искусство, в том числе и иконопись, существовали с первых веков христианства.

Первые храмы

Вначале христиане посещали синагоги, но после разрыва с иудаизмом доступ туда оказался для них закрыт. Долгое время у христиан не было специальных культовых помещений, и молитвенные собрания проходили в самых разных местах, чаще всего в домах богатых верующих, но иногда в пустующих амбарах или ремесленных мастерских, а то и просто под открытым небом.

Христианские храмы называли по-разному: домами Божиими, божницами или церквами. Первые христианские храмы имели форму базилики (царский дом). В своём плане христианская базилика представляет собой прямоугольник, который в длину в два раза больше, чем в ширину. Внутреннее пространство базилики разделяется в длину двумя или четырьмя рядами колонн на три или пять продолговатых частей, которые называются нефами . На восточной стороне прямоугольника, по числу нефов, устроено соответствующее количество (три или пять) алтарных полукружий. В противоположной алтарным полукружиям части базилики помещается притвор и портик, составленный из колонн. Средний неф шире и выше боковых, и между его колоннами, в стенах, над кровлей боковых нефов, помещаются окна, которые освещают базилику. В последующее время базиличный тип храма долго сохраняется на Западе (до XI в.) и приобретает новые черты: здание приняло форму латинского креста, появились купола, как правило, одного диаметра. На Востоке базилика в дальнейшем была вытеснена крестово-купольным храмом.

При римском императоре Константине I Великом (306–337) Церковь развернула интенсивное строительство храмовых зданий, т. к. именно этот император объявил христианство государственной религией. С его времени государственные учреждения, законы, военная служба стали ориентироваться на требования, которые заключаются в христианстве. Так, в частности, в 315 г. Константин отменил казнь через распятие. На Босфоре Константин основал новую столицу империи, которую одновременно освящали в соответствии с языческими и христианскими обрядами, назвав её Константинополем. Сам Константин принял крещение незадолго до смерти. История присвоила ему имя Великого. Церковь за великие заслуги именует его равноапостольным.

Одна из заслуг Константина – созыв I Вселенского Собора в городе Никее в 325 г. Вселенские Соборы – это собрания высшего духовенства и представителей поместных христианских Церквей, на которых формулировались и утверждались основы христианского вероучения, формировались канонические богослужебные правила, оценивались различные богословские концепции и осуждались ереси. До разделения Церквей на Западную (католическую) и Восточную (православную) в 1054 г. было проведено семь Вселенских Соборов. После разделения Церквей общехристианские Соборы не проводились, хотя Католическая Церковь называет Вселенскими созываемые ею соборы.

Тайна христианских символов

Христианское искусство изначально было очень символичным. Символ в христианском искусстве соединяет два мира – видимый и невидимый (естественный и сверхъестественный). В жестокие времена гонений первые христиане узнавали друг друга по этим тайным знакам. Тайна символа есть одновременно умолчание и раскрытие его глубокого смысла.

Рыба – один из самых ранних и наиболее распространённых символов, олицетворяющих самого Христа. Греческое слово «рыба» состоит из букв, которые складываются в следующую фразу: «Иисус Христос Божий Сын Спаситель», а это и есть то, во что верят христиане, за что отдавали свою жизнь первохристианские мученики.

Агнец известен со времён Ветхого Завета. Обряд иудейской Пасхи включал заклание и вкушение пасхального агнца (молодого первородного ягнёнка без «пятна и порока»). Так было заповедано евреям Богом накануне их Исхода из египетского плена, а потом это вошло в празднование Пасхи как воспоминание об Исходе. Постепенно агнец становится символом искупления, смирения, кротости и послушания Христа. Вначале Христа изображали в виде агнца, а в VII в. Трулльский собор постановил «писать Христа в человеческом образе».

Голубь – образ, также пришедший в христианское искусство из Ветхого Завета. В книге Бытия рассказывается, как голубь принёс Ною зелёную ветвь и этим оповестил его об окончании всемирного потопа и о том, что Божий гнев сменился на милость. С тех пор голубь с оливковой ветвью в клюве стал символом мира.

Павлин – символ бессмертия, поэтому изображение этой птицы часто встречается на надгробных памятниках.

Феникс – птица волшебная, пришедшая из древних египетских мифов. Согласно легенде, она умирает раз в 500 лет, сжигая себя на жертвенном огне, и каждый раз вновь возрождается из пепла. Для христиан этот символ был напрямую связан с воскресением Христа и воспринимался как образ грядущего воскресения мёртвых.

Виноградная лоза – евхаристический образ, а также символ божественного избранничества. Виноград в Священном Писании является символом Земли обетованной, которую дал Бог своему избранному народу в удел. Виноградное вино на Тайной вечере становится Кровью Христовой, которую Иисус отдаёт за жизнь мира, в искупление грехов.

Лилия – символ невинности и чистоты, символ любящей Бога души. По преданию, архангел Гавриил в день Благовещения пришёл к Деве Марии с белой лилией, которая с тех пор стала символом Богоматери, Её чистоты, невинности и преданности Богу.

Якорь – с раннехристианских времен знак надежды и спасения.

Добрый пастырь – такое название получило изображение Христа в образе юноши с овечкой на плечах.

Рекомендуем почитать

Hi-Tech

Что такое сложение сил. Измерение силы. Сила. Сложение сил

Хобби

Cмертные грехи в православии: сколько их?

Десерты

Рецепты витаминных салатов из крапивы

Фармакология

Ароматная и сочная курица в фольге в духовке – быстро, просто и вкусно

Дерматология

Расклады Таро на здоровье: простейшие гадания для новичков

Десерты

Виды счетов в банке для физических лиц: подробное рассмотрение