Монахиня фамарь. Схиигумения фамарь. Между небом и землей
Составитель Ольга Рожнева.
Книга посвящена схиигумении Фамари (Марджановой; 1868-1936). Матушка Фамарь была в разное время настоятельницей трех монастырей: Бодбийского (в Грузии), Покровской общины в Москве и Серафимо-Знаменского скита под Москвой. Грузинская княжна, принадлежавшая к знатному роду, она оставила мир и последовала за Христом, став исповедницей Русской Православной Церкви. В 2016 году схиигумения Фамарь канонизирована Грузинской Православной Церковью.
Схиигумения Фамарь (Марджанова), в миру княжна Тамара Александровна Марджанишвили, родилась 1 апреля 1868 года в Грузии, в селе Кварели, в дворянской семье. Ее отец полковник Александр Марджанишвили и мать Елизавета, урожденная княжна Чавчавадзе, были глубоко верующими людьми и окормлялись у афонского священноинока отца Иессея.
В юности Тамара пережила трагедию — потерю любимых родителей. Это сказалось на душевном настрое девушки, обратили ее взгляд от временного к вечному.
Тамара Александровна с младшими братом и сестрой остались наследниками родового имения. Брат Тамары Константин Александрович Марджанов (Котэ Марджанишвили) стал известным актером, режиссером, одним из основоположников национального грузинского театра. Сама Тамара получила хорошее образование в Закавказском девичьем институте. Имея прекрасные музыкальные способности и чудесный, проникновенный голос, она готовилась к поступлению на вокальное отделение Петербургской консерватории. Очаровательная девушка из знатной семьи привлекала внимание женихов, и на нее заглядывались юноши из лучших грузинских семей. Но у Господа были иные планы на ее счет, и неожиданно судьба Тамары приняла совершенно другой оборот.
Биограф схиигумении Фамари епископ Серпуховский Арсений (Жадановский), рассказывал о том, как летом 1888 года Тамара с сестрой посетили Бодбийский монастырь: «На второй день по приезде обе сестры поспешили отправиться в монастырь ко всенощной. Служба шла в маленьком домовом храме; пели три инокини; только что назначенная игумения Ювеналия читала канон. В такой обстановке и в таком обществе Тамаре Александровне никогда не приходилось бывать. Как только вошла она в церковь, моментально явилась у нее мысль: “И я поступлю в монастырь”… В душе молодой девушки произошел какой-то внезапный переворот: ехала в обитель светской, а домой возвратилась по настроению инокиней. Во время службы Тамара Александровна тихонько подпевала клиросным... Итак, Тамара Александровна вернулась из монастыря с твердым намерением непременно туда попасть».
В монастыре Тамара приняла постриг с именем Ювеналия. Игумения Ювеналия и молодая инокиня Ювеналия были очень дружны. Когда в 1902 году игумения получила назначение в Московский Рождественский монастырь, молодую инокиню Ювеналию назначили игуменией Бодбийского монастыря.
В 1905 году она Указом Синода была переведена в Москву, и назначена настоятельницей Покровской общины сестер. В 1910 игумения Ювеналия по благословению начала строить Серафимо-Знаменский скиту. По вопросам внутреннего устройства скита матушка обращалась к Владыке Арсению (Жадановскому). В 1916-м он стал для сестер духовником, а за год до этого совершил пострижение игумении Фамари в схиму.
В 1924 году чудесный скит был закрыт и уничтожен большевиками. Сестры разошлись в разные стороны. По сведениям некоторых из ее духовных чад, первоначально схиигумения Фамарь некоторое время жила в покоях великой княгини Елизаветы Федоровны в Марфо-Мариинской обители. После ее закрытия матушка Фамарь приехала в село Кузьменки под Серпухов. Многие сестры ее скита были сами родом из Серпухова.
В 1931 матушку Фамарь с двумя сестрами арестовали. В камере, где находилась матушка, политические заключенные содержались вместе с уголовницами. Сестры вспоминали, что им как-то удалось отделить с помощью небольшой занавески угол для матушки в общей камере. Величие духа подвижницы чувствовали все заключенные, даже уголовницы прекращали шуметь и ругаться по ее просьбе. Когда схиигумения Фамарь получала передачи, она делилась ими со всеми сокамерницами, и они принимали от нее угощение как благословение.
Когда следствие было закончено, схиигумению Фамарь выслали на пятилетний срок в глухую сибирскую деревню Усть-Уду на Ангаре, за двести верст от Иркутска.
Несмотря на физическую немощь, духовное величие и красота духа матушки оставались неизменными и, наоборот, с годами набирали силу. Именно эту ее сокровенную красоту духа подвижницы увидел знаменитый художник Павел Корин. За несколько дней до кончины матушки он закончил портрет «Схиигумения Фамарь», послуживший одним из этюдов к монументальному полотну «Русь уходящая».
Схиигумения Фамарь отошла ко Господу 10/23 июня 1936 года. Отпевал ее на дому владыка Арсений (Жадановский). Самого владыку Арсения ждал очередной арест. Через год, в сентябре 1937-го, он был осужден тройкой при УНКВД СССР по Московской области по обвинению в «руководстве и организации контрреволюционной нелегальной монархической организации церковников» и расстрелян на Бутовском полигоне.
Матушку Фамарь похоронили в Москве, на Введенских горах, «Немецком» кладбище Москвы, недалеко от могилы протоиерея Алексия Мечева, ныне прославленного в лике преподобных.
Могила матушки и теперь цела и в полном порядке. На месте ее упокоения поставили простой белый деревянный крест с двумя иконами — Божией Матери «Знамение» и преподобного Серафима Саровского. На нижней перекладине креста, по благословению владыки Арсения, сделана надпись: «Веруяй в Мя имать живот вечный».
22 декабря 2016 года Священный Синод Грузинской Православной Церкви принял решение о канонизации схиигумении Фамари.
Молитвами святых отец наших, Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас!
Митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий, патриарший наместник Московской епархии провел первую службу в Серафимо-Знаменском скиту в честь обретения мощей основательницы скита - матушки Фамарь в день ее памяти, 23 июня.
Серафимо-Знаменский скит-жемчужина древнерусского зодчества архитектора Алексея Щусева спрятан за деревней Битягово в сосновом бору, словно сошедший с картин Васнецова. Небо как колокол над верхушками сосен. Небольшие размеры шатровидной церкви обманчивы. Она вмещает в себя два храмовых помещения. Верхний храм освящен в честь Серафима Саровского и Иконы Божией Матери "Знамение". Большие сводчатые окна и множество мелких окошек в шатре наполняют помещение светом и создают ощущение полета.
Скит обнесен квадратной оградой, в которую встроены двенадцать келейных домиков, по числу апостолов. Напротив входа в храм святые врата со звонницей.
В 10.00 зазвонили надвратные колокола. Народ, который заполнил весь внутренний двор, расступился, чтобы встретить Митрополита Крутицкого и Коломенского Ювеналия. Митрополит Ювеналий проходит через толпу к символическому алтарю под открытым небом:
На литургию и молебен прибыли священнослужители Московской области и 75 гостей из Грузии. Матушка Фамарь - Тамара Александровна Марджанишвили родилась в княжеской грузинской семье в 1868 году.
В 36-ти верстах от Москвы, на этой земле должна была проходить ветка Павелецкой железной дороги. В самый последний момент железнодорожная компания неожиданно продала земельный участок и перенесла строительство на пять километров в восточном направлении. Святейший Синод дал разрешение на строительство скита. Деятельное участие в его создании приняла великая княгиня Елизавета Федоровна Романова, основательница Марфо-Мариинской обители, сброшенная в шахту Алапаевска 100 лет назад.
Елизавета Федоровна приезжала в Серафимо-Знаменский скит. Здесь и проявился их союз с матушкой Фамарь. Неслучайно в литургии участвовала Анна Громова, председатель Наблюдательного совета Фонда содействия возрождению традиций милосердия и благотворительности "Елисаветинско-Сергиевского просветительского общества".
Первый камень в основание Серафимо-Знаменского скита был заложен 27 июля 1910 года. Окончание строительства пришлось на сентябрь 1912-го. В скиту поселились 33 монахини - по числу земных лет Иисуса Христа.
А в 1915 году в духовной жизни игумении Ювеналии (Тамары Марджанишвили) произошло особое событие. Она была пострижена в Великую схиму с именем Фамарь. Жизнь становилась житием. Под именем Фамарь она и вошла в святцы Грузинской и Русской православных церквей. В 1924 году скит был закрыт, а в 1934 году монахинь вместе с настоятельницей арестовали, заключили в тюрьму, а затем выслали в Сибирь.
Вы нас сейчас провожаете, - сказала тогда матушка Фамарь, - но придет время, когда мы вас будем встречать.
Основательница скита схимонахиня Фамарь оказалась в ссылке. Перед смертью в 1936 году ее портрет написал художник Павел Корин. Большинство сестер Серафимо-Знаменской обители были репрессированы. После закрытия обители в ней была размещена Заборьевская больница. В 60-е годы здесь находился пионерлагерь, затем - база отдыха.
Именно по соседству с пионерлагерем умерла в подмосковном санатории 5 марта 1966 года Анна Ахматова, куда ее со своей матушкой привез артист Алексей Баталов. Накануне Ахматова просила передать ей в санаторий Новый Завет, чтобы сличить евангельские тексты с текстами кумранских рукописей. О кумранских находках последняя, сделанная рукой Ахматовой, запись, датированная 4 марта: "Отчего же римляне так страшно мучили кротчайших христиан."
Опустевший и полуразрушенный скит был передан Православной церкви в 1999 году.
И тут появляемся мы, - рассказывает настоятельница скита матушка Иннокентия. - Это место напоминало зону в фильме "Сталкер" Тарковского. Кругом бурелом, непроходимые заросли. Сейчас ремонтно-восстановительные работы в нем закончены.
Отстраивали всем районом, - сказал глава администрации Домодедовского района Александр Двойных. - Все додомедовские предприятия активно помогали.
Серафимо-Знаменский скит под руководством игуменьи Иннокентии (Поповой) зажил духовной жизнью. 22 декабря 2016 года Священный Синод Грузинской Православной Церкви принял решение о канонизации основательницы скита - схиигумении Фамари.
В Православной церкви есть обычай, - причисленные к лику святых одной церкви почитаются во всех церквях, - сказал Митрополит Ювеналий. А потому 28 декабря 2017 года на заседании Священного Синода Русской Православной Церкви было принято решение о включении имени преподобноисповедницы Фамари в официальные месяцесловы. Датой ее молитвенной памяти стало 23 июня. Так обитель стала духовным мостиком между братскими Грузинской и Русской Православными Церквями.
Затем дерзновенная настоятельница скита матушка Иннокентия, по словам Митрополита Ювеналия, возжелала, чтобы были обретены мощи матушки, тело которой упокоилось в московской земле. Была образована специальная комиссия, которая занималась сличением примет. Был обретен матушкин параман и нательный крестик.
Обретенные мощи, к которым молящиеся впервые приложились 23 июня 2018 года, будут находиться в верхнем храме скита. А икона преподобной мученицы Фамари с частицей мощей передана в дар Предстоятелю Грузинской Православной Церкви.
Сейчас в скиту проживает более 10 монахинь, здесь открыта воскресная школа, но я думаю, что придет время, и они достигнут количества тридцати трех. У монахинь - огороды и теплички, где растут огурцы, кабачки, свекла, чеснок, клубника, крыжовник, смородина. А какой крупный жасмин зацвел - с чайную розу.
Ж изнь этой удивительной подвижницы связана и с нашей обителью, где была настоятельницей ее духовная мать игумения Ювеналия (Ловенецкая). Схиигумения Фамарь с юных лет возлюбила Христа и монашескую жизнь. Она пережила много испытаний, страдала за веру в заключении и ссылке, сохранив и преумножив духовное наследие своей старицы. Предлагаем вниманию наших читателей первую часть ее жизнеописания.
По страницам книги епископа Арсения Жадановского "Воспоминания"
С хиигумения Фамарь, в миру Тамара Александровна Марджанова, рано лишилась родителей, сначала отца, а потом - девятнадцати лет - и матери.
Тамара Александровна осталась вместе с младшей сестрой в своем родовом имении. Обладая прекрасным голосом и музыкальными способностями, она готовилась поступать в Петербургскую консерваторию, да и вообще ей намечался путь светской жизни. Но от Господа человеку стопы исправляются. Так было и с ней.
Как-то раз ее родная тетя, единственная сестра матери, долго не видя племянниц, пригласила их к себе. Она писала: "Вы забыли о нас и не хотите навестить; тогда, по крайней мере, приезжайте посмотреть на открывшийся русский женский монастырь у святой Нины; из Москвы сюда присланы монахини".
Известие это соблазнило молодых благонравных девиц. Они быстро собрались и через два дня были уже у родных, живших в городе Сигнах, в двух верстах от означенной обители.
На второй день по приезде обе сестры поспешили отправиться в монастырь ко всенощной. Служба шла в маленьком домовом храме; пели три инокини; только что назначенная игумения Ювеналия читала канон. В такой обстановке и в таком обществе Тамаре Александровне никогда не приходилось бывать.
Как только вошла она в церковь, моментально явилась у нее мысль: «И я поступлю в монастырь». В душе молодой девушки произошел какой-то внезапный переворот: ехала в обитель светской, а домой возвратилась по настроению инокиней.
Во время службы Тамара Александровна тихонько подпевала клиросным. На приехавших юных богомолиц обратила внимание игумения. Прежде всего, она спросила, почему они в трауре. Те объяснили: «У нас недавно умерла мама». Потом, весьма удивляясь почти детскому их наружному виду, задала вопрос: «А где вы учитесь?» - и получила ответ: «Мы уже окончили курс».
Итак, Тамара Александровна вернулась из монастыря с твердым намерением непременно туда попасть. Сказать же об этом своим близким (родным) боялась, потому что они, будучи людьми светскими, едва ли могли понять ее стремление; не решалась она и заговорить с настоятельницей, думая, что от нее потребуется большой вклад.
Но вот прошло некоторое время, и рвущейся в обитель девушке выпал благоприятный случай ближе подойти и познакомиться с инокинями.
Как-то раз ее родственники большой компанией собрались поклониться равноапостольной Нине, а вместе с тем совершить прогулку. Приветливо принятые гости с игуменией и старшими сестрами ходили вокруг монастыря и любовались красотами природы. Была здесь и Тамара Александровна. Улучив минуту, она высказала свое желание присутствовавшему тут письмоводителю, прося его передать о ней матушке, причем выразила сожаление, что в данный момент по несовершеннолетию не может сама распорядиться денежными средствами для взносов в обитель.
Благие результаты этой беседы сказались очень скоро. В тот же день Тамара Александровна получила от настоятельницы ответ, что ее поступление весьма желательно, даже без всякого взноса. Тут же последовало и личное объяснение с игуменией, обласкавшей молодую, стремящуюся к Богу девушку. Последней осталось только съездить домой, привести в порядок дела и затем окончательно перебраться на жительство в обитель, однако исполнить это оказалось не так легко.
Когда матушка Ювеналия вела переговоры с Тамарой Александровной, рядом стояли и все слышали два ее брата - родной и двоюродный, мальчики лет четырнадцати. Вернувшись домой, они объявили, что Тамара собирается поступить в монастырь. Сначала все обратили это в шутку, но, заметив в девушке большую перемену - серьезное отношение к данному вопросу, постоянное стремление бывать на церковных службах, склонность к уединению, нежелание показываться в обществе, - сильно запротестовали и старались всячески уговорить Тамару Александровну отказаться от принятого ею решения; даже знакомые считали своим долгом разубедить ее.
При всем этом Тамара Александровна проявила полную самостоятельность и твердость. Устроив домашние дела, она в октябре 1889 года направилась в монастырь с намерением окончательно остаться в нем.
Не дремали и родные, не сочувствовавшие такому ее жизненному шагу. Они послали ей деловое письмо, сообщая следующее: «Мы ничего не имеем против твоего поступления в обитель святой Нины, но прежде ты должна лично явиться в Тифлис к нотариусу для составления доверенности по передаче прав наследства».
Тамара Александровна, поверив родным, быстро собралась и уехала в город, где скоро убедилась, что попала в ловушку: ее вызвали не столько по делам, сколько для того, чтобы отвлечь от монастыря.
Жизнь Тамары Александровны теперь так обставили, что она не только не могла вернуться в обитель, но и иметь с ней какие-либо сношения, так как все ее письма перехватывались.
В то же время игумения Ювеналия, не получая долго никаких известий от своей новой послушницы, просила одну тифлисскую знакомую, дочь которой жила в Бодбийском монастыре, разыскать Тамару Александровну и узнать, что с ней сталось. Та, исполнив поручение, рассказала матушке об осадном положении девушки и предложила сделать ее посредницей в передаче писем.
Дело скоро окончилось тем, что наша юная подвижница вырвалась наконец из оков ненужной для нее опеки.
В один прекрасный день упомянутая выше особа подъехала к дому, где жила Тамара Александровна, с целью взять ее с собой. Предупрежденная пленница, одетая, ожидала условного момента и только на минуту забежала проститься к спящей двоюродной сестре. Та, испуганная, вскочила, недоумевая, что случилось, а Тамара Александровна, поцеловав ее и сказав ей два слова: «До свидания, уезжаю», быстро выбежала из дома, села в экипаж и помчалась в монастырь.
Вслед уехавшей посылались телеграммы, письма; начались новые уговоры, но ничто уже не могло вернуть Тамару Александровну - она навсегда осталась в обители.
Большое значение в жизни Тамары Александровны имела игумения Бодбийского монастыря Ювеналия, которая стала для нее не только духовной матерью, но заменила ей и родную, недавно потерянную.
Старица поместила юную послушницу в своей келии, взяла под строгую опеку и хранила ее, как некую голубицу, «паче зеницы ока», приучая постепенно к разным послушаниям - клиросному, канцелярскому и прочим, а вместе знакомя с монастырскими делами, прозревая, очевидно, в способной и энергичной новой насельнице обители свою будущую преемницу. С той же целью подготовки Тамары Александровны к настоятельству брала она ее с собой при поездках в столицу.
Но вот Тамара Александровна начала пропадать по целым часам. Сначала игумения Ювеналия думала, что ее послушница задерживается на спевках или других занятиях. Когда же исчезновение стало подозрительным, решено было за нею проследить. И что же оказалось? Тамара Александровна, подобрав себе сообщниц, таких же, как она, пылких сестер, затеяла с ними в прилегающих к обители горах рыть пещеры с намерением перейти туда жить и спасаться.
Приняты были меры пресечь подобное увлечение. Посылались просьбы дать окончить начатое дело, полились обильные слезы, но мудрая начальница настояла на своем и запретила юным своим духовным чадам продолжать опасные для них подвиги.
Двенадцать лет прожила Тамара Александровна под попечением старицы Ювеналии и за это время успела принять рясофор, а около тридцати лет - мантию, по настойчивому желанию Преосвященного Флавиана, Экзарха Грузии, лично постригшего ее с именем Ювеналии.
Молодая монахиня думала до конца жизни не разлучаться с духовной матерью, но «человек предполагает, а Бог располагает»...
В 1902 году Бодбийскую игумению перевели в Москву настоятельницей Рождественского монастыря. Наша матушка, как самая к ней близкая, также собиралась ехать. Уже были уложены вещи и намечен день отъезда. Хотелось все сделать тихо, незаметно, но слухи о готовящейся перемене все же распространились по монастырю. Все сестры собрались в игуменскую, вызвали нашу матушку и, поклонившись ей до земли, начали упрашивать остаться у них настоятельницей. Поблагодарив их за любовь и доверие, матушка решительно отказалась принять такое послушание, утешая насельниц обители тем, что им пришлют из Москвы опытную игумению.
Этим, однако, дело не окончилось. Вскоре из Петербурга от одного высокого духовного лица была получена на имя старицы Ювеналии следующая телеграмма: «Поздравляю Вас с исполнением Вашего желания, с переходом в Москву, а молодую Ювеналию - с назначением настоятельницей Бодбийского монастыря».
Это известие как громом поразило обеих игумений, нарушив их планы и отняв спокойствие духа. Они немедленно же стали думать, как изменить и отстранить неожиданное назначение; послано было несколько телеграмм в Петербург с отказом, а на другой день младшая Ювеналия выехала в Тифлис и подала о том же официальное заявление Экзарху Грузии.
Последний сначала уговаривал и успокаивал приехавшую, а когда та категорически отказалась, пригрозил, что не выпустит ее из Бодбийского монастыря и за непослушание оставит ее в нем рядовой монахиней.
Возвратившись домой ни с чем, матушка с большой горечью рассказала обо всем духовной матери. Пошли новые планы, как выйти из создавшегося положения. Думали опереться на высоких духовных лиц, друзей и покровителей, а они-то как раз и настаивали на необходимости принять предложенное назначение. Были получены одна за другой телеграммы.
М.Ф. из Петербурга сообщал: «Знаю, что трудно, но, как монахине, нужно покориться воле Божией».
Вслед за этим прислал длинное письмо К.<онстантин> П.<етрович> П.<обедоносцев> (?), приводя разные доводы, почему желательно задержать в Бодбийском монастыре молодую Ювеналию. Последняя еще раз съездила к Экзарху, но безрезультатно.
Усмотрев в совершившемся небесное желание равноапостольной Нины, наша матушка несколько успокоилась и прекратила всякие хлопоты. Вскоре за тем нарочито приехал из Тифлиса Экзарх Грузии архиепископ Алексий и 12 октября 1902 года возвел младшую Ювеналию в игумении, а старшая стала собираться в путь.
До ее отъезда матушка не так тяжело переживала происшедшую с ней перемену, но когда она проводила старицу до Бодби и вернулась в монастырь уже как настоятельница, ею овладела такая тоска, что она не находила себе места, ничего не ела и не спала. Но Господь помог Своей избраннице. Прошло некоторое время, и новая игумения с честью стала управлять Бодбийской обителью с ее многоразличными учреждениями.
Значительное влияние на матушку имел еще и отец Иоанн Кронштадтский примером благодатного настроения, а главное, молитвенным общением и наставлениями, немало способствовавшими развитию в ней духа ревности по Бозе.
"Впервые увидела я отца Иоанна в Петербургском Воскресенском монастыре, где мы постоянно останавливались, приезжая в столицу по разным делам, а в данном случае со специальной целью - поблагодарить Кронштадтского светильника за оказанное им внимание нашей обители.
Дело в том, что Бодбийский монастырь, переделанный из мужского в женский, на первых порах крайне нуждался в материальных средствах. Бывало, ни денег, ни провизии недоставало, а в долг не давали. И вот однажды, когда особенно ощущался во всем недостаток, мы с матушкой, скорбные, пошли в храм помолиться о ниспослании нам свыше помощи. Стоим и плачем... Вдруг отправляющаяся на почту сестра подает для засвидетельствования повестку на двести рублей. Деньги оказались от батюшки отца Иоанна, который писал матушке: «Приимите, посылаю, родная, на крайние нужды двести рублей».
Это случилось тем более неожиданно, что до сего времени у нас не было ни знакомства, ни переписки с отцом Иоанном. Очевидно, он сам провидел духом, что где-то далеко на Кавказе, во вновь формируемом женском монастыре сестры бедствуют, и для поддержки их послал свою лепту...
После этого игумения Ювеналия в первую же свою поездку в Петербург <в 1892 году> решила во что бы то ни стало повидаться с добрым всероссийским пастырем и лично поблагодарить его за участие.
Итак, мы с матушкой в Воскресенском монастыре, сидим в келии и размышляем, как совершить путешествие в Кронштадт. Едва только успели наметить маршрут, как из игуменской прибежали келейные с известием, что к ним приехал батюшка отец Иоанн и, если желаем, сейчас же можем получить у него благословение. Мы поспешили туда, причем у меня сильно билось сердце. В волнении и духовном трепете я спрашивала самое себя: «Неужели мне придется увидеть того отца Иоанна, о котором я так много слышала еще в детстве от своих близких, с восторгом называвших его великим чудотворцем и прозорливцем?»
Когда мы вошли в гостиную, великий пастырь сидел на диване и о чем-то оживленно говорил. Сперва приняла у него благословение моя матушка, затем несколько монахинь; наконец с другой нашей послушницей подошла и я.
При словах матушки: «Батюшка, благословите - это мои келейные Ксения и Тамара» - отец Иоанн перекрестил меня, поцеловал в голову и сказал: «Тамара-Тамара, благую часть избрала». Я была точно во сне от полученного благодатного утешения. Батюшка представился мне необыкновенно веселым, радостным и не простым священником, каких мы привыкли видеть, а одухотворенным, неземным...
Скоро все перешли в столовую. Тут он, между прочим, обратился к игумении Бодбийского монастыря с таким требованием: «Дайте мне свои кресты». Та сняла с себя три креста и подала ему, а он стал надевать их на мою шею, причем, держа меня за плечи и поворачивая во все стороны, шутливо говорил: «Вот какая ты у меня игумения - посмотрите на нее!»
От таких слов батюшки я смутилась, а он все продолжал повторять: «Ну посмотрите же на нее!» Глядя на веселое настроение отца Иоанна, я сама сделалась какой-то радостной.
Пошутив, приласкав и благословив всех, Кронштадтский пастырь «улетел» от нас. Говорю «улетел», потому что это так и было: он, как ангел, как метеор, не ходил, а поистине «летал», внося всюду небесную, светлую струю...
Долго потом сидели мы вокруг обеденного стола, вспоминая каждое словечко дорогого пастыря. На мой счет все говорили: «Недаром отец Иоанн надел на тебя кресты - знать, быть тебе игуменией, и понесешь три креста», что действительно спустя много лет и случилось: мне пришлось быть настоятельницей трех обителей и таким образом подъять три тяжелых подвига.
Свиданием с отцом Иоанном в Петербурге мы с матушкой не удовлетворились, а поехали еще в Кронштадт и остановились в номере Дома трудолюбия. Ранним утром, в «сущей тьме», отправились в Андреевский собор, где народу собралось уже множество. Нас провели за решетку к алтарю и поставили на солее. Стоим и с трепетом ждем, как вдруг «влетает», потирая руки, батюшка, быстро становится к приготовленному против царских врат аналою и начинает читать канон.
Чтение его было особенное: он как будто требовал у Господа и Царицы Небесной помилования себе и другим... Страшно делалось вблизи столь великого молитвенника...
Перед обедней он предложил общую исповедь. Тут происходило что-то невообразимое, неописуемое: все кричали, плакали, в храме стоял гул и стоны, а я, как упала ниц на колени, так и не смела поднять головы до окончания этого всенародного вопля к Богу...
На литургии, прошедшей в том же духовно приподнятом настроении молящихся, мы причащались. Помню - батюшка кого-то не допустил к Святой Чаше, кто-то неистовствовал и бесновался, кто-то громко рыдал...
По окончании службы мы постарались поскорее пробраться сквозь толпу к выходу, так как прошел слух, что из церкви отец Иоанн приедет прямо к нам. Так и случилось: едва успели мы приготовить все к водосвятию и накрыть стол к чаю, как батюшка уже «прилетел».
Приветливо поздоровавшись со всеми, он отрывисто заявил: «Буду служить молебен кратко по недостатку времени».
Непродолжительная, но горячая молитва батюшки захватывала наш дух; кажется, никогда не приходилось переживать такого нравственного удовлетворения, как во время этого молебна.
Дав облобызать крест и окропив нас святой водой, отец Иоанн снял епитрахиль, присел на диване, вынул из бокового кармана несколько писем и стал их читать, предварительно обратившись к матушке со словами: «Ты меня прости, я быстро просмотрю, бывает очень нужно».
Мы с Ксенией, подав чашки, отошли в сторонку. Батюшка заметил это и сказал: «Дорогие сестры, садитесь, пожалейте свои ножки». Затем, спрятав письма, приступил к трапезе. Ел очень мало, а больше говорил с матушкой о монастыре и разных делах, мне же дал такое поручение: «Тамара, запиши адрес вашего монастыря». Быстро исполнив это, я подала ему записку, а он, просмотревши ее, улыбнулся и заметил: «Ты хорошо пишешь, только я не разберу, что у тебя стоит: «г» или «ч», Сигнах? На-ка, перепиши вновь». Я переписала, и отец Иоанн на сей раз весело заявил: «Ну теперь ясно».
Не успели мы опомниться, как батюшкин визит уже окончился. Он поднялся, помолился, благословил и стал выходить, сказав: «А ты, Тамара, подержи мою шляпу, пока я ни обойду некоторые номера, мне нужно кое-кого навестить», и тут же скорыми шагами пошел по коридору, а я, подхватив его под руку, помчалась за ним. Свернули мы в какую-то комнату, откуда доносился неистовый крик, - то бесновалась одна женщина, которая ругалась, билась, плевала и издавала нечеловеческие звуки. Едва батюшка переступил порог, как она очутилась у его ног; отец Иоанн нагнулся, обхватил ее своей рукой, приподнял и, крепко держа, начал громко читать: «Да воскреснет Бог».
Слова: «И да бежат, и да бежат» - он повторил много раз, все более и более усиливая голос...
Саша - так звали страждущую - в руках благодатного целителя делалась постепенно спокойнее, пока совсем не затихла, как бы лишившись чувств... Добрый пастырь бережно опустил ее на пол, перекрестил и дал такое распоряжение: «Укройте больную и не трогайте».
Когда все это происходило, я стояла в дверях лицом к отцу Иоанну, видела, как он, произнося: «Да воскреснет Бог», поднимал глаза к небу и весь преображался. От всей этой сцены меня прямо трясла лихорадка...
Пройдя несколько номеров, везде благословляя и утешая, отец Иоанн на обратном пути еще раз зашел к Саше, которая уже молилась на коленях и ежеминутно поминала дорогое имя своего дивного врача. Батюшка, обласкав и наградив деньгами исцеленную, направился к выходу.
У лестницы он остановился, посмотрел в мою сторону, поднял высоко голову, улыбнулся и сказал: «Ну теперь надень на меня шляпу». Я же, маленькая ростом, да еще находясь на одну ступеньку ниже батюшки, стала употреблять все старание к тому, чтобы исполнить его требование, и не могла, а он, видя мое бессилие, продолжал улыбаться и говорить: «Ну надень же, что же ты не надеваешь?» Я продолжала тянуться без успеха. Тогда отец Иоанн наклонил голову, благодаря чему мне легко было исполнить свое послушание.
«Вот и надела», - победоносно заявил батюшка. После такой невинной шутки на душе стало так радостно, будто я преобразилась в малое дитя...
Видели мы, далее, отъезд отца Иоанна - это тоже что-то редкое, небывалое. Быстро сбежав по лестнице, батюшка как бы «влетел» в пролетку, где его уже ожидал псаломщик. Нужно было трогаться, а окружавшая толпа не пускала: одни хватались за колеса, другие бросались к экипажу, чтобы уловить руки отъезжавшего пастыря, третьи забегали вперед с намерением преградить дорогу. Кучер едва задерживал испуганную лошадь; наконец ему удалось прорваться через густой строй собравшихся людей и пустить пролетку во весь ход.
Отец Иоанн уехал, а мы и многие наши долго еще стояли и смотрели вдаль, пока великий светильник веры совсем не скрылся из наших глаз.
Через два года мы с матушкой опять поехали в Петербург и снова удостоились молиться при служении отца Иоанна в храме Леушинского подворья.
Я уже была рясофорная и только что получила одну тяжелую весть, повергшую меня в большую скорбь до нервного расстройства. Для успокоения души нужен был авторитетный голос. О батюшкином приезде мы узнали слишком поздно, потому и не смогли видеть его накануне и поведать о себе.
Утром по благословению отца Иоанна пришлось кратенько исповедаться у отца Алексия, его племянника, которому я даже обычных грехов не успела сказать. Так, со смущением и сжатым сердцем простояла я всю обедню, думая даже, что батюшка не допустит до Причастия.
В один миг прошла литургия... Отворились царские врата, пошли причастники. С трепетом подошла и я...
Вдруг батюшка неожиданно кинул на меня взор и, как бы отвечая на мои мысли, весело произнес: «Бог милостив, Бог милостив, Бог все простит».
От этих слов как-то разом стало радостно на сердце, и я почувствовала, что великий пастырь прочел мне разрешительную молитву; градом полились из глаз слезы - слезы благодатные, успокоившие мою смятенную душу.
После обедни отец Иоанн вышел в помещение игумении, и там мы снова стали участницами утешения, какого сподоблялись все, соприкасавшиеся с Кронштадтским светильником.
Он сидел и пил чай, разливая и другим из своего стакана по блюдцам, тут же благословляя поминутно подходивших к нему матерей с детьми и разных лиц, а на высказываемые ими горести и вопросы отвечал назидательными словами.
И удивительно - ничто, кажется, не ускользало от его проницательных глаз. Моя матушка, Леснинская игумения Екатерина и я сидели за столом, не принимая участия в трапезе. Батюшка заметил это и, оказывая внимание, передал нам свою тарелку с пирогом.
Закусив, отец Иоанн прошел в свою комнату; на ходу я обратилась к нему с просьбой принять меня. Он не отказал, взял с собой, посадил, участливо спросил, что меня так беспокоит, и только я ему все высказала - моментально бремя с души моей скатилось, всякая тревога исчезла...
Успокоенная и радостная, я попросила подписать мне его фотографическую карточку. Он с любовию согласился и стал писать: «На благословение послушнице», но вдруг остановился, посмотрел на меня и, улыбаясь, сказал: «Нет, ты не послушница, а не то монахиня, не то схимница». При этих словах батюшка зачеркнул написанное «послушнице» и неясно начертал маленькое «с»-«монахине», в общем же вышло «схимонахине».
Много лет спустя, когда мне по Божией милости пришлось принять великое пострижение, я случайно обратила внимание на эту надпись и в ней усмотрела несомненную прозорливость отца Иоанна, более чем за двадцать лет предрекшего мне схиму, в то время как я была еще лишь послушницей.
В этот раз мы прожили в Петербурге около двух месяцев; при нас батюшку вызывали в Ливадию. Вернувшись, он лично всем нам и Б.М. рассказал о последних днях жизни Александра III, причем пожелал сам отслужить по нему панихиду и был все время грустный и сосредоточенный как никогда... Мы же провожали его и во Дворец для благословения молодой царской четы. Мне даже довелось вместе с другими надевать на него ордена и знаки отличия.
Между прочим, Воскресенская матушка, беспокоясь, так ли все сделано, осмелилась попросить его посмотреться в зеркало, а он стал к нему спиной, чем немало нас позабавил.
Да и все у дорогого батюшки выходило непринужденно.
Так, например, я не стесняясь спросила его: «А где же икона, которой Вы будете благословлять?» И добрый отец Иоанн просто ответил: «У меня нет с собой - там мне дадут».
После этого я несколько лет не видела батюшку, вплоть до моего назначения настоятельницей Бодбийского монастыря. Меня возвели во игумению 12 октября 1902 года, а в феврале 1903 года мне уже понадобилось ехать в Москву по делам обители. Как раз в день моего приезда матушка Рождественская, у которой я остановилась, получила от Вознесенской игумении записку следующего содержания: «Если приехала молодая Ювеналия, то приезжайте обе завтра к обедне, у нас служит отец Иоанн Кронштадтский».
Такую приятную неожиданность я сочла за милость Божию, так как мне было в высшей степени утешительно по принятии игуменства первую литургию в Москве молиться в присутствии великого всероссийского пастыря, тем более что по случаю разлуки с матушкой состояние моего духа продолжало оставаться удрученным, подавленным.
Окончив богослужение, отец Иоанн разоблачился, любезно со всеми поздоровался и, обратившись к окружающим, громогласно заявил: «Позовите ко мне Кавказскую игумению».
Все бросились за матушкой Рождественской, так как батюшка и москвичи знали ее под этим названием.
Старица подошла и отец Иоанн заботливо спросил ее: «Ну, родная моя, ты довольна, что вернулась на родину?» Еще несколько поговорил с ней, а потом сказал: «Позовите и молодую Кавказскую игумению».
Из церкви все гости пошли в келию настоятельницы и разместились в большой столовой, батюшке же приготовили отдельно в комнате игумении, куда вошли и мы.
Вблизи отца Иоанна заняли места почетные лица, а я с несколькими московскими игумениями села в сторону. Вдруг батюшка оглядывается по направлению к нам, машет рукой и как бы кого зовет. Никто не догадывался, а лучше сказать, не осмеливался принять это приглашение на свой счет.
Тогда старая келейная Вознесенского монастыря Елизавета, желая вывести батюшку из затруднения, попросту спросила: «Вы кого, батюшка, зовете?» «Да вот маленькую Кавказскую игумению», - ответил тот.
Я моментально подошла.
Батюшка посадил меня рядом с собой; подавальщицы хотели поставить мне прибор, но отец Иоанн сказал: «Не надо, мы с ней будем есть с одной тарелки», - и тут же подвинул свою.
Когда подали сладкое, помню - мусс, он, взявши порцию, разделил ее на три части: две оставил для себя и меня, а одну дал матушке Рождественской, при этом, смотря на нас, заметил: «Чтобы и врозь жилось сладко».
Почти во все время обеда светильник Божий говорил со мной, а чтобы не возбудить в других зависть, громко заявил: «Нужно молодую матушку поддержать; нам с ней о многом следует поговорить». И дорогой батюшка действительно обо всем меня расспрашивал, давая разные советы, и предсказывал то, что вскоре и исполнилось.
Так, благодаря встрече с отцом Иоанном в Москве первые мои шаги по управлению Бодбийским монастырем были удачны, счастливы. Он отнял скорбь, вдохнул энергию, радость, и по его благословению и молитвам все мое [последующее] путешествие в Петербург по делам прошло с большой пользой для меня и обители.
Последний раз близко видела я отца Иоанна в Рождественском монастыре в 1906 году, где он также совершал литургию. Народу, как всегда, было множество. По окончании службы мы поспешили домой, чтобы встретить батюшку. Я стала у окна и наблюдала, как великого пастыря вели из церкви. Это было что-то неописуемое. Мне думалось - батюшку растерзают: кто ловил его руку, кто тащил за рясу, кто всем своим корпусом протискивался к нему, производя давку. Привели отца Иоанна с расстегнутым воротом, без шляпы, всего мокрого от пота...
Увидала я его в таком виде и воскликнула: «Боже мой, как я испугалась, казалось, Вас совсем по кусочкам разнесут». А он, улыбаясь, взял меня за голову, поцеловал в лоб и сказал: «Ах, ты моя глупенькая, - ведь любовь никогда вреда не сделает. Они меня теснят, они же и оберегают».
Святой праведный Иоанн Кронштадский, служивший в нашем монастыре, в трапезном храме Казанской иконы Божией Матери в 1906 году и бывший духовником настоятельницы обители игумении Ювеналии (Ловенецкой). Икона в иконостасе Казанского храма
За предложенной затем трапезой батюшка был необыкновенно радостен, весел и со всеми приветлив. После обеда прошел он в кабинет и подписал мне свой большой портрет, возведя меня в Ювеналию Вторую в отличие от Ювеналии Первой, Рождественской игумении. Это название так и утвердилось за мной».
«Дорогой батюшка, - часто молитвенно взывает наша матушка, - ты при жизни любил меня, ласкал, понимал и ободрял мои стремления, не оставь твою преданную дочь своей помощью и по смерти. Я нуждаюсь в покровительстве и духовной поддержке. Будь же моим путевождем и вдохновителем до конца моего земного странствования».
Не только батюшка Иоанн, но и другие высокие духовные лица ценили матушку за ее серьезность, деловитость, строго церковное православное направление и безукоризненную монашескую жизнь. Митрополиты Флавиан, Владимир, Макарий, старцы - схиигумен Герман, иеросхимонах Анатолий Оптинский, Алексий Зосимовский и другие - знали ее и относились к ней с глубоким уважением.
Но главным покровителем и, так сказать, «идеалом» в жизни схиигумении Фамари явился преподобный Серафим. Жизнеописание последнего было первой книгой духовно-нравственного содержания, которую она прочитала в обители. Облик старца произвел на нее чарующее впечатление, и она возымела к нему необычайную любовь.
Вскоре по поступлении в монастырь матушка увидела во сне: бежит он навстречу ей и игумении Ювеналии по какому-то длинному коридору; поравнявшись с ними, отделяет их друг от друга, поднявши правую полу своей мантии, и, кланяясь, говорит: «Матушка игумения, благослови».
Наша матушка ужасно испугалась и изумилась, как святой старец так величает ее, еще молоденькую двадцатилетнюю послушницу. Думая, что батюшка ошибся, она указывала на старицу Ювеналию со словами: «Вот и матушка», а он снова отделил ее мантией и, кланяясь, тихо повторял: «Матушка игумения, благослови».
Этим сном преподобный Серафим за двенадцать лет предрек ей игуменство.
19 июля 1903 года, как известно, состоялось открытие мощей дивного подвижника. Матушка сама не могла быть на торжестве, а отправила в Саров свою монахиню Агнию с тем, чтобы та помолилась за всю обитель у раки новоявленного чудотворца. Посланная с усердием исполнила поручение и привезла икону угодника Божия, явившую затем много поразительных знамений. Вот, например, одно из них.
В монастыре умирала инокиня У. На нее упали четыре сажени дров и настолько повредили ее организм, что она, парализованная, лежала два месяца недвижимо и перестала даже говорить. Врачи признали положение ее безнадежным, так как начался отек легких и постепенное сокращение дыхания. Насельницы обители уже простились с нею.
В последнее утешение матушка послала означенный образ преподобного Серафима с тем, чтобы его возложили на грудь страждущей. Не прошло после этого и получаса, как ходившая за больной послушница, взволнованная, вбежала во двор и направилась в игуменскую.
Все встречавшие ее спрашивали: «Ну что, умерла?» И та отвечала: «Не только не умерла, а соскочила сама с постели как здоровая».
Что же оказалось? Через некоторое время после того, как принесли икону, инокиня У. увидела блаженного старца, подошедшего к ней и сказавшего: «Пойди умойся в моем источнике и будешь здорова». Это было так реально и ощутительно, что она бросилась с кровати к великому угоднику, пав на колени, стала ему молиться и тут же заговорила. Произошло, таким образом, внезапное исцеление приговоренной к смерти, что засвидетельствовал и доктор, лечивший больную, нарочно вызванный констатировать небывалое в медицине явление.
Еще более поразительное чудо от той же иконы было с матушкой. Последней приходилось по делам обители ездить на лошадях в Тифлис, отстоящий от Бодбийского монастыря на сто верст. Путь этот считался довольно опасным, так как на проезжающих часто нападали разбойники, беспощадно грабя всех. Однажды при возвращении из Тифлиса подверглась тому же несчастью и наша матушка. Нужно заметить, что в дорогу она обыкновенно брала с собой образ Преподобного, всегда и особенно в этот раз дивно ее хранившего.
Дело произошло 27 ноября 1907 года. Утром, около восьми часов, из Бодбийского женского подворья выехал экипаж, запряженный четверкой лошадей. На козлах сидели кучер, кондуктор и слуга, сбоку экипаж сопровождал верховой стражник, а пассажирами были матушка со своей невесткой, везшей двух детей - девочек пяти и семи лет, и послушница Ел.<ена> В.<ачнадзе>.
Путешественники пробыли в пути минут пятнадцать-двадцать, как вдруг при подъеме на гору услышали звуки вроде выстрелов. Матушка отдернула занавеску кареты, выглянула и увидела нескольких человек, бегущих с револьверами и стрелявших прямо в экипаж.
В ужасе она крикнула кучеру: «В нас стреляют, гони лошадей!» Но, как только распоряжение было исполнено, посыпался град пуль, падавших через разбитые дверцы кареты со всех сторон к ногам ехавших.
Под таким обстрелом экипаж пролетел еще несколько минут, выехал на улицу и остановился, так как вся четверка лошадей разом пала замертво и вместе повалились с козел кучер, кондуктор и слуга. Стрельба продолжалась и в неподвижно стоявшую карету.
Матушка, предполагая, что покушение направлено специально на нее, хотела выйти, желая этим спасти своих спутниц, но они ее удержали.
Как только поднялась стрельба, матушка вынула находившуюся на ее груди икону преподобного Серафима и громко с дерзновением стала взывать: «Преподобне отче Серафиме, спаси нас».
Подвергшиеся нападению простояли в опасном положении среди улицы еще некоторое время, как вдруг показался патруль солдат с офицером во главе.
Офицер подбежал к карете, отворил дверцу, и, увидев там еще живых людей, в недоумении задал вопрос: «Монахини, в вас стреляли? Что это значит?»
Одновременно злоумышленники прекратили стрельбу и разбежались по ближайшим переулкам. При помощи пришедших путешественницы вышли из экипажа и были отведены в какой-то двор, причем всем пришлось с трудом перескакивать через груду убитых лошадей. Собралась большая толпа народу...
Матушка просила поскорее подобрать лежавших на земле людей, стараясь подать им медицинскую помощь, но из них кучер и верховой стражник с лошадью оказались убитыми, а кондуктор и слуга тяжело ранены; последних сейчас же отправили в больницу, куда вслед за ними поехала и сама матушка.
Таким образом, пострадали все ехавшие, кроме сидевших в экипаже, спасшихся необычайным чудом. И в самом деле: карету положительно всю изрешетили пулями, которые во множестве валялись внутри, стекла были разбиты вдребезги, по злополучному подъему подобрали шестьдесят семь пуль. А сколько застряло их в убитых лошадях и людях!
Описанный случай моментально стал известен всему городу, и в тот же день у матушки перебывало более ста человек, выразивших ей свое сочувствие. На следующие сутки было получено много телеграмм, и среди них была одна из Петербурга, в высшей степени утешительная, подписанная митрополитом Владимиром, Е.Г. и Преосвященным В., которые сообщали: «Мужайтесь, будете переведены в Москву», что через десять дней после этого и исполнилось: матушку назначили настоятельницей Покровской общины сестер милосердия.
После столь великого чуда сердце матушки возгорелось еще большей верой и любовью к преподобному Серафиму, она теперь всецело духовно сроднилась с великим угодником Божиим.
Трогательно со стороны наблюдать эту веру и любовь! Тут пример, как глубоко можно чувствовать Небо и его обитателей: святой подвижник для матушки - подлинно живая, реальная личность, имя его всегда в ее душе, в мыслях и никогда не сходит с уст. С ним она беседует, советуется и получает наставления, указания, внушения. Преподобный помогает ей в трудных обстоятельствах и предохраняет от опасностей.
Чтобы ближе стать к угоднику и под его благодатным покровительством окончательно уже предаться подвигам молитвы, матушка в конце июня 1908 года поехала в Серафимо-Понетаевский монастырь с намерением поселиться в Царском скиту, принадлежавшем указанной обители и находившемся в двенадцати верстах от Сарова.
О цели своего приезда она откровенно рассказала игумении Нектарии, с которой уже была знакома, и та любовно согласилась предоставить ей на выбор один из скитских домиков. Погостив несколько суток в монастыре, матушка 1 июля, накануне своего Ангела, приехала в Царский скит, отсюда в тот же день пешком прошла в Саров, что для нее при больных ногах составляло большой подвиг. Там она усиленно просила Преподобного устроить ее вблизи себя и, долго не задерживаясь, а лишь исповедавшись у настоятеля игумена Иерофея, вернулась в скит, где 2 июля причастилась.
В этот же день случилось нечто такое знаменательное, что разрушило все планы нашей матушки и привело ее к созданию собственного Серафимо-Знаменского скита.
Когда она после обедни усердно молилась перед чудотворной иконой Знамения Божией Матери, прославившейся в Понетаевском монастыре, дабы Преблагословенная утвердила ее в скиту, то услышала как бы глас от Царицы Небесной: «Нет, ты здесь не останешься, а устраивай сама скит не только себе, но и другим».
/Продолжение следует/
Источник (текст и фото): Арсений (Жадановский), еп. Воспоминания. М.: Издательство Православного Свято-Тихоновского Богословского института; Братство во имя Всемилостивого Спаса, 1995. С. 104-118.
Примечания:
Женская обитель в Бодби была открыта 7 мая 1889 года по воле Императора Александра III на месте лежащего в развалинах бывшего мужского монастыря. В Бодбийском монастыре скончалась и была погребена святая равноапостольная Нина, просветительница Грузии.
Первой настоятельницей учрежденного в 1889 году на новых началах Бодбийского женского монастыря во имя святой равноапостольной Нины была игумения Ювеналия Первая, в миру Елена Викентьевна Ловенецкая.
Тогда же послушница Бодбийского монастыря Параскева (впоследствии монахиня Павла) решила восстановить разрушенный храм святого великомученика Георгия в селе Мамкоды. Выкопав себе пещеру около храма, на высокой горе, среди окружающего леса, она, молясь Царице Небесной, принялась осуществлять свое намерение. Так возник приписной к Бодбийскому монастырю Георгиевский скит, в 1903 году преобразованный в общежительный монастырь.
Архиепископ Флавиан (Городецкий), впоследствии митрополит Киевский и Галицкий; †1915.
Экзарх Грузии архиепископ Алексий (Опоцкий), впоследствии архиепископ Тверской и Кашинский; в 1910 году уволен на покой, скончался в 1916 году.
Церковь во имя святого апостола Иоанна Богослова при подворье Леушинского монастыря находилась на Бассейной.
Очевидно, игумения Петербургского Воскресенского монастыря Валентина.
Очевидно, игумения Московского Вознесенского монастыря Евгения.
Преподобный в то время еще не был прославлен. - Примеч. авт.
Покровская община сестер милосердия основана 26 июня 1872 года; при общине был устроен сиротский приют для девочек, женская фельдшерская школа.
Царский скит - Введенский женский скит, основанный на хуторе «Царская дача», пожалованном Серафимо-Понетаевскому монастырю Императором Александром II.
22 декабря 2016 года в Патриаршей резиденции г. Тбилиси под председательством Католикоса-Патриарха всея Грузии Илии II состоялось заседание Священного Синода Грузинской Православной Церкви, в ходе которого были канонизированы и причислены к лику святых пять подвижников благочестия: благоверные цари Баграт III и Соломон I, Католикос-Патриарх всея Грузии Каллистрат (Цинцадзе), игумения Нина (Амилахвари) и схиигумения Фамарь (Марджанишвили), первая настоятельница Серафимо-Знаменского женского скита.
Впервые в истории Грузинская Церковь прославляет своих игумений, сообщает сайт Синодального отдела по монастырям и монашествующим.
Серафимо-Знаменский скит занимает особое место среди монастырей Подмосковья. Он был основан в 1910 году грузинской княжной Тамарой Александровной Марджанишвили (в то время игумения Ювеналия) - будущей схиигуменией Фамарью.
«Сознание того, что у тебя есть любящие тебя люди, облегчает несение тяжелого креста», - говорила схиигумения Фамарь (1869-1936), которая всю свою жизнь старалась облегчить своим ближним их бремена.
В 1869 г. в Кварели в семье князей Александра и Елизаветы Марджанишвили родилась дочь Тамара, будущая основательница Серафимо-Знаменского монастыря, а через 3 года сын - Константин, ставший в последствии известным режиссером. Елизавете пришлось воспитывать 4-х детей одной, т.к. муж скоро умер. Стараясь, чтобы дети не чувствовали своего сиротства, она дала всем им хорошее образование. У Тамары рано проявился талант к музыке, а Коте увлекся театром. Тамара собиралась поступать в Московскую консерваторию, но потом изменила свое решение и поступила на Высшие курсы в Петербурге, где вращалась среди фрейлин императорского двора. Узнав о смерти матери, 20-летняя Тамара немедленно выехала на родину управлять отцовским имением.
Это было смутное время. Крестьяне, бывшие крепостные ее деда, относились к княжне враждебно. Периодически горцы с Северного Кавказа совершали набеги на ее крестьян и грабили их хозяйства. Тамара пыталась организовать защиту крестьян, но ничего не получалось. Через год после смерти матери Тамара поехала в монастырь Св. Нины в Бодбэ. Встретившись с игуменией Ювеналией (Еленой Викентьевной Ловенецкой), молодая княжна получила от нее две книги «Житие аввы Дорофея» и «Житие Серафима Саровского», которые произвели на нее неизгладимое впечатление.
Княжна решила принять постриг. Когда она сообщила о своем намерении близким, те не смогли сдержать смеха и принялись ее отговаривать. Затем ее спешно вывезли в Тифлис и развлекали ее, как могли, чтобы она изменила свое решение.
«Помню, - рассказывала мать Фамарь впоследствии, - сидела я в театре и перебирала четки». Зная, что ее родственники категорически против монашества, Тамара ночью ушла из дома в Бодбийский монастырь. Игумения скоро постригла Тамару с именем Ювеналия (через несколько лет после принятия схимы ей вернули первоначальное имя). Очевидцы говорили, что во время пострига над будущей игуменией летал голубь. В 1902 г. игумению Ювеналию перевели в Москву настоятельницей Богородице-Рождественского монастыря, которым она управляла в 1902-1922 гг. вплоть до его закрытия. На ее месте осталась Ювеналия-младшая и игуменствовала в обители несколько лет.
В 1903 г., когда произошло прославление св. Серафима Саровского, молодая игумения направила в Саров одну монахиню с просьбой привезти ей оттуда икону нового угодника Божиего, освященную на его же мощах. Монахиня скоро вернулась с простой деревянной иконкой новопрославленного святого размером 12 х 15 см. Игумения Ювеналия не расставалась с ней и часто молилась Саровскому старцу. От этой иконы в обители произошло много исцелений.
Молодая игумения, как могла, защищала сестер и монастырскую собственность. Из-за этого революционеры присылали ей письма с угрозами. Как-то даже напали на ее экипаж по пути в Тифлис. Началась стрельба. Игумения прижала к груди икону Серафима Саровского и молилась. Неожиданно на дороге показался казачий разъезд, и нападавшие разбежались. Несмотря на то, что на полу экипажа валялось много пуль, ни одна из них не задела ни игумению, ни сестер. Из-за явной опасности игумению Ювеналию по решению Синода перевели в Москву. Там м. Фамарь очень сблизилась с Великой княгиней Елисаветой Феодоровной, основательницей Марфо-Мариинской обители. Она попросила у м. Фамарь чудотворную икону св. Серафима Саровского для больного гемофилией царевича Алексея. Как ни тяжело м. Фамарь было расставаться со святыней, но отказать она не могла.
Известно, что эта икона висела в спальне у наследника престола. Но что случилось с ней после 1917 г., никто не знает. Однажды, когда игумения молилась перед иконой Божией Матери, она получила повеление и почувствовала, что Богу угодно ее отшельничество. Необыкновенное явление от иконы повторилось несколько раз. Чтобы обезопасить себя от вражеского искушения, м. Фамарь обратилась к старцам. И вскоре по их благословению был основан Серафимо-Знаменский женский монастырь. Он просуществовал только 12 лет и отличался особо строгим уставом.
В 1924 г. обитель была закрыта. Схиигумения Фамарь с сестрами по благословению Патриарха Тихона была переведена в Перхушково.
В 1931 г. схиигумения Фамарь была арестована по обвинению в поддержке восстания крестьян в Грузии против социалистического строя.
В тюрьме м. Фамарь и ее послушница пользовались среди заключенных большим уважением. Арестантки даже выделили ей отдельный угол для молитвы. М. Фамарь часто получала передачи, которые поровну делила с сокамерницами. Вскоре ей присудили 5 лет ссылки в Иркутск. При прощании с ней все, кто сидел в камере - воровки, проститутки, верующие и неверующие, - подходили к ней под благословение. Из глухой деревни под Иркутском м. Фамарь подбадривала своих близких. «Я рада, - писала она, - что чаша мучений мне досталась тяжелее, чем моим чадам». Наверное, так было нужно, чтобы очиститься от грехов вдалеке от близких и в духовном одиночестве испустить дух. Сырой климат подорвал здоровье монахини, и м. Фамарь заболела туберкулезом. Коте Марджанишвили пытался помочь сестре и специально встретился с Луначарским, но получил ответ: « Пусть режиссер Марджанов забудет, что у него есть сестра!» После освобождения м. Фамари было позволено жить на станции Пионерская. У нее была удивительная сила молитвы. «Не бойся, я молюсь за тебя», - говорила она страждущим, и человек вскоре чувствовал облегчение. Верная дочь Церкви, м. Фамарь была категорически против расколов и своим чадам советовала никогда не вмешиваться в церковные споры. Господь даровал ей мирную кончину в кругу близких людей. Тогда узнали, что под монашеским одеянием м. Фамарь тайно носила железные вериги. Похоронена схигумения Фамарь в Москве недалеко от св. Алексия Мечева.