Сенека о счастливой жизни краткое содержание. Анализ оригинального философского текста -Л.А Сенека "О блаженной жизни". Почему сами философы не поступают так, как учат поступать других

Сенека Луций Анней

О блаженной жизни

Луций Анней Сенека

О блаженной жизни

К брату Галлиону

I. 1. Все, брат Галлион (1), желают жить счастливо, но никто не знает верного способа сделать жизнь счастливой. Достичь счастливой жизни трудно, ибо чем быстрее старается человек до нее добраться, тем дальше от нее оказывается, если сбился с пути; ведь чем скорее бежишь в противоположную сторону, тем дальше будешь от цели. Итак, прежде всего следует выяснить, что представляет собой предмет наших стремлений; затем поискать кратчайший путь к нему, и уже по дороге, если она окажется верной и прямой, прикинуть, сколько нам нужно проходить в день и какое примерно расстояние отделяет нас от цели, которую сама природа сделала для нас столь желанной.

2. До тех пор, пока мы бродим там и сям, пока не проводник, а разноголосый шум кидающихся во все стороны толп указывает нам направление, наша короткая жизнь будет уходить на заблуждения, даже если мы день и ночь станем усердно трудиться во имя благой цели. Вот почему необходимо точно определить, куда нам нужно и каким путем туда можно попасть; нам не обойтись без опытного проводника, знакомого со всеми трудностями предстоящей дороги; ибо это путешествие не чета прочим: там, чтобы не сбиться с пути, достаточно выйти на наезженную колею или расспросить местных жителей; а здесь, чем дорога накатанней и многолюдней, тем вернее она заведет не туда.

3. Значит, главное для нас - не уподобляться овцам, которые всегда бегут вслед за стадом, направляясь не туда, куда нужно, а туда, куда все идут. Нет на свете вещи, навлекающей на нас больше зол и бед, чем привычка сообразовываться с общественным мнением, почитая за лучшее то, что принимается большинством и чему мы больше видим примеров; мы живем не разумением, а подражанием. Отсюда эта вечная давка, где все друг друга толкают, стараясь оттеснить. 4. И как при большом скоплении народа случается иногда, что люди гибнут в давке (в толпе ведь не упадешь, не увлекая за собой другого, и передние, спотыкаясь, губят идущих сзади), так и в жизни, если приглядеться:

всякий человек, ошибившись, прямо или косвенно вводит в заблуждение других; поистине вредно тянуться за идущими впереди, но ведь всякий предпочитает принимать на веру, а не рассуждать; и насчет собственной жизни у нас никогда не бывает своих суждений, только вера; и вот передаются из рук в руки одни и те же ошибки, а нас все швыряет и вертит из стороны в сторону. Нас губит чужой пример; если удается хоть на время выбраться из людского скопища, нам становится гораздо лучше.

5. Вопреки здравому смыслу, народ всегда встает на защиту того, что несет ему беды. Так случается на выборах в народном собрании:

стоит переменчивой волне популярности откатиться, и мы начинаем удивляться, каким образом проскочили в преторы (2) те люди, за которых мы сами только что проголосовали. Одни и те же вещи мы то одобряем, то порицаем; в этом неизбежный недостаток всякого решения, принимаемого большинством.

II. 1. Раз уж мы повели разговор о блаженной жизни, я прошу тебя, не отвечай мне, как в сенате, когда отменяют обсуждение и устраивают голосование: "На этой стороне явное большинство". - Значит, именно эта сторона хуже. Не настолько хорошо обстоят дела с человечеством, чтобы большинство голосовало за лучшее: большая толпа приверженцев всегда верный признак худшего.

2. Итак, попробуем выяснить, как поступать наилучшим образом, а не самым общепринятым; будем искать то, что наградит нас вечным счастьем, а не что одобрено чернью - худшим толкователем истины. Я зову чернью и носящих хламиду (3), и венценосцев; я не гляжу на цвет одежды, покрывающей тела, и не верю глазам своим, когда речь идет о человеке. Есть свет, при котором я точнее и лучше смогу отличить подлинное от ложного: только дух может открыть, что есть доброго в другом духе.

Если бы у нашего духа нашлось время передохнуть и прийти в себя, о как возопил бы он, до того сам себя замучивший, что решился бы наконец сказать себе чистую правду; 3. Как бы я хотел, чтобы все, что я сделал, осталось несодеянным! Как я завидую немым, когда вспоминаю все, что когда-либо произнес! Все, чего я желал, я пожелал бы теперь своему злейшему врагу. Все, чего я боялся - благие боги!- насколько легче было бы вынести это, чем то, чего я жаждал! Я враждовал со многими и снова мирился (если можно говорить о мире между злодеями); но никогда я не был другом самому себе. Всю жизнь я изо всех сил старался выделиться из толпы, стать заметным благодаря какому-нибудь дарованию, и что же вышло из того? - я только выставил себя мишенью для вражеских стрел и предоставил кусать себя чужой злобе. 4. Посмотри, сколько их, восхваляющих твое красноречие, толпящихся у дверей твоего богатства, старающихся подольститься к твоей милости и до неба превознести твое могущество. И что же? - все это либо действительные, либо возможные враги: сколько вокруг тебя восторженных почитателей, ровно столько же, считай, и завистников. Лучше бы я искал что-нибудь полезное и хорошее для себя, для собственного ощущения, а не для показа. Вся эта мишура, которая смотрится, на которую оборачиваются на улице, которой можно хвастать друг перед другом, блестит лишь снаружи, а внутри жалка.

III. 1. Итак, будем искать что-нибудь такое, что было бы благом не по внешности, прочное, неизменное и более прекрасное изнутри, нежели снаружи; попробуем найти это сокровище и откопать. Оно лежит на поверхности, всякий может отыскать его; нужно только знать, куда протянуть руку. Мы же, словно в кромешной тьме, проходим рядом с ним, не замечая, и часто набиваем себе шишки, натыкаясь на то, что мечтаем найти.

2. Я не хочу вести тебя длинным кружным путем и не стану излагать чужих мнений на этот счет: их долго перечислять и еще дольше разбирать. Выслушай наше мнение. Только не подумай, что "наше" - это мнение кого-то из маститых стоиков, к которому я присоединяюсь: дозволено и мне иметь свое суждение. Кого-то я, наверное, повторю, с кем-то соглашусь отчасти; а может быть я, как последний из вызываемых на разбирательство судей, скажу, что мне нечего возразить против решений, вынесенных моими предшественниками, но я имею кое-что добавить от себя.

3. Итак, прежде всего я, как это принято у всех стоиков, за согласие с природой: мудрость состоит в том, чтобы не уклоняться от нее и формировать себя по ее закону и по ее примеру. Следовательно, блаженная жизнь - это жизнь, сообразная своей природе. А как достичь такой жизни? - Первейшее условие - это полное душевное здоровье, как ныне так и впредь; кроме того, душа должна быть мужественной и решительной; в-третьих, ей надобно отменное терпение, готовность к любым переменам; ей следует заботиться о своем теле и обо всем, что его касается, не принимая этого слишком близко к сердцу; со вниманием относиться и ко всем прочим вещам, делающим жизнь красивее и удобнее, но не преклоняться перед ними; словом нужна душа, которая будет пользоваться дарами фортуны, а не рабски служить им. 4. Я могу не прибавлять - ты и сам догадаешься - что это дает нерушимый покой и свободу, изгоняя все, что страшило нас или раздражало; на место жалких соблазнов и мимолетных наслаждений, которые не то что вкушать, а и понюхать вредно, приходит огромная радость, ровная и безмятежная, приходит мир, душевный лад и величие, соединенное с кротостью; ибо всякая дикость и грубость происходят от душевной слабости.

IV. 1. Наше благо можно определить и иначе, выразив ту же мысль другими словами. Подобно тому как войско может сомкнуть ряды или развернуться, построиться полукругом, выставив. вперед рога, или вытянуться в прямую линию, но численность его, боевой дух и готовность защищать свое дело останутся неизменными, как бы его ни выстроили; точно так же и высшее благо можно определить и пространно и в немногих словах. 2. Так что все дальнейшие определения обозначают одно и то же. "Высшее благо есть дух, презирающий дары случая и радующийся добродетели", - или: "Высшее благо есть непобедимая сила духа, многоопытная, действующая спокойно и мирно, с большой человечностью и заботой о ближних". Можно и так определить: блажен человек, для которого нет иного добра и зла, кроме доброго и злого духа, кто бережет честь и довольствуется добродетелью, кого не заставит ликовать удача и не сломит несчастье, кто не знает большего блага, чем то, которое он может даровать себе сам; для кого истинное наслаждение - это презрение к наслаждениям.

3. Если хочешь еще подробнее, можно, не искажая смысла, выразить то же самое иначе. Что помешает нам сказать, например, что блаженная жизнь - это свободный, устремленный ввысь, бесстрашный и устойчивый дух, недосягаемый для боязни и вожделения, для которого единственное благо - честь, единственное зло - позор, а все прочее куча дешевого барахла, ничего к блаженной жизни не прибавляющая и ничего от нее не отнимающая; высшее благо не станет лучше, если случай добавит к нему еще и эти вещи, и не станет хуже без них.

ВТОРАЯ КНИГА

Поутру следует сказать себе: "Сегодня мне придется столкнуться с людьми навязчивыми, неблагодарными, заносчивыми, коварными, завистливыми, неуживчивыми. Эти свойства проистекают от незнания ими добра и зла. Я же, познавший прекрасную природу добра и постыдную – зла, понимаю и природу тех, кто заблуждается [1 ]. Они мне родственны не по крови и происхождению, а по божественному соизволению и разуму. Я защищен знанием от их зла. Они не могут вовлечь меня во что-либо постыдное. Но нельзя и гневаться и ненавидеть тех, кто мне родственен. Мы созданы для совместной деятельности, как ноги и руки, веки, верхняя и нижняя челюсти. Поэтому противодействовать друг другу – противно природе; а досадовать и чуждаться таких людей и значит им противодействовать".

Чем бы я ни был, я только немощное тело, слабое проявление жизненной силы и господствующего начала [2 ]. Оставь книги, не отвлекайся от дела, время не терпит [3 ]. Пренебреги своим телом, как будто ты при смерти. Оно лишь кровь да кости, бренное плетение нервов, жил и артерий. Рассмотри также существо жизненной силы; оно – изменчивое дуновение, каждое мгновение то вдыхаемое, то выдыхаемое.

Итак, остается лишь третье – господствующее начало, о нем то ты должен подумать. Ты стар: не допускай же более его порабощения, не допускай, чтобы им помыкали противоборствующие стремления, чтобы оно жаловалось на свой настоящий удел и приходило в ужас пред будущим.

Созидаемое богами преисполнено промысла. Приписываемое случаю также возникает не без участия природы, т.е. в связи с тем, над чем господствует промысел. Все проистекает из этого источника, в нем и неизбежное, и полезное всему миру, часть которого – ты. Для всякой части природы благо то, что производит природа Целого и что содействует ее поддержанию. Изменения как элементов, так и сложных тел способствуют поддержанию мира [4 ]. Вот мысли, которые должны дать тебе удовлетворение, пусть они будут твоими основоположениями. Умерь жажду книжного знания, чтобы не роптать, когда придет смерть. Уходя из жизни, храни спокойствие духа, воздав богам искреннюю, сердечную благодарность.

Вспомни, с каких пор ты откладываешь эти размышления, и сколько раз, получив у богов отсрочку, ты не воспользовался ею. Следует, в конце концов, осознать к какому миру ты принадлежишь, как часть, истечением какого мироправителя ты являешься. Знай, что положен предел времени твоей жизни, и если не воспользуешься им для собственного просвещения, оно исчезнет, как исчезнешь и ты, и более не вернется.

Заботься о деле, которым сейчас занят, чтобы выполнить его достойно римлянина и мужа, с полной серьезностью, искренностью, с любовью к людям и справедливостью. Отстрани от себя иные побуждения.

Будет удача, если каждое дело исполнишь как последнее в своей жизни, освободившись от безрассудства, подогреваемого страстями, пренебрежения к велениям разума, лицемерия, себялюбия и недовольства собственной судьбой.

Видишь, как скромны требования, исполнив которые всякий сможет достичь блаженной, божественной жизни. Да и сами боги от того, кто исполняет это, ничего большего не потребуют.

Ну, что ж, пренебрегай, пренебрегай собой, душа! Ведь отнестись к себе с должным вниманием ты уже скоро не сможешь. Жизнь вообще мимолетна, твоя жизнь уже на исходе, а ты не уважаешь себя, но ставишь свое благоденствие в зависимость от душ других людей.

Пусть не рассеивает тебя приходящее к тебе извне! Создай себе досуг для того, чтобы научиться чему-нибудь хорошему и перестать блуждать без цели. Следует беречься также и другого тяжкого заблуждения. Ведь безумны люди, которые всю жизнь без сил от дел и не имеют все-таки цели, с которой они сообразовали бы всецело все стремления и представления.

Нелегко указать на кого-либо, кто стал бы несчастным от того, что был невнимателен к происходящему в чужой душе. Но неизбежно будет несчастен тот, кто не следит за движениями своей собственной души.

Всегда следует помнить о том, какова природа Целого, какова моя природа, каково отношение одной к другой и какой частью какого Целого является природа меня самого, а также о том, что никто не может помешать всегда действовать и говорить согласно природе, частью которой ты являешься.

Феофраст, оценивая различные проступки (поскольку такая оценка возможна с обычной точки зрения) [5 ], замечает как истинный философ, что проступки, сделанные по влечению, более тяжких, чем проступки под влиянием гнева. Ведь гневающийся, отвернувшись от разума, испытывает, по-видимому, какую-то горечь и тайное сокрушение, прегрешающий же по влечению, не будучи в силах устоять перед соблазном наслаждения, проявляет, по-видимому, в своих проступках большую распущенность и изнеженность. Правильно поэтому, решает Феофраст, что большего порицания заслуживает проступок, сопряженный с наслаждением, нежели сопряженный с горем. Вообще один из этих людей подобен скорее тому, кого вызвало на гнев чувство горечи, связанное с причиненной ему ранее несправедливостью, другой "же самопроизвольно стремится к несправедливости, увлекаемый своим вожделением к какому-нибудь действию.

Все следует делать, обо всем говорить и помышлять так, как будто каждое мгновение может оказаться для тебя последним. Если боги существуют, то выбыть из числа людей вовсе не страшно: ведь боги не ввергнут тебя во зло. Если же богов не существует, или им нет дела до людей, то что за смысл жить в мире, где нет богов или нет промысла? Но боги существуют и проявляют заботливость по отношению к людям. Они устроили так, что всецело от самого человека зависит, впасть или не впасть в истинное зло. А если злом является и что-нибудь другое, то они позаботились также, чтобы от каждого зависело не впасть в оное. Но то, что не делает худшим человека, может ли сделать худшей жизнь человеческую? Природа Целого не могла оплошать таким образом ни по неведению, ни по бессилию предупредить или исправить, в случае если она обладает всезнанием; не могла бы она также ни по бессилию, ни по неумелости допустить такую ошибку, как распределение благ и зла между всеми людьми без разбора, как между хорошими, так и между дурными. Смерть и жизнь, слава и бесчестье, страдание и наслаждение, богатство и бедность – все это одинаково выпадает на долю как хорошим людям, так, и дурным. Все это не прекрасно и не постыдно, а следовательно не благо и не зло [6 ].

Как быстро все исчезает: самые тела в мире, память о них в вечности! Каково все воспринимаемое чувствами, в особенности то, что манит нас наслаждением, или отпугивает страданием, или прославляется тщеславием? Как все это ничтожно, презренно, низменно, бренно и мертво! Вот на что следует направить способность мышления. Что представляют собою те, убеждения и голоса которых рождают славу? Что такое смерть? Если взять ее самое по себе и отвлечься от всего, что вымышлено по ее поводу, то тотчас же убедишься, что она не что иное, как действие природы. Бояться же действия природы – ребячество; смерть же не только действие природы, но и действие полезное ей.

Как и какою частью своего существа соприкасается человек с богом, и что делается с этой частью по ее отделении?

Нет ничего более жалкого, нежели человек, измеряющий все вдоль и поперек, пытающийся, как говорит поэт, "мерить просторы земли, спускаясь под землю" [7 ], разгадать тайну душ окружающих его людей, но не сознающий, что для него вполне достаточно общения только со своим внутренним гением и честного служения ему. Последнее же заключается в том, чтобы оберечь, его от страстей, безрассудства и недовольства делами богов и людей. Дела богов почтенны своим совершенством, дела людей любезны нам в силу родства с ними. Но иногда последние возбуждают некоторого рода жалость: когда в них проявляется неведение добра и зла – уродство не меньшее, нежели неспособность различать белое и черное.

Если бы даже ты рассчитывал прожить три тысячи лет и еще тридцать тысяч, все же ты должен помнить, что никто не лишается другой жизни, кроме той, которую он изживает, и никто не изживает другой жизни, кроме той, которой лишается. Поэтому самая продолжительная жизнь ничем не отличается от самой краткой. Ведь настоящее для всех равно, а следовательно равны и потери – и сводятся они всего-навсего к мгновенью. Никто не может лишиться ни минувшего, ни грядущего. Ибо кто мог бы отнять у меня то, чего я не имею?

Итак, следует помнить о двух истинах. Во-первых: все от века равно самому себе, пребывая в круговороте, и потому вполне безразлично, наблюдать ли одно и то же сто лет, или двести, или же бесконечное время. Во-вторых: наиболее долговечный и умерший, лишь начав жить, теряют, в сущности, одно и то же. Настоящее – вот все, чего можно лишиться, ибо только им и обладаешь, а никто не лишается того, чем не обладает.

Все зависит от убеждения. Это ясно из изречений циника Монима [8 ]. Но и польза его слов будет ясна для того, кто сумеет уловить заключающееся в них ядро истины.

Наибольшим позором покрывает себя душа человеческая, когда возмущается против мира, становясь (поскольку то зависит от нее) как бы болезненным наростом на нем. Ибо ропот по поводу чего-либо происходящего есть возмущение против природы Целого, содержащего в своей части все другие существа. Далее, когда она чуждается какого-либо человека или устремляется против него с намерением причинить ему вред, как это бывает с разгневанными. В-третьих, она покрывает себя позором, когда не в силах устоять против наслаждения или страдания. В-четвертых, когда она лицемерит и фальшиво и неискренно делает что-нибудь или говорит. В-пятых, когда она не сообразует своего действия и стремления с целью, но делает что-нибудь зря и без толку, ибо даже в пустяках следует сообразоваться с целью. Целью же разумных существ является повиновение разуму и закону древнейшего Града и устройства [9 ].

Время человеческой жизни – миг; ее сущность – вечное течение; ощущение – смутно; строение всего тела – бренно; душа – неустойчива; судьба – загадочна; слава – недостоверна. Одним словом, все относящееся к телу, подобно потоку, относящееся к душе – сновиденью и дыму. Жизнь – борьба и странствие по чужбине; посмертная слава – забвение. Но что же может вывести на путь? Ничто, кроме философии. Философствовать же – значит оберегать внутреннего гения от поношения и изъяна, добиваться того, чтобы он стоял выше наслаждений и страданий, чтобы не было в его действиях ни безрассудства, ни обмана, ни лицемерия, чтобы не касалось его, делает или не делает чего-либо его ближний, чтобы на все происходящее и данное ему в удел он смотрел, как на проистекающее оттуда, откуда изошел и он сам, а самое главное – чтобы он безропотно ждал смерти, как простого разложения тех элементов, из которых слагается каждое живое существо. Но если для самих элементов нет ничего страшного в их постоянном переходе друг в друга, то где основания бояться кому-либо их общего изменения и разложения? Ведь последнее согласно с природой, а то, что согласно с природой, не может быть дурным.

Сенека «О счастливой жизни»

(1) Все люди хотят жить счастливо, брат мой Галлион, но они смутно представляют себе, в чем заключается счастливая жизнь. А достигнуть последней в высшей степени трудно. Если человек собьется с пути, он уходит от счастья тем дальше, чем больше он увлекается погоней за ним: когда путь ведет в противоположную сторону, поспешность и служит причиною еще большего удаления от конечного пункта. Поэтому мы должны прежде всего наметить себе цель своих стремлений, затем тщательно выбрать средства к скорейшему достижению ее, а потом уже в пути, если только он будет правилен, мы будем соображать, как велика наша ежедневная успешность и насколько мы приблизились к тому идеалу, к которому нас влечет естественный порыв. (2) Пока мы суетливо бродим без проводника, прислушиваясь к шумихе вздорных криков, манящих нас к разным соблазнам, жизнь пропадает даром среди заблуждений, а она коротка даже в том случае, если мы день и ночь будем заботиться о своем духовном развитии. Итак, мы должны решить, к чему и как нам стремиться; нам нужен также опытный проводник, знакомый с тою областью, в которую мы намерены вступить, потому что в данном случае дело обстоит не так, как в остальных путешествиях, где нас предохраняет от ошибок возможность воспользоваться какой-нибудь тропинкой или обратиться за разъяснениями к жителям. Здесь же самый торный, самый многолюдный путь оказывается наиболее обманчивым. (3) Главнейшая наша задача должна заключаться в том, чтобы мы не следовали, подобно скоту, за вожаками стада, чтобы мы шли не туда, куда идут другие, а туда, куда повелевает долг. Величайшие беды причиняет нам то, что мы сообразуемся с молвой и, признавая самыми правильными те воззрения, которые встречают большое сочувствие и находят много последователей, живем не так, как этого требует разум, а так, как живут другие. (4) Вот откуда эта непрерывно нарастающая груда жертв заблуждений! Когда во время крупного поражения происходит всеобщая давка, никто не падает так, чтобы не увлечь за собою другого, находящиеся же впереди причиняют гибель следующим за ними: точно такие же явления можно наблюдать на каждом шагу и в жизни. Никто не заблуждается только во вред себе, но всякий бывает причиною и виновником чужого заблуждения. Зря примыкать к идущим впереди опасно, а между тем, когда возникает вопрос о смысле жизни, люди никогда не рассуждают, а всегда верят другим, так как всякий более склонен верить, чем рассуждать. Поэтому распространяющееся преемственным путем недоразумение сбивает нас с толку и повергает в бездну бедствий, где мы погибаем жертвой чужих примеров. Мы спасемся, если только отрешимся от стадного чувства: (5) народ относится теперь враждебно к разуму, упорствуя в своем пагубном заблуждении. Аналогичные случаи встречаются и на избирательных собраниях: когда непостоянная толпа отворачивается от своих прежних любимцев, те же самые лица, которые провели их в преторы, удивляются, что они могли подать свои голоса за таких недостойных кандидатов. Одно и то же мы то одобряем, то осуждаем. Так бывает со всяким приговором, опирающимся на большинство мнений.

(1) Когда заходит речь о счастливой жизни, ты не можешь удовлетворить меня обычным при голосовании сенаторов ответом: «По-видимому, на этой стороне большинство». - Потому-то она и неправа! Развитие человечества не находится еще в столь блестящем состоянии, чтобы истина была доступна большинству. Одобрение толпы - доказательство полной несостоятельности. (2) Предметом нашего исследования должен быть вопрос о том, какой образ действий наиболее достоин человека, а не о том, какой чаще всего встречается; о том, что делает нас способными к обладанию вечным счастьем, а не о том, что одобряется чернью, этой наихудшей истолковательницей истины. К черни же я отношу не только простонародье, но и венценосцев. Я не смотрю на цвет одежд, в которые облекаются люди. При оценке человека я не верю глазам: у меня есть лучшее, более верное мерило для того, чтобы отличить истину от лжи. О духовном достоинстве должен судить дух. Если когда-нибудь на досуге он успокоится и углубится в себя, он после тщательного самоиспытания искренне откроет себе всю правду в следующих словах: (3) «Лучше было бы мне не делать всего того, что я делал до сих пор. Когда я вспоминаю все свои речи, я завидую немым. Все мои прежние желания представляются мне проклятием врагов. Все, чего я боялся, было, о добрые боги, гораздо лучше того, чего я так страстно домогался. Я враждовал со многими и мирился с ненавистными мне раньше людьми (если только вообще между дурными возможен мир); с самим же собою я еще не успел подружиться. Я прилагал всяческие старания к тому, чтобы выделиться из толпы и прославиться каким-нибудь талантом. Этим я только выставил себя под вражеские удары и указал недоброжелательству уязвимое место. (4) Ты видишь тех, которые прославляют твое красноречие, ухаживают за твоим богатством, лестью добиваются твоего расположения, превозносят твое могущество? Ведь все они или уже теперь твои враги, или (что имеет одинаковое значение) могут сделаться таковыми впоследствии. У тебя столько же завистников, сколько и поклонников».

(1) Так уж лучше мне поискать какого-нибудь существенного блага, осязательного, а не показного! То, что бросается в глаза, перед чем останавливается толпа, что один показывает с восторгом другому, - все это скрывает за блестящей внешностью внутреннее ничтожество. Постараемся найти не призрачное благо, а действительное, постоянное и тем более привлекательное, чем глубже оно таится в душе. Добудем это сокровище. Оно лежит недалеко от нас. Его легко найти. Нужно только знать, куда протянуть руку. Теперь же, точно впотьмах, мы минуем его, попирая как раз то счастье, в котором ощущаем потребность. (2) Но, чтобы не водить тебя окольными путями, я обойду молчанием мнения других, так как было бы слишком долго и перечислять и опровергать их. Выслушай мое. Употребляя это выражение, считаю нужным заметить, что я не примыкаю исключительно к одному из главнейших представителей стоической школы, сохраняя и за собою право иметь собственное суждение. Я буду следовать одному, у другого сделаю частичное заимствование. Может быть, представляя свое заключение после всех остальных авторов, я не буду отвергать ни одного положения своих предшественников, а скажу только: «Вот это дополнение принадлежит мне». (3) Впрочем, я принимаю общее правило всех стоиков: «Живи сообразно с природой вещей». Не уклоняться от нее, руководствоваться ее законом, брать с нее пример, - в этом и заключается мудрость. Следовательно, жизнь - счастлива, если она согласуется со своей природой. Такая жизнь возможна лишь в том случае, если, во-первых, человек постоянно обладает здравым умом; затем, если дух его мужествен и энергичен, благороден, вынослив и подготовлен ко всяким обстоятельствам; если он, не впадая в тревожную мнительность, заботится об удовлетворении физических потребностей; если он вообще интересуется материальными сторонами жизни, не соблазняясь ни одной из них; наконец, если он умеет пользоваться дарами судьбы, не делаясь их рабом. (4) Мне незачем присовокуплять, так как ты и сам понимаешь, что результатом такого расположения духа бывает постоянное спокойствие и свобода ввиду устранения всяких поводов к раздражению и к страху. Вместо удовольствий, вместо ничтожных, мимолетных и не только мерзких, но и вредных наслаждений наступает сильная, неомрачимая и постоянная радость, мир и гармония духа, величие, соединенное с кротостью. Ведь всякая жестокость происходит от немощи.

(1) Можно и иначе определить интересующее нас благо, т. е. передать ту же самую мысль другими словами. Одно и то же войско может то шире развернуться, то сомкнуться теснее; оно может или образовать полукруг, подавшись назад в центре и выдвинувши вперед фланги, или выровнять фронт в линию; однако при всяком построении у него остается одинаковая боевая сила и готовность сражаться под тем же самым знаменем; точно так же и определение высшего блага можно то расширить, формулируя его обстоятельно, то сократить, выражая его сжато. (2) Во всяком случае получится тождество, скажу ли я: «Высшее благо заключается в способности презирать превратности судьбы и удовлетворяться добродетелью» или: «Высшее благо составляет непобедимая сила духа, умудренная опытом, спокойная в действии, соединенная с большой гуманностью и заботливостью по отношению к окружающим». Допустимо и такое определение: «Счастливым мы называем того, кто только благое и злокачественное настроение духа почитает за благо и за зло, кто свято исполняет нравственный долг и довольствуется добродетелью, кого случайные обстоятельства не могут сделать ни самонадеянным, ни малодушным, кто наибольшее значение придает тому благу, которое он может сам себе создать, для кого настоящим удовольствием будет… презрение к удовольствиям». (3) Если бы ты захотел сделать отступление, то можно было бы каждый раз облекать в новую форму ту же самую мысль без всякого ущерба для ее значения. Действительно, что мешает нам сказать, что счастливую жизнь составляют свобода духа, бодрость, непоколебимая стойкость, неустрашимость, бесстрастие и сознание, что единственное благо - нравственное достоинство и единственное зло - порочность? Все остальное при всем своем многообразии маловажно: все это не оказывает ни отрицательного ни положительного влияния на счастливую жизнь, появляясь и исчезая без всякой пользы и вреда для высшего блага. (4) Человек, стоящий на столь твердой почве, непременно должен все время ощущать, желает ли он этого или нет, веселое настроение и приятное чувство полного, исходящего из глубины души удовлетворения, так как он доволен своим внутренним достоянием и не желает его приумножать. А разве такое душевное состояние не вознаграждает его щедро за ничтожные, пошлые и преходящие вожделения бренной плоти? Ведь в тот день, когда он окажется рабом удовольствия, он почувствует и всю тяжесть страдания.

А ты видишь, в каком позорном и пагубном рабстве будет находиться тот, на кого попеременно будут оказывать свое влияние удовольствия и страдания, деспотические силы, действующие крайне произвольно и необузданно. V. Поэтому нужно себя поставить в независимое от них положение, а его создает не что иное, как равнодушие к судьбе. Тогда осуществится вышеуказанное неоценимое благо - спокойствие и возвышенность духа, чувствующего свою безопасность; с исчезновением всяких страхов наступает вытекающая из познания истины великая и безмятежная радость, приветливость и просветление духа. Все это будет для него усладой не потому, что это блага, а потому, что это плоды находящегося в нем самом добра. (1) Раз уже я расщедрился на определения, то счастливым можно назвать того, кто, благодаря разуму, не ощущает ни страстного желания, ни страха. Впрочем, камни и животные также свободны от страха и печали, однако никто не назовет их на этом основании счастливыми, так как у них нет сознания счастья. (2) В таком же положении находятся те люди, которых природное тупоумие и отсутствие самосознания понизило до уровня грубых скотов. Между такими людьми и животными нет никакой разницы, так как последние совершенно лишены разума, а первые, обладая помраченным рассудком, изощряются к собственному вреду в гнусностях. Человек, не имеющий понятия об истине, никоим образом не может быть назван счастливым. (3) Следовательно, жизнь - счастлива, если она неизменно основывается на правильном, разумном суждении. Тогда дух человека отличается ясностью; он свободен от всяких дурных влияний, избавившись не только от терзаний, но и от мелких уколов: он готов всегда удерживать занятое им положение и отстаивать его, несмотря на ожесточенные удары судьбы. (4) Что же касается удовольствий, то, хотя бы они окружали нас со всех сторон, вкрадывались всеми путями, ласкали душу своими прелестями и расточали перед нами все новые соблазны, чтобы привести в возбужденное состояние все наше существо или только отдельные органы, - никто из смертных, будь у него еще хоть капля человеческого достоинства, не пожелает день и ночь метаться в судорогах страсти и, позабывши о душе, жить исключительно интересами своей плоти.

(1) «Но ведь и дух, - говорит эпикуреец, - будет переживать свои удовольствия». - И превосходно! Пусть он переживает их и, как судья, разбирается в вопросах роскоши и удовольствий, насыщаясь всеми теми утехами, которые обыкновенно приводят в восторг чувства… Затем пусть он воскрешает в воображении прошедшее, пусть он при воспоминании о мерзких наслаждениях восхищается прежними и с нетерпением ожидает грядущих, строя на них свои дальнейшие планы и мысленно предвосхищая будущее, пока тело млеет в упоительной действительности. Вот потому-то я и считаю его еще более жалким, так как отдавать предпочтение злу перед добром - безумие. Без здравого ума никто не бывает счастлив, а нельзя признать здравомыслящим того, кто стремится не к высшему добру, а к вредоносному злу. (2) Итак, счастлив тот, кто способен правильно рассуждать; счастлив тот, кто доволен настоящим, каково бы оно ни было, и не ропщет на свою участь; счастлив тот, кого разум учит мириться со всяким положением, какое только может выпасть на его долю. VII. (1) Да и те, которые считают удовольствие высшим благом, видят, какое позорное место они отвели последнему. Поэтому они говорят, что удовольствие неотделимо от добродетели, и присовокупляют, что нравственная жизнь совпадает с приятной, а приятная - с нравственной. Не понимаю, как вообще можно соединять в одно целое столь противоположные элементы. Почему, скажите, пожалуйста, нельзя отделить удовольствия от добродетели? - Очевидно, потому, что добродетель, основное начало всех благ, служит также источником того, что вы так любите и к чему так стремитесь. Но если бы удовольствие и добродетель были неразрывно связаны, то мы не видели бы, что одни деяния приятны, но безнравственны, а другие, наоборот, безупречны в нравственном отношении, но зато трудны и осуществимы лишь путем страданий.

(2) К этому следует присовокупить, что удовольствия встречаются даже в самой позорной жизни, между тем как добродетель вообще не допускает порочной жизни, и что некоторые несчастны не вследствие отсутствия удовольствий, а, напротив, из-за избытка их. Ничего подобного не было бы, если бы удовольствие составляло неотъемлемую часть добродетели. В действительности же последняя часто не сопровождается удовольствием, да она никогда и не нуждается в нем. (3) Что же вы сопоставляете не только несходные, но даже противоположные элементы? Добродетель - это нечто величественное, возвышенное, царственное, непобедимое, неутомимое, удовольствие же - нечто низкое, рабское, немощное, преходящее, караулящее и гнездящееся в непотребных местах и трактирах. Добродетель встретишь в храме, на форуме, в курии; она на передовом посту защищает городские стены; она покрыта пылью; у нее загорелое лицо и мозолистые руки. Напротив, удовольствие чаще скрывается и ищет мрака; оно шныряет около разного рода бань и мест, боящихся эдила 1 ; оно изнежено и слабосильно; от него пахнет вином и благовонной мазью, оно бледно или нарумянено, на нем отвратительные следы косметических средств. (4) Высшее благо вечно, неистощимо, оно не вызывает ни пресыщения, ни раскаяния, так как правильный образ мыслей не допускает заблуждения; он не ставит человека в необходимость негодовать на принятые решения и отменять их, так как всегда руководствуется основательными соображениями; удовольствие же погасает в момент наибольшего восторга. Да и роль его ограничена: оно быстро исполняет ее; затем наступает отвращение, и после первого увлечения следует апатия. Вообще никогда не бывает устойчивым явление, отличающееся стихийностью движения. Таким образом, и не может быть ничего прочного в том, что проходит мигом и в самом процессе своего осуществления обречено на гибель. Достигши кульминационного пункта, оно прекращается, неминуемо клонясь уже с самого начала к своему концу.

(1) Мало того. Удовольствие достается как хорошим людям, так и дурным, и порочные находят такое же наслаждение в своем непристойном поведении, как добродетельные - в образцовом. Вот почему древние принимают за правило, что следует стремиться не к приятнейшей жизни, а к праведной, имея в виду, что удовольствие - не руководящее начало разумной и доброй воли, а только случайно сопутствующее ей явление. Нужно сообразоваться с указаниями природы: разумный человек наблюдает ее и спрашивает у нее совета. (2) Жить счастливо и жить согласно с природой - одно и то же. Что это значит, я сейчас поясню. Мы должны считаться с естественными потребностями организма и заботиться о необходимых для их удовлетворения средствах добросовестно, но без опасения за будущее, памятуя, что они даны нам на время и скоротечны; мы не должны быть их рабами и допускать, чтобы чуждое нашему существу властвовало над нами; телесные утехи и вообще факторы, имеющие в жизни несущественное значение, должны находиться у нас в таком положении, какое в лагере занимают вспомогательные и легковооруженные отряды. Они должны играть служебную, а не господствующую роль. Только при этом условии они могут быть полезны для нашего духа. (3) Внешние преимущества не должны развращать и подчинять себе человека: последний должен преклоняться лишь перед своим духовным достоинством. Пусть он окажется искусным строителем собственной жизни, полагаясь на себя и будучи готов одинаково встретить как улыбку судьбы, так и ее удар. Пусть его уверенность опирается на знание, а знание пусть отличается постоянством: однажды принятые им решения должны оставаться в силе, не допуская никаких поправок. Мне незачем присовокуплять, так как это само собою разумеется, что такой человек будет спокоен и уравновешен и во всем его поведении будет сказываться ласковость и благородство. (4) Его чувствам будет присущ истинный разум, который от них и будет получать свои элементы, так как у него нет другого исходного пункта, другой точки опоры для полета к истине и для последующего самоуглубления. Ведь и всеобъемлющая мировая стихия 2 , управляющий вселенной Бог, стремится, правда, к воплощению во внешних телах, однако возвращается потом со всех сторон к своему всеединому началу. Пусть то же самое делает и наш дух. Следуя за своими чувствами и придя при помощи их в соприкосновение с внешними телами, он должен овладеть как ими, так и собою и, так сказать, присвоить себе высшее благо. (5) Таким образом составится единая, стройная, могучая сила, появится тот верный разум, который устраняет противоречия и сомнения в представлениях, понятиях и своем собственном убеждении. Установившись правильно, урегулировавши свои отношения к составным частям и, так сказать, достигши гармонии, он обретает высшее благо. (6) Тогда уже нельзя сбиться с прямого пути, нет более скользких мест, устранены все камни преткновения, нет более шатания! Обладая таким разумом, человек будет делать все по собственному побуждению; он будет огражден от всяких неожиданностей; все его действия будут удачны, так как он будет исполнять их легко, умело и без замедления. Ведь вялость и нерешительность обнаруживают борьбу и непостоянство. Поэтому смело можно сказать, что высшее благо заключается в духовной уравновешенности. Добродетели непременно будут сосредоточены там, где будут царить согласие и единство: разлад вносят пороки.

(1) «Но и ты, - возражает мне противник, - почитаешь добродетель только ввиду того, что ожидаешь от нее какого-нибудь удовольствия». - Во-первых, если добродетель и может доставить какое-либо удовольствие, то из этого еще не следует, что к ней стремятся ради удовольствия, так как последнее является не единственным результатом добродетели, а одним из многих. Да и не во имя удовольствия подвизается добродетель, нет! Она ставит себе иную задачу, но тем не менее сказывается плодотворной и в этом отношении. (2) Как на вспаханном для посева поле вырастают кое-где цветки, хотя не для этих растеньиц, как бы они ни были приятны для глаз, затрачено столько труда, - у сеятеля была другая цель, а это только случайно привходящее явление; точно так же и удовольствие - не награда за добродетель и не побудительная причина к ней. Добродетель привлекательна не потому, что доставляет наслаждение, а, наоборот, она доставляет наслаждение благодаря своей привлекательности. (3) Высшее благо заключается в самом сознании и в совершенстве духа. Когда последний закончит свое развитие и сосредоточится в своих пределах, ему, ввиду полного осуществления высшего блага, нечего больше желать. Ведь понятие о целом не допускает возможности какой-нибудь не входящей в его состав части, равно как нельзя допустить, чтобы что-либо находилось дальше конца. (4) Поэтому ты рассуждаешь нелогично, спрашивая, что заставляет меня стремиться к добродетели. Твой вопрос равносилен желанию определить то, что выше высочайшего пункта. Ты спрашиваешь, что я желаю найти в добродетели? - Ее самое! Ведь нет ничего лучше ее, она сама служит себе наградой. Или, может быть, ты не удовлетворишься, когда я скажу тебе: высшее благо - это непреклонная твердость духа, предусмотрительность, тонкость, здравие, независимость, гармония, красота? Ты все еще требуешь указания высшего принципа, под который можно было бы все это подвести? Только при чем же тут удовольствие? Ведь я ставлю вопрос о благе человека, а не чрева, которое просторнее у скота и диких зверей.

(1) «Ты притворяешься, - говорит эпикуреец, - будто не понимаешь смысла моих слов. Я утверждаю, что нельзя жить приятно, не живя вместе с тем нравственно, а этому условию не могут удовлетворять бессловесные животные и те люди, для которых мерилом блага служит пища. Я еще раз заявляю ясно и открыто, что та жизнь, которую я называю приятной, невозможна без содействия добродетели». - (2) Но кто же не знает, отвечу я, что величайшие глупцы утопают в ваших хваленых удовольствиях, что и беспутные люди ведут весьма приятную жизнь и что даже дух доставляет множество разнородных безнравственных удовольствий? Здесь играют роль прежде всего надменность и чрезмерное самомнение, тщеславная страсть к возвышению над остальными людьми, черствый и слепой эгоизм, затем слабовольная изнеженность, вспыхивающая по пустячным поводам ребяческая веселость и, наконец, злоречивость, нахально-задорная заносчивость, праздность, нерадивость, вялость и духовная спячка. (3) Все эти недостатки устраняет добродетель, заставляя нас встрепенуться. Она допускает удовольствия только после предварительной их оценки и в случае одобрения не придает им большого значения, считая их только допустимыми; она находит удовлетворение не в наслаждении удовольствиями, а в возможности оказать по отношению к ним воздержность, а ведь, с вашей точки зрения, воздержность, умаляя удовольствие, является нарушением высшего блага. Ты увлекаешься удовольствием, я отношусь к нему сдержанно; ты им наслаждаешься, я только пользуюсь; в твоих глазах оно высшее благо, для меня оно - даже не благо; ты ради удовольствия делаешь все, я - ровно ничего. XI. (1) Говоря, что я ничего не делаю ради удовольствия, я имею в виду мудреца, того единственного человека, которому, по твоему мнению, доступно удовольствие.

©2015-2019 сайт
Все права принадлежать их авторам. Данный сайт не претендует на авторства, а предоставляет бесплатное использование.
Дата создания страницы: 2016-02-12

Да и мож­но ли при­ни­мать к серд­цу то , что тебя сочтут слиш­ком боль­шим бога­чом те, в чьих гла­зах циник Демет­рий был недо­ста­точ­но беден? Этот непре­клон­ный чело­век борол­ся со все­ми есте­ствен­ны­ми потреб­но­стя­ми и был тем бед­нее осталь­ных цини­ков, что отрек­ся не толь­ко от вся­кой соб­ст­вен­но­сти, но и от самих жела­ний, а они тол­ку­ют, что он был недо­ста­точ­но нищ, пото­му что он, изво­ли­те ли видеть, был про­по­вед­ни­ком не доб­ро­де­те­ли, а нище­ты.

Если срав­нить обо­их Като­нов, то Катон Млад­ший в боль­шей сте­пе­ни пре­вос­хо­дил богат­ст­вом сво­е­го пра­деда, чем сам он усту­пал Крас­су. Если бы ему доста­лись еще боль­шие сред­ства, то он не отка­зал­ся бы от них, (4) так как муд­рец не счи­та­ет себя недо­стой­ным слу­чай­ных мило­стей судь­бы. Он не любит богат­ства, но пред­по­чи­та­ет его бед­но­сти; он не откры­ва­ет перед ним сво­е­го серд­ца, но впус­ка­ет его в свой дом; он не отре­ка­ет­ся от име­ю­ще­го­ся у него богат­ства, но удер­жи­ва­ет его, желая пре­до­ста­вить боль­шие сред­ства в рас­по­ря­же­ние доб­ро­де­те­ли.

(3) Пусть еже­днев­но все испол­ня­ет­ся по мое­му жела­нию, пусть за преж­ни­ми бла­годар­ст­вен­ны­ми празд­не­ства­ми сле­ду­ют все новые - все же это не вызо­вет во мне чув­ства само­до­воль­ства. Заме­ни эти бла­го­при­ят­ные обсто­я­тель­ства про­ти­во­по­лож­ны­ми. Пусть со всех сто­рон обу­ре­ва­ют мою душу поте­ри, печаль и раз­лич­ные невзго­ды, пусть вооб­ще ни один день не про­хо­дит у меня без како­го-нибудь огор­че­ния - все-таки я не ста­ну из-за это­го счи­тать себя несчаст­ным сре­ди вели­чай­ших бед, не ста­ну про­кли­нать ни одно­го дня, так как мною при­ня­ты меры к тому, чтобы ни один день не был для меня горест­ным. Но тем не менее я пред­по­чи­таю сдер­жи­вать поры­вы радо­сти, чем подав­лять в себе чув­ство горе­сти.

(4) Вот что ска­жет тебе вели­кий Сократ: « Сде­лай меня победи­те­лем всех наро­дов. Пусть рос­кош­ная колес­ни­ца Вак­ха везет меня, как три­ум­фа­то­ра, с восто­ка до самых Фив. Пусть пер­сид­ские цари ждут от меня реше­ния сво­ей уча­сти - все же я тогда буду боль­ше все­го думать о том, что я чело­век, когда ото­всюду меня будут при­вет­ст­во­вать, как Бога . Допу­сти вне­зап­ную пере­ме­ну это­го достиг­ше­го голо­во­кру­жи­тель­ной высоты сча­стья. Пусть меня поста­вят на чужие носил­ки для укра­ше­ния тор­же­ст­вен­но­го шест­вия гор­до­го и гру­бо­го победи­те­ля - сопро­вож­дая чужую колес­ни­цу, я так же мало буду чув­ст­во­вать себя уни­жен­ным, как тогда, когда я сто­ял на сво­ей соб­ст­вен­ной» . Но тем не менее я пред­по­чи­таю одер­жать победу, чем попасть­ся в плен.

(5) Я буду смот­реть с пре­зре­ни­ем на все цар­ство судь­бы, но, если мне будет пре­до­став­ле­но пра­во выбо­ра, я возь­му себе то, что помяг­че . Все, что доста­нет­ся мне, ока­жет­ся хоро­шим; но я пред­по­чи­таю более лег­кое, более при­ят­ное и менее мучи­тель­ное на прак­ти­ке. Нель­зя, конеч­но, пред­ста­вить себе доб­ро­де­те­ли без труда, но одни доб­ро­де­те­ли нуж­да­ют­ся в поощ­ре­нии, а дру­гие - в обузды­ва­нии. (6) Как спус­каю­ще­му­ся с воз­вы­шен­но­сти при­хо­дит­ся сдер­жи­вать себя, а под­ни­маю­ще­му­ся - под­тал­ки­вать, так и доб­ро­де­те­ли быва­ют частью нис­хо­дя­щи­ми, частью вос­хо­дя­щи­ми. Раз­ве под­ле­жит сомне­нию, что тер­пе­ние, муже­ство, стой­кость и вооб­ще вся­кая доб­ро­де­тель, пре­одоле­ваю­щая труд­но­сти и поко­ря­ю­щая судь­бу, тре­бу­ет от чело­ве­ка подъ­ема, уси­лия, борь­бы? (7) С дру­гой сто­ро­ны, раз­ве не столь же оче­вид­но, что щед­рость, уме­рен­ность и кротость име­ют перед собой, так ска­зать, пока­тый путь? Здесь нуж­но сдер­жи­вать увле­че­ние души, чтобы она не поскольз­ну­лась, а в пер­вом слу­чае мы при­обо­д­ря­ем и под­стре­ка­ем. Итак, в бед­но­сти мы будем про­яв­лять самые пыл­кие доб­ро­де­те­ли, кото­рым пре­пят­ст­вия при­да­ют еще боль­ше силы, а для богат­ства при­бе­ре­жем рас­чет­ли­вые, отли­чаю­щи­е­ся осто­рож­но­стью и урав­но­ве­шен­но­стью.

XXVI

(8) Ввиду озна­чен­но­го деле­ния доб­ро­де­те­лей, я более скло­нен рас­по­ла­гать теми из них, при­ме­не­ние кото­рых спо­кой­нее, чем теми, коих осу­щест­вле­ние сто­ит кро­ви и пота. « Сле­до­ва­тель­но, я, - заме­ча­ет муд­рец, - живу так, как гово­рю, но вы непра­виль­но меня пони­ма­е­те. До ваше­го слу­ха дохо­дит толь­ко звук моих слов, в смысл же их не вни­ка­е­те» . - XXVI. (1) « Какая же раз­ни­ца, - воз­ра­жа­ет про­тив­ник, - меж­ду мною, глуп­цом, и тобою, муд­ре­цом, если каж­дый из нас жела­ет быть бога­тым?» - Весь­ма суще­ст­вен­ная. У муд­ре­ца богат­ство игра­ет слу­жеб­ную роль, а у глуп­ца - гос­под­ст­ву­ю­щую; муд­рец нисколь­ко не под­да­ет­ся вли­я­нию богат­ства, для вас же богат­ство состав­ля­ет все. Вы при­вы­ка­е­те и при­вя­зы­ва­е­тесь к нему, как буд­то кто-нибудь обе­щал вам веч­ное вла­де­ние им, муд­рец же тогда боль­ше все­го дума­ет о бед­но­сти, когда его окру­жа­ет богат­ство. (2) Ведь и пол­ко­во­дец нико­гда так сле­по не пола­га­ет­ся на мир, чтобы не гото­вить­ся к войне, счи­тая ее объ­яв­лен­ной даже в мир­ное вре­мя. Вас пле­ня­ет кра­си­вый дом, как буд­то они вне вся­кой опас­но­сти и слиш­ком вели­ки для того, чтобы у судь­бы хва­ти­ло сил истре­бить их. Вы без­мя­теж­но забав­ля­е­тесь богат­ст­вом, не пред­видя угро­жаю­щей ему опас­но­сти, - так не раз под­вер­гаю­щи­е­ся бло­ка­де вар­ва­ры, будучи незна­ко­мы с воен­ны­ми оруди­я­ми, бес­печ­но смот­рят на осад­ные работы, не пони­мая цели воз­во­ди­мых вда­ли соору­же­ний. (3) То же самое про­ис­хо­дит с вами: вы живе­те празд­но сре­ди сво­их сокро­вищ, не думая о тех мно­го­чис­лен­ных ото­всюду угро­жаю­щих несчаст­ных слу­ча­ях, жерт­вой кото­рых каж­дую мину­ту может сде­лать­ся эта бога­тая добы­ча. Если же отнять богат­ство у муд­ре­ца, то у него оста­нет­ся вся его соб­ст­вен­ность, так как он живет, доволь­ст­ву­ясь насто­я­щим и не заботясь о буду­щем. (4) Сократ или дру­гой муд­рец, име­ю­щий такое же пра­во вос­ста­вать про­тив услов­но­стей чело­ве­че­ской жиз­ни и отли­чаю­щий­ся такой же силой духа, ска­жет: « Я ни в чем так глу­бо­ко не убеж­ден, как в том, что я не дол­жен при­но­рав­ли­вать сво­е­го поведе­ния к вашим взглядам. Осы­пай­те меня со всех сто­рон сво­и­ми обыч­ны­ми упре­ка­ми - я буду счи­тать их не поно­ше­ни­ем, а жал­ким ребя­че­ским лепе­том» . (5) Вот что ска­жет достиг­ший муд­ро­сти чело­век, кото­ро­му нрав­ст­вен­ная без­упреч­ность дает пра­во хулить дру­гих не из нена­ви­сти к ним, а в видах исце­ле­ния. К это­му он при­со­во­ку­пит: « Я тре­во­жусь вашим мне­ни­ем, имея в виду не себя, а вас, пото­му что про­яв­лять нена­висть к доб­ро­де­те­ли и пори­цать ее - зна­чит отка­зать­ся от надеж­ды на исправ­ле­нье. Вы меня ничуть не оби­жа­е­те, как и богов не оскорб­ля­ют люди, раз­ру­шаю­щие их жерт­вен­ни­ки, но злой умы­сел и злая воля усмат­ри­ва­ют­ся даже там, где они не могут при­чи­нить вреда. (6) Я отно­шусь к вашим бред­ням так, как все­б­ла­гий и все­мо­гу­щий Юпи­тер - к неле­пым вымыс­лам поэтов, из кото­рых один наде­ля­ет его кры­лья­ми, дру­гой - рога­ми; этот изо­бра­жа­ет его пре­лю­бо­де­ем и ноч­ным гуля­кой, тот - гро­зой богов, иной - при­тес­ни­те­лем людей, а если послу­шать дру­гих поэтов, то он и похи­ти­тель бла­го­род­ных отро­ков , сво­их же род­ст­вен­ни­ков, и отце­убий­ца, и заво­е­ва­тель чужо­го, и при­том отцов­ско­го, цар­ства. Эти­ми измыш­ле­ни­я­ми достиг­ну­то лишь то, что люди поте­ря­ли бы стыд перед гре­хом, если бы они пове­ри­ли, что боги столь пороч­ны. (7) Но хотя ваши наве­ты меня совсем не оскорб­ля­ют, одна­ко в ваших же инте­ре­сах я поз­во­ляю себе дать вам совет: отно­си­тесь с ува­же­ни­ем к доб­ро­де­те­ли. Верь­те тем, кото­рые уже дав­но стре­мят­ся к ней и утвер­жда­ют, что пред­ме­том их стрем­ле­ний слу­жит вели­кая воз­рас­таю­щая с каж­дым днем сила. Почи­тай­те ее самое наравне с боже­ства­ми, а после­до­ва­те­лей ее наравне с жре­ца­ми и при вся­ком упо­ми­на­нии ее свя­щен­но­го име­ни в фило­соф­ских рас­суж­де­ни­ях хра­ни­те бла­го­го­вей­ное мол­ча­ние» . Выра­же­ни­ем « fa­ve­te lin­guis» не испра­ши­ва­ет­ся, как дума­ет боль­шин­ство, одоб­ре­ние слу­ша­те­лей, а пред­пи­сы­ва­ет­ся мол­ча­ние, чтобы свя­щен­но­дей­ст­вие мог­ло совер­шить­ся над­ле­жа­щим обра­зом, не будучи нару­ша­е­мо ни одним зло­ве­щим сло­вом.

XXVII

Но еще гораздо более необ­хо­ди­мо тре­бо­вать мол­ча­ния от вас, чтобы вы с глу­бо­ким вни­ма­ни­ем выслу­ши­ва­ли вся­кое изре­че­ние это­го ора­ку­ла . (8) Когда какой-нибудь обман­щик, потря­сая систром , по дол­гу служ­бы рас­ска­зы­ва­ет вам небы­ли­цы; когда какой-нибудь мастер дела­ет себе поре­зы на мыш­цах, слег­ка ранит до кро­ви свои руки и пле­чи; когда зазы­ва­ет какой-нибудь юро­ди­вый, пол­зая на коле­нях по ули­це; когда ста­рец в полот­ня­ной одеж­де, дер­жа перед собой лав­ро­вую ветвь и све­точ сре­ди бело­го дня, вос­кли­ца­ет, что какой-нибудь Бог раз­гне­вал­ся, - вы сбе­га­е­тесь, слу­ша­е­те и, зара­жая друг дру­га исступ­ле­ни­ем, утвер­жда­е­те, что такой чело­век вдох­нов­лен свы­ше. XXVII. (1) Так вот к вам обра­ща­ет­ся Сократ из той тем­ни­цы, кото­рую он очи­стил сво­им пре­бы­ва­ни­ем и окру­жил таким поче­том, каким не поль­зу­ет­ся курия . Он взы­ва­ет к вам: « Что это за безу­мие? Что это за враж­деб­ная богам и людям страсть поно­сить доб­ро­де­те­ли и оскорб­лять свя­ты­ни кощун­ст­вен­ны­ми реча­ми? Если може­те, вос­хва­ляй­те хоро­ших людей; в про­тив­ном слу­чае ухо­ди­те прочь! А если уж вам хочет­ся так гнус­но буй­ст­во­вать, жури­те друг дру­га. Когда же вы безум­но вос­ста­е­те про­тив неба, вы, я не гово­рю - совер­ша­е­те свя­тотат­ство, нет! вы толь­ко напрас­но себя утруж­да­е­те. (2) Неко­гда я дал Ари­сто­фа­ну повод к насмеш­кам: тогда весь сонм коми­че­ских поэтов стал осы­пать меня сво­и­ми ядо­ви­ты­ми ост­ро­та­ми. Но вот моя доб­ро­де­тель про­сла­ви­лась, как раз бла­го­да­ря тем напад­кам, кото­рым она под­верг­лась, так как ей полез­но быть на виду и под­вер­гать­ся испы­та­ни­ям, и никто не име­ет луч­ше­го пред­став­ле­ния о ее вели­чии, чем тот, кто в борь­бе с нею почув­ст­во­вал ее силу. Так твер­дость кам­ня луч­ше все­го извест­на тем, кото­рые его раз­би­ва­ют. (3) Я выдер­жи­ваю ваши уда­ры, как ска­ла, оди­но­ко воз­вы­шаю­ща­я­ся над поверх­но­стью изоби­лу­ю­ще­го меля­ми моря, о кото­рую бес­пре­стан­но раз­би­ва­ют­ся нале­таю­щие со всех сто­рон вол­ны, не будучи в состо­я­нии ни сдви­нуть ее с места, ни раз­ру­шить, несмот­ря на частый при­бой в тече­ние столь мно­гих веков. Под­сту­пай­те же, напа­дай­те. Бла­го­да­ря сво­ей вынос­ли­во­сти, я одер­жу над вами верх. Кто напа­да­ет на непри­ступ­ную твер­ды­ню, тот толь­ко во вред себе употреб­ля­ет свои силы. Поэто­му поста­рай­тесь най­ти себе какую-нибудь мяг­кую и подат­ли­вую мишень, в кото­рую мог­ли бы вон­зать­ся ваши стре­лы. (4) Охота вам доис­ки­вать­ся чужих поро­ков и судить дру­гих?» « Поче­му этот фило­соф, - спра­ши­ва­е­те вы, - живет на боль­шую ногу, поче­му он зада­ет такие рос­кош­ные пиры?» - Будучи покры­ты мно­же­ст­вом чирьев, вы заме­ча­е­те чужие пры­щи­ки. Это про­из­во­дит такое впе­чат­ле­ние, как если бы стра­даю­щий отвра­ти­тель­ной коро­стой стал сме­ять­ся над родин­кой или боро­дав­кой на пре­крас­ном теле. (5) Упре­кай­те Пла­то­на в том, что он тре­бо­вал денег, Ари­сто­те­ля - что он их при­ни­мал, Демо­кри­та - что он пре­не­бре­гал ими, Эпи­ку­ра - что он их тра­тил, а меня лич­но уко­ряй­те за нрав­ст­вен­ную неустой­чи­вость Алкви­а­да и Фед­ра . О, как счаст­ли­вы были бы вы в дей­ст­ви­тель­но­сти, если бы толь­ко вам уда­лось под­ра­жать нашим поро­кам! (6) Огля­ни­тесь же луч­ше на свои соб­ст­вен­ные недо­стат­ки, кото­рые тер­за­ют вас ото­всюду, частью при­став­ши к вам с внеш­ней сто­ро­ны, частью отзы­ва­ясь жгу­чей болью в самом серд­це. Жизнь чело­ве­че­ская не так устро­е­на, чтобы вы, несмот­ря на плохую осве­дом­лен­ность о сво­ем поло­же­нии, име­ли доста­точ­но вре­ме­ни изощ­рять свой язык в поно­ше­нии луч­ших людей.

XXVIII

(1) Но вы это­го не пони­ма­е­те, да и выра­же­ние лица у вас не соот­вет­ст­ву­ет ваше­му поло­же­нию. Так быва­ет часто с людь­ми, у кото­рых дом в тра­у­ре, а они сидят в цир­ке или теат­ре, не зная о сво­ем несча­стии. Но, глядя вдаль с высоты, я вижу, какая гро­за или надви­га­ет­ся на вас и раз­ра­зит­ся немно­го поз­же, или настоль­ко при­бли­зи­лась, что гото­ва уни­что­жить вас и ваше досто­я­ние. Да и теперь, хотя вы смут­но пред­став­ля­е­те себе это, раз­ве не кру­жит вас беше­но какой-то вихрь, все­ляя в вас отвра­ще­ние и стрем­ле­ние к одним и тем же пред­ме­там и то под­ни­мая вас высо­ко вверх, то низ­вер­гая в без­дну?..

Номен­тан - неод­но­крат­но упо­ми­на­е­мый Гора­ци­ем тип рас­пут­но­го мота. Марк Гавий Апи­ций, извест­ный гаст­ро­ном и мот, жил во вре­мя Авгу­ста и Тибе­рия. Когда он, истра­тив на рос­кош­ные пиры сто мил­ли­о­нов сестер­ци­ев, попал в дол­ги и увидел, что у него оста­ет­ся лишь десять мил­ли­о­нов сестер­ци­ев, он отра­вил­ся в убеж­де­нии, что про­дол­жать жизнь с таки­ми нищен­ски­ми сред­ства­ми зна­чи­ло бы обре­кать себя на голод­ную смерть. Сене­ка, меж­ду про­чим, гово­рит, что, высту­пив­ши учи­те­лем гаст­ро­но­мии в том горо­де, откуда неко­гда были изгна­ны фило­со­фы за мни­мое раз­вра­ще­ние моло­де­жи, Апи­ций ока­зал рас­тле­ваю­щее вли­я­ние на сво­их совре­мен­ни­ков. Его имя сде­ла­лось нари­ца­тель­ным. Так, Юве­нал (XI, 2) гово­рит: «Чернь не хохо­чет ли боль­ше все­го над Апи­ци­ем бед­ным?»

При чте­нии: «sed vi­ros sus­pi­ce» это пред­ло­же­ние отпа­да­ет.

Дру­гое чте­ние и тол­ко­ва­ние: «Слы­ша свой смерт­ный при­го­вор, я буду сохра­нять такое же спо­кой­ное выра­же­ние лица, с каким объ­яв­лю смерт­ный при­го­вор пре­ступ­ни­ку и буду смот­реть на его испол­не­ние». Про­тив это­го мож­но воз­ра­зить, что о сво­ей смер­ти Сене­ка гово­рит в кон­це этой гла­вы.

Дру­гое чте­ние: «…и никто не огра­ни­чи­вал моей сво­бо­ды».

Заим­ст­во­ва­но из «Мета­мор­фоз» Овидия (II, 327- 328): «Здесь лежит Фаэ­тон, колес­ни­цы отцов­ской воз­ни­ца / Спра­вить­ся с ней он не мог, но пал в пред­при­я­тьи вели­ком».

Катон Млад­ший - один из бла­го­род­ней­ших юно­шей антич­но­го мира, ста­рав­ший­ся до кон­ца жиз­ни остать­ся вер­ным себе. Ослеп­лен­ный куль­том Цеза­ря, Момм­зен дает бле­стя­щую в сти­ли­сти­че­ском отно­ше­нии, но крайне при­страст­ную, в пар­тий­ном духе напи­сан­ную харак­те­ри­сти­ку Като­на. Объ­яс­ня­ет­ся это отча­сти тем, что оба они, будучи людь­ми совер­шен­но про­ти­во­по­лож­ных поли­ти­че­ских и фило­соф­ских убеж­де­ний, были в оди­на­ко­вой сте­пе­ни фана­ти­ка­ми пред­взя­той идеи. Если безу­мен был Катон, то что ска­зать о поль­зу­ю­щем­ся все­мир­ной извест­но­стью уче­ном, кото­рый в поры­ве нацио­наль­но­го задо­ра при­зна­ет воз­мож­ным «коло­тить сла­вян по их баш­кам»? Более спра­вед­ли­во судит о Катоне Буа­сье, обра­щая вни­ма­ние на то, что он был гор­до­стью и образ­цом для мест­ных людей. Рес­пуб­ли­ка, пред­став­ляв­ша­я­ся Като­ну иде­а­лом в сия­нье слав­но­го про­шло­го, была для него, по мет­ко­му выра­же­нию Дру­ман­на, сокро­ви­щем, охра­на кото­ро­го состав­ля­ла зада­чу его жиз­ни и по утра­те кото­ро­го жизнь его поте­ря­ла смысл. С непо­ко­ле­би­мой вер­но­стью он защи­щал дело, кото­рое счи­тал спра­вед­ли­вым, не изме­няя ему даже тогда, когда боги отвер­ну­лись от него.

Когда Курий (цен­зор в 272 г.) и Корун­ка­ния (кон­сул в 280 г.) услы­ша­ли, что в Афи­нах есть некий чело­век (разу­ме­ет­ся Эпи­кур), кото­рый выда­ет себя за муд­ре­ца и утвер­жда­ет, что во всех сво­их поступ­ках мы долж­ны руко­вод­ст­во­вать­ся чув­ст­вом удо­воль­ст­вия, они выра­зи­ли поже­ла­ние, чтобы такой взгляд усво­и­ли сам­ни­ты и сам Пирр, так как их лег­че мож­но будет победить, когда они будут пре­да­вать­ся удо­воль­ст­ви­ям.

Древ­не­рим­ская сереб­ря­ная, затем из спла­ва цвет­ных метал­лов моне­та.

Красс, извест­ный богач, был убит в 53 г. пар­фя­на­ми.

М. Пор­ций Катон Стар­ший (быв­ший цен­зор, 234- 149 гг. до н. э.), изве­стен как ярый нацио­на­лист, пат­риот, писа­тель, поклон­ник ста­ри­ны, боров­ший­ся неуто­ми­мо, но без­успеш­но со вся­ки­ми нов­ше­ства­ми в обла­сти рели­гии, поли­ти­ки и обще­ст­вен­ной жиз­ни. Нена­висть и гнев, гово­рит Момм­зен, сде­ла­ли его ора­то­ром, кото­рый в совер­шен­стве вла­дел мечом и плу­гом и со сво­им огра­ни­чен­ным, но ори­ги­наль­ным здра­во­мыс­ли­ем обык­но­вен­но попа­дал пря­мо в цель.

Луций Анней Сенека

О блаженной жизни

К брату Галлиону

I. 1. Все, брат Галлион (1), желают жить счастливо, но никто не знает верного способа сделать жизнь счастливой. Достичь счастливой жизни трудно, ибо чем быстрее старается человек до нее добраться, тем дальше от нее оказывается, если сбился с пути; ведь чем скорее бежишь в противоположную сторону, тем дальше будешь от цели. Итак, прежде всего следует выяснить, что представляет собой предмет наших стремлений; затем поискать кратчайший путь к нему, и уже по дороге, если она окажется верной и прямой, прикинуть, сколько нам нужно проходить в день и какое примерно расстояние отделяет нас от цели, которую сама природа сделала для нас столь желанной.

2. До тех пор, пока мы бродим там и сям, пока не проводник, а разноголосый шум кидающихся во все стороны толп указывает нам направление, наша короткая жизнь будет уходить на заблуждения, даже если мы день и ночь станем усердно трудиться во имя благой цели. Вот почему необходимо точно определить, куда нам нужно и каким путем туда можно попасть; нам не обойтись без опытного проводника, знакомого со всеми трудностями предстоящей дороги; ибо это путешествие не чета прочим: там, чтобы не сбиться с пути, достаточно выйти на наезженную колею или расспросить местных жителей; а здесь, чем дорога накатанней и многолюдней, тем вернее она заведет не туда.

3. Значит, главное для нас - не уподобляться овцам, которые всегда бегут вслед за стадом, направляясь не туда, куда нужно, а туда, куда все идут. Нет на свете вещи, навлекающей на нас больше зол и бед, чем привычка сообразовываться с общественным мнением, почитая за лучшее то, что принимается большинством и чему мы больше видим примеров; мы живем не разумением, а подражанием. Отсюда эта вечная давка, где все друг друга толкают, стараясь оттеснить. 4. И как при большом скоплении народа случается иногда, что люди гибнут в давке (в толпе ведь не упадешь, не увлекая за собой другого, и передние, спотыкаясь, губят идущих сзади), так и в жизни, если приглядеться:

всякий человек, ошибившись, прямо или косвенно вводит в заблуждение других; поистине вредно тянуться за идущими впереди, но ведь всякий предпочитает принимать на веру, а не рассуждать; и насчет собственной жизни у нас никогда не бывает своих суждений, только вера; и вот передаются из рук в руки одни и те же ошибки, а нас все швыряет и вертит из стороны в сторону. Нас губит чужой пример; если удается хоть на время выбраться из людского скопища, нам становится гораздо лучше.

5. Вопреки здравому смыслу, народ всегда встает на защиту того, что несет ему беды. Так случается на выборах в народном собрании:

стоит переменчивой волне популярности откатиться, и мы начинаем удивляться, каким образом проскочили в преторы (2) те люди, за которых мы сами только что проголосовали. Одни и те же вещи мы то одобряем, то порицаем; в этом неизбежный недостаток всякого решения, принимаемого большинством.

II. 1. Раз уж мы повели разговор о блаженной жизни, я прошу тебя, не отвечай мне, как в сенате, когда отменяют обсуждение и устраивают голосование: "На этой стороне явное большинство". - Значит, именно эта сторона хуже. Не настолько хорошо обстоят дела с человечеством, чтобы большинство голосовало за лучшее: большая толпа приверженцев всегда верный признак худшего.

2. Итак, попробуем выяснить, как поступать наилучшим образом, а не самым общепринятым; будем искать то, что наградит нас вечным счастьем, а не что одобрено чернью - худшим толкователем истины. Я зову чернью и носящих хламиду (3), и венценосцев; я не гляжу на цвет одежды, покрывающей тела, и не верю глазам своим, когда речь идет о человеке. Есть свет, при котором я точнее и лучше смогу отличить подлинное от ложного: только дух может открыть, что есть доброго в другом духе.

Если бы у нашего духа нашлось время передохнуть и прийти в себя, о как возопил бы он, до того сам себя замучивший, что решился бы наконец сказать себе чистую правду; 3. Как бы я хотел, чтобы все, что я сделал, осталось несодеянным! Как я завидую немым, когда вспоминаю все, что когда-либо произнес! Все, чего я желал, я пожелал бы теперь своему злейшему врагу. Все, чего я боялся - благие боги!- насколько легче было бы вынести это, чем то, чего я жаждал! Я враждовал со многими и снова мирился (если можно говорить о мире между злодеями); но никогда я не был другом самому себе. Всю жизнь я изо всех сил старался выделиться из толпы, стать заметным благодаря какому-нибудь дарованию, и что же вышло из того? - я только выставил себя мишенью для вражеских стрел и предоставил кусать себя чужой злобе. 4. Посмотри, сколько их, восхваляющих твое красноречие, толпящихся у дверей твоего богатства, старающихся подольститься к твоей милости и до неба превознести твое могущество. И что же? - все это либо действительные, либо возможные враги: сколько вокруг тебя восторженных почитателей, ровно столько же, считай, и завистников. Лучше бы я искал что-нибудь полезное и хорошее для себя, для собственного ощущения, а не для показа. Вся эта мишура, которая смотрится, на которую оборачиваются на улице, которой можно хвастать друг перед другом, блестит лишь снаружи, а внутри жалка.

III. 1. Итак, будем искать что-нибудь такое, что было бы благом не по внешности, прочное, неизменное и более прекрасное изнутри, нежели снаружи; попробуем найти это сокровище и откопать. Оно лежит на поверхности, всякий может отыскать его; нужно только знать, куда протянуть руку. Мы же, словно в кромешной тьме, проходим рядом с ним, не замечая, и часто набиваем себе шишки, натыкаясь на то, что мечтаем найти.

2. Я не хочу вести тебя длинным кружным путем и не стану излагать чужих мнений на этот счет: их долго перечислять и еще дольше разбирать. Выслушай наше мнение. Только не подумай, что "наше" - это мнение кого-то из маститых стоиков, к которому я присоединяюсь: дозволено и мне иметь свое суждение. Кого-то я, наверное, повторю, с кем-то соглашусь отчасти; а может быть я, как последний из вызываемых на разбирательство судей, скажу, что мне нечего возразить против решений, вынесенных моими предшественниками, но я имею кое-что добавить от себя.

Сенека Л.А. О счастливой жизни

Введение

Как достичь счастливой или блаженной жизни - вот о чем размышляет один из величайших философов древности Луций Анней Сенека.

Что интересно, как и две тысячи лет назад во времена Сенеки, так и сейчас человечество до сих пор только лишь размышляет и спорит о важности морально-нравственных ценностей в обществе.

Достичь счастливой жизни трудно, - утверждает философ Сенека, - ибо, чем быстрее старается человек до нее добраться, тем дальше от нее оказывается. Получается, что счастливая жизнь для людей так же далека и малодоступна, как и линия горизонта - чем больше двигаешься в сторону горизонта, тем она дальше удаляется. 1

Таким образом, целью данной работы становится изучение труда философа в поисках ответа на вопрос – что такое счастливая жизнь.

Задачи определены следующие:

Ознакомиться с работой философа «О счастливой жизни».

Изучить и рассмотреть отдельные аспекты данной философии.

Глава 1. Мнение философа об элементах «счастливой жизни

1.1 Счастье

Для достижения счастливой жизни, прежде всего, как говорит Сенека, важно грамотно и верно сформулировать итоговую цель, определить шаги для ее достижения. Если отправляться в путь без четкого знания, куда и зачем идти, есть риск растерять жизнь и наполнить ее неверными суждениями и поступками. Если выбор пути неверен, получается так, что мы удаляемся от цели, как бы ни стремились к ней, и наоборот – самый желанный путь бывает ложным, навязанным кем-то. В данном случае очень важно помнить о значимости обоих пунктов: цели и направления.

Как утверждает Сенека, чаще всего путь, по которому идут большинство ищущих счастье – неверен. Он объясняет это тем, что люди подвержены чувству стадности и склонны повторять чужие поступки. Результатом этого становится ошибка не одного, но многих.

Сенека полагает, что философу, прежде всего, необходимо определить поведение и образ мыслей идеального человека и то, что предположительно могло бы сделать его счастливым, а не сосредотачиваться на изучении стремлений толпы. Согласно представлению философа, для каждого человека является важным следовать своей собственной точке зрения, не бездумно идти за толпой. Причем, под категорию «толпы» у Сенеки попадают не только простолюдины, но и представители власти.

Тип мышления каждого человека определяется его духовными качествами. И достаточно логично, что Сенека ставит следующий вопрос: каковы должны быть духовные качества человека? Или же – какие могли бы быть качества характерны для идеального человека?

Философ указывает на свое согласие с мнением предшественников – так, стоики считают, что жизнь счастлива, если «это жизнь, сообразная своей природе». Сенека полагает, что для человека важно быть самокритичным к собственным мыслям, желаниям и действиям. Необходимы такие важные качества, как: благородство, мужество, выносливость, независимость, порядочность, принципиальность и пр. Именно такого человека, обладающего подобными характеристиками, можно назвать счастливым.

Следуя этому строгому критерию, можно дать несколько определений счастливой жизни, но суть все равно остаётся одна: счастье – это духовная свобода, стойкость, осознание своего собственного достоинства и порядочность, и все эти качества - тесно связаны друг с другом.

1.2 Духовная свобода, нравственность и удовольствие

Что обозначает духовная свобода с позиции Сенеки? В первую очередь, в данном значении главным является отрицание низменных удовольствий и пошлых желаний. Однако для того, чтобы стать духовно свободным человеком, необходима смелость, бесстрашие, которое, стоит отметить, в основе своей должно иметь разумное мышление. Разумно и ясно мыслящий человек беспокоится не столько об удовлетворении своих физических потребностей, сколько о духовной стороне своего бытия, о своём нравственном облике. Философ полагает, что счастливым может стать лишь тот, кто имеет способность мыслить разумно, другими словами, видеть истину.

Согласно воззрению стоиков дух тоже может получать свои наслаждения, то есть, физические и духовные стороны жизни очень тесно переплетены и существуют взаимосвязано. Однако человек, умеющий мыслить вне рамок, может постичь, что есть добро, а что – зло и самостоятельно отказаться от последнего. Тем более, что ни один достойный человек не захотел бы в интересах плоти забыть о душе.

Продолжая рассуждения о нравственности и удовольствии, Сенека отмечает, что данные два положения нельзя отождествлять, и они ни в коем разе не являются следствием друг друга. Нередко удовольствие ассоциируют с раболепием, немощностью и ожидают встретить его всегда в порочных нечистых местах, хотя оно и источает приятный, кружащий голову аромат. Добродетель же, в противоположность, являет собой «нечто высокое, величественное и царственное; непобедимое, неутомимое» 2 ; она всегда находится там, где требуются эти качества - «в храме, на форуме, в курии, на защите городских укреплений» 3 . Порядочность безгранична, не вызывает привыкания, не надоедлива, не допускает раскаяния. Удовольствие же - кратковременно и способствует пресыщению и усталости.

Согласно философии стоиков (которой придерживается и философ), жить счастливо – это значит жить в единении с окружающей природой, удовлетворять свои естественные потребности, не становясь их рабом. Сенека делает вывод о том, что нравственность человека должна подчинить себе все чувства и физические желания, и лишь в этом случае, в изысканиях счастливой жизни, он будет идти прямо к цели и не собьется с духовного пути.

Тот же человек, что подчинен страстям, не в силах противостоять ежедневным жизненным сложностям, он будет рабом удовольствий и лишится чувства собственного достоинства.

Сенека проводит сравнение отношения к удовольствию нравственного и безнравственного человека: добродетельный проявляет себя сдержанно, а порочный наслаждается и увлекается страстями, погружаясь на самое дно. Порочный готов пойти на всё ради получения удовольствия, добродетельный же лишь воспринимает это как дар, как награду.

Нередко «всякий, кто зовёт счастьем праздное безделье с поочерёдным удовлетворением вожделений похоти и чрева, ищет добрый авторитет для прикрытия дурных дел, находит его, привлечённый соблазнительным названием, и отныне считает свои пороки исполнением философских правил, хотя наслаждения его не те, о каких он здесь услыхал, а те, какие он принёс сюда с собой; зато теперь он предаётся им без опаски и не таясь» 4 .

Сенека полагает, что для человека, желающего на пути к счастью иметь и нравственность, и удовольствие, в таком случае, важно между тем и тем сначала выбрать нравственность, зная, что удовольствие будет сопутствовать. Для тех же, кто выбрал наоборот – вместо нравственности удовольствие, жизнь будет сложна, ибо они лишатся нравственности и потеряются в омуте удовольствий.

1.3 Добродетель, мудрость

Философ считает, что добродетель, результатом которой и есть все удовольствия, находится на такой высоте, что она выстоит, что бы ни случилось, перенося несчастья не просто терпеливо, но даже охотно, ибо она знает, что все трудности нашего временного существования – закон природы. Поэтому очень важно, чтобы люди достойно встречали жизненные трудности и умели кротко переживать тяготы судьбы.

«Итак, истинное счастье – в добродетели» 5 .

Добродетельный человек должен поступать, уподобляясь Богу. Лишь в этом случае он приобретет значительные преимущества, станет свободен, в безопасности, и его жизнь будет ограждена от нежелательных проблем. Нравственность совершенна; она заключает в себе огромное количество божественных качеств. Порядочный человек может считать себя вполне свободным. Здесь Сенека ещё раз возвращается к проблеме духовной свободы.

Человек, достигший духовного совершенства, пользуется правами свободного. И стоит отметить, что не каждый философ (как бы ни казалось поначалу) свободен. Сенека совсем не считает себя мудрецом и не стремится достичь полного совершенства, однако неизменен в своем стремлении быть лучше плохих людей. Он старается изменить себя, ориентируется на стремление к добродетели, говорит о жизни, которую следует вести. При возможности он и сам жил бы именно так, как завещает другим. Противники Сенеки считают, что он говорит одно, а на самом деле делает другое, однако сам Сенека говорит, что не следует обращать внимание на этих злопыхателей. Эти лукавые люди стремятся очернить человека, ведь нравственная чистота праведников ясно указывает на их собственные грехи. Они стремятся сравнить порядочность мудрецов и свою нечистую жизнь, что всё же получается не в их пользу, поскольку в этом случае их истинная грязная сущность выглядит ещё более низкой.

Сенека не спорит, что поступки философов порой совершенно не сочетаются с тем, что они говорят, однако, рассуждая, философы дают очень много людям – позволяют задуматься о собственной жизни, пропагандируют нравственные идеалы. И несмотря на то, что чаще всего данные идеалы представляют собой труднодостижимую высоту, уже один шаг на пути к этой цели является важным.

Сенека глубоко убеждён, что его взгляды и поведение никогда не будут зависеть от мнения окружающих, в чём он полностью согласен с Сократом. А если его и будет волновать мнение окружающих, то только потому, что, осуждая добродетель и ненавидя её, люди не смогут стать лучше. Даже там, где не пожелают причинить зла, они будут сеять его. Поэтому к добродетели надо относиться с большим почтением. Её следует обожествлять и при одном её упоминании хранить глубокое молчание.

Обращаясь к речам Сократа, Сенека говорит о том, что не следует оскорблять добродетель ещё и потому, что, издеваясь над ней, подвергая её всяким сомнительным испытаниям, вы тем самым испытываете её неприступность, но напрасно тратите свои силы. Вместо этого, призывает Сенека, обратитесь к своим собственным недостаткам, которые вы не замечаете, но которые терзают вас и вселяют противоречивое отношение к одним и тем же сторонам жизни.

В заключение автор говорит о том, что люди часто не видят свои недостатки. Философ же все негативные стороны жизни видит как на ладони, он видит безнравственность человеческих душ («…разве ужасный шквал не захватил уже ваши души…») и указывает на них.

Заключение

Подводя итог ознакомлению с трудом древнегреческого философа, можно сказать, что понятие «счастливая жизнь» не является легким в достижении. Да и Сенека не говорил о легкости пути.

Рекомендации Сенеки о том, как жить, расходились со взглядами обычных людей на жизнь и воспринимались ими как парадоксы, о чём пишет и он сам. Парадоксальность этических установок стоиков побуждало Сенеку к тому, чтобы сблизить образ жизни мудрецов с образом жизни простого человека. Он даёт советы философам: не отличаться от людей, не нарушать общепринятых обычаев, сочетать добрые нравы с нравами большинства и т.д. Римский стоик выступает против превратного толкования мысли – «мудрому никто, кроме него, не нужен». Мудрому довольно самого себя для того, чтобы жить блаженно, а не для того, чтобы жить. Для жизни ему многое потребно: мудрец, хоть он ни в ком, кроме себя, не нуждается, берёт жену, родит детей; ему хочется иметь и друга, и соседа, и товарища.

Оттого его философия и кажется трудной, чуждой обычному человеку, но неизменно притягательной в обещанной благодати.

Список литературы

1. Римские стоики: Сенека, Эпиктет, Марк Аврелий / М.: Республика, 1995.

2. Сенека Луций Анней «Философские трактаты» (пер. с лат., вступит. статья, коммент. Т. Ю. Бородай). С.-П., «Алетейя», 2000 г.