Алексей Степанович Хомяков (1 (13) мая 1804 года, Москва — 23 сентября (5 октября) 1860 года, село Ивановское, Данковский уезд, Рязанская губерния) — русский поэт, художник, публицист, богослов, философ, основоположник раннего славянофильства, член-корреспондент Петербургской Академии наук (1856).

В 1821 году сдал экзамен на степень кандидата математических наук при Московском университете. Ко времени учения в Москве относятся первые стихотворные опыты Хомякова и перевод «Германии Тацита», напечатанный в «Трудах Общества Любителей Российской Словесности». В 1822 году Хомяков определился на военную службу сначала в Астраханский кирасирский полк, через год перевёлся в Петербург в конную гвардию. В 1825 году временно оставил службу и уехал за границу; занимался живописью в Париже, написал историческую драму «Ермак», поставленную на сцене только в 1829 году, а напечатанную лишь в 1832 году. В 1828-1829 годах Хомяков участвовал в русско-турецкой войне, после окончания которой в чине штаб-ротмистра вышел в отставку и уехал в своё имение, решив заняться хозяйством. Сотрудничал с различными журналами.

В статье «О старом и новом» (1839) им были выдвинуты основные теоретические положения славянофильства. В 1838 году он приступил к работе над своим основным историко-философским сочинением «Записки по всемирной истории».

В 1847 году Хомяков посетил Германию. С 1850 года особое внимание стал уделять религиозным вопросам, истории русского православия. Для Хомякова социализм и капитализм были в равной степени негативными отпрысками западного декадентства. Запад не смог решить духовные проблемы человечества, он увлекся конкуренцией и пренебрёг кооперацией. По его словам: «Рим сохранил единство ценой свободы, а протестанты обрели свободу ценой единства». Считал монархию единственно приемлемой для России формой государственного устройства, выступал за созыв «Земского собора», связывая с ним надежду на разрешение противоречия между «властью» и «землёй», возникшее в России в результате реформ Петра I.

Занимаясь лечением крестьян во время холерной эпидемии, заболел. Скончался 23 сентября (5 октября) 1860 года в селе Спешнево-Ивановском Рязанской губернии (ныне в Липецкой области). Похоронен в Даниловом монастыре рядом с Языковым и Гоголем. В советское время прах всех троих был перезахоронен на новом Новодевичьем кладбище.

Книги (14)

Избранные философские сочинения. В 2 томах. Том 1,2

Алексей Степанович Хомяков — русский поэт, художник, публицист, богослов, философ и основоположник раннего славянофильства, чей круг интересов был крайне широк. Философия и богословие, история и историософия, социология и правоведение, экономика, эстетика, критика и лингвистика — далеко не полный список научных интересов известного деятеля.

Научное наследие Хомякова А.С. отличается необыкновенной «всеохватностью» и одновременно субъективностью, что сближает его работы с художественными произведениями, и по сей день является актуальным и востребованным.

Полное собрание сочинений. Том 1

Язык: Русский (дореформенный)

Полное собрание сочинений. Том 2

Язык: Русский (дореформенный)

В изданное в 1900 году расширенное и дополненное собрание сочинений А.С. Хомякова, создателя «славянофильства», помимо философских и публицистических работ включены его поэтические произведения, стихотворные трагедии «Ермак» и «Дмитрий Самозванец» , а также письма разных лет.

Хомяков Алексей Степанович (1804-1860) — философ, поэт, публицист, богослов, один из основоположников славянофильства и его лидеров в 1830-1850-е. Происходил из старинного дворянского рода. Обладал энциклопедическими познаниями, красноречием и получил прозвание «Илья Муромец славянофильства». Был близок московскому кружку «любомудров». Сотрудничал в журнале «Европеец», «Москвитянин», «Русская беседа», был председателем Общества любителей русской словесности при Московском университете (1858-1860). Был сторонником отмены крепостного права путём реформы. В самодержавии видел единственно возможную для России политическую власть.

Полное собрание сочинений. Том 3

Язык: Русский (дореформенный)

В изданное в 1900 году расширенное и дополненное собрание сочинений А.С. Хомякова, создателя «славянофильства», помимо философских и публицистических работ включены его поэтические произведения, стихотворные трагедии «Ермак» и «Дмитрий Самозванец» , а также письма разных лет.

Хомяков Алексей Степанович (1804-1860) — философ, поэт, публицист, богослов, один из основоположников славянофильства и его лидеров в 1830-1850-е. Происходил из старинного дворянского рода. Обладал энциклопедическими познаниями, красноречием и получил прозвание «Илья Муромец славянофильства». Был близок московскому кружку «любомудров». Сотрудничал в журнале «Европеец», «Москвитянин», «Русская беседа», был председателем Общества любителей русской словесности при Московском университете (1858-1860). Был сторонником отмены крепостного права путём реформы. В самодержавии видел единственно возможную для России политическую власть.

Полное собрание сочинений. Том 4

Язык: Русский (дореформенный)

В изданное в 1900 году расширенное и дополненное собрание сочинений А.С. Хомякова, создателя «славянофильства», помимо философских и публицистических работ включены его поэтические произведения, стихотворные трагедии «Ермак» и «Дмитрий Самозванец» , а также письма разных лет.

Хомяков Алексей Степанович (1804-1860) — философ, поэт, публицист, богослов, один из основоположников славянофильства и его лидеров в 1830-1850-е. Происходил из старинного дворянского рода. Обладал энциклопедическими познаниями, красноречием и получил прозвание «Илья Муромец славянофильства». Был близок московскому кружку «любомудров». Сотрудничал в журнале «Европеец», «Москвитянин», «Русская беседа», был председателем Общества любителей русской словесности при Московском университете (1858-1860). Был сторонником отмены крепостного права путём реформы. В самодержавии видел единственно возможную для России политическую власть.

Полное собрание сочинений. Том 5

Язык: Русский (дореформенный)

В изданное в 1900 году расширенное и дополненное собрание сочинений А.С. Хомякова, создателя «славянофильства», помимо философских и публицистических работ включены его поэтические произведения, стихотворные трагедии «Ермак» и «Дмитрий Самозванец» , а также письма разных лет.

Хомяков Алексей Степанович (1804-1860) — философ, поэт, публицист, богослов, один из основоположников славянофильства и его лидеров в 1830-1850-е. Происходил из старинного дворянского рода. Обладал энциклопедическими познаниями, красноречием и получил прозвание «Илья Муромец славянофильства». Был близок московскому кружку «любомудров». Сотрудничал в журнале «Европеец», «Москвитянин», «Русская беседа», был председателем Общества любителей русской словесности при Московском университете (1858-1860). Был сторонником отмены крепостного права путём реформы. В самодержавии видел единственно возможную для России политическую власть.

Полное собрание сочинений. Том 6

Язык: Русский (дореформенный)

В изданное в 1900 году расширенное и дополненное собрание сочинений А.С. Хомякова, создателя «славянофильства», помимо философских и публицистических работ включены его поэтические произведения, стихотворные трагедии «Ермак» и «Дмитрий Самозванец» , а также письма разных лет.

Хомяков Алексей Степанович (1804-1860) — философ, поэт, публицист, богослов, один из основоположников славянофильства и его лидеров в 1830-1850-е. Происходил из старинного дворянского рода. Обладал энциклопедическими познаниями, красноречием и получил прозвание «Илья Муромец славянофильства». Был близок московскому кружку «любомудров». Сотрудничал в журнале «Европеец», «Москвитянин», «Русская беседа», был председателем Общества любителей русской словесности при Московском университете (1858-1860). Был сторонником отмены крепостного права путём реформы. В самодержавии видел единственно возможную для России политическую власть.

Полное собрание сочинений. Том 7

Язык: Русский (дореформенный)

В изданное в 1900 году расширенное и дополненное собрание сочинений А.С. Хомякова, создателя «славянофильства», помимо философских и публицистических работ включены его поэтические произведения, стихотворные трагедии «Ермак» и «Дмитрий Самозванец» , а также письма разных лет.

Хомяков Алексей Степанович (1804-1860) — философ, поэт, публицист, богослов, один из основоположников славянофильства и его лидеров в 1830-1850-е. Происходил из старинного дворянского рода. Обладал энциклопедическими познаниями, красноречием и получил прозвание «Илья Муромец славянофильства». Был близок московскому кружку «любомудров». Сотрудничал в журнале «Европеец», «Москвитянин», «Русская беседа», был председателем Общества любителей русской словесности при Московском университете (1858-1860). Был сторонником отмены крепостного права путём реформы. В самодержавии видел единственно возможную для России политическую власть.

Полное собрание сочинений. Том 8

Язык: Русский (дореформенный)

В изданное в 1900 году расширенное и дополненное собрание сочинений А.С. Хомякова, создателя «славянофильства», помимо философских и публицистических работ включены его поэтические произведения, стихотворные трагедии «Ермак» и «Дмитрий Самозванец» , а также письма разных лет.

Хомяков Алексей Степанович (1804-1860) — философ, поэт, публицист, богослов, один из основоположников славянофильства и его лидеров в 1830-1850-е. Происходил из старинного дворянского рода. Обладал энциклопедическими познаниями, красноречием и получил прозвание «Илья Муромец славянофильства». Был близок московскому кружку «любомудров». Сотрудничал в журнале «Европеец», «Москвитянин», «Русская беседа», был председателем Общества любителей русской словесности при Московском университете (1858-1860). Был сторонником отмены крепостного права путём реформы. В самодержавии видел единственно возможную для России политическую власть.

Светлое Воскресение

«Светлое Воскресение» — единственное произведение, написанное знаменитым православным философом и писателем Алексеем Степановичем Хомяковым для детей.

Точнее, это художественный пересказ повести английского писателя Чарльза Диккенса «Рождественская история», только Хомяков перенес все события с праздника Рождества на Пасху.

Повесть рассказывает о величайшем чуде — чуде преображения человеческой души. Даже самая черствая, самая жестокая, отвергнувшая свет и милость душа способна воскреснуть для новой жизни, для подвига любви и сострадания к ближнему. Но для этого душа должна прозреть, увидеть бездну своего гре-ховного падения, мрак, в который загоняет себя человек своей жестокостью, алчностью, завистью. А прозрение возможно лишь благодаря милости Божией. Так, к ненасытному скряге Скругу в канун Светлого праздника Христова Воскресения приходят три таинственных вестника, которые раскрывают перед ним его прошлое, настоящее и страшное будущее — и тем самым переворачивают всю его жизнь.

Общая тема книги — раскрытие отличий или вернее той пропасти, которая разделяет Православную Церковь и западные вероисповедания, называющие себя христианскими (католичество и протестантизм) в области учения о Церкви.

Алексей Степанович Хомяков был старшим представителем философии славянофильского направления, сложившегося около 2-ой половины 1830-х годов. Человек необыкновенно даровитый, с самой разносторонней эрудицией, Хомяков обладал тонким умом и блестящей способностью к диалектике. В литературной разработке основ своего философского миросозерцания Хомяков стал одним из самых блестящих и авторитетных теоретиков славянофильской школы. Воспитанный в духе строгой религиозности и горячей привязанности к началам православной церкви, Хомяков утвердил свои философские построения на тех христианско-богословских началах. Их изучение сообщило чисто теологический характер его общественно-философскому миросозерцанию, которому он оставался неизменно верен в течение всей своей жизни. Со своей теологической точки зрения Алексей Степанович Хомяков решает почти все основные вопросы славянофильства – вопросы об отношении России к Европе и её цивилизации, о национальном значении России и её будущей роли в человечестве.

Славянофил Алексей Степанович Хомяков. Автопортрет, 1842

Вместе с другими выдающимися представителями философии славянофильства Хомяков подчеркивает преимущества, которые Россия имеет перед Европой; в самобытном развитии этих преимуществ и состоит, согласно его философии, историческое призвание России. Нам нечего рассчитывать на приобретение силы путем усвоения западных начал, которые совершенно чужды русской жизни, возросшей на ином, высшем принципе. Чтобы устранить недостатки нынешнего одностороннего, чисто рассудочного российского образования, надо восстановить утраченное нами внутреннее сознание, которое шире логического и составляет личность всякого человека, как и всякого народа. По мнению Хомякова, современное ему положение России было во многом безотрадно – и именно потому, что со времени реформ Петра I и даже раньше она оторвалась от народной почвы, от тех духовных сил, которые лежали в основе прежней, святой православной Руси и которые одни только и могут оплодотворить мышление отдельных лиц.

Из всех духовных сил народа вера его является одним из главных моментов, определяющих характер просвещения . Вера дает непосредственное, живое и безусловное знание. «Все глубочайшие истины мысли, – пишет Хомяков, – вся высшая правда вольного стремления доступна только разуму, внутри себя устроенному в полном нравственном согласии с всесущим разумом , и ему одному открыты невидимые тайны вещей божеских и человеческих». Высший и совершеннейший закон разума есть, согласно философии Хомякова, закон любви. Согласие с ним и подчинение ему наших умственных сил укрепляет и расширяет наше мысленное зрение. В отличие от всех других учений, учение православной церкви как раз и характеризуется, по мнению Хомякова, этим способом открытия истины – совокупностью мышлений, связанных с любовью. Эта полнота духовного начала, заповеданная христианством, и нашла свое чистое воплощение в восточном православии. В ней – высшее моральное историческое основание для великой всемирной роли, предназначенной России в деле нравственного и умственного обновления всех народов Запада , разлагающегося вследствие полного банкротства его чисто рационалистического просвещения и внутреннего общественного раздора. Католичество и протестантство (являющееся логическим развитием первого) как извращённые выражения христианского учения, проникнуты тем же духом глубоко враждебного христианству одностороннего философского рационализма .

Хомяков, впрочем, не отрицает во многих отношениях превосходство Запада над Востоком, особенно Запада протестантского; он признает, что многое и прекрасное получили мы от римско-протестантского мира. Но это не дает Западу ни равноправности, ни даже права на соперничество с нами. «Временное превосходство Запада ничего не доказывает против исключительного православия православных народов»... «Западные учения, т. е. церкви, безусловно ложны... Все общины христианские, – считает Хомяков, – должны прийти к нам со смиренным покаянием не как равные к равным, а как владельцы частных истин, которых они ни связать между собою, ни вполне за собою утвердить не могут, должны прийти к тем, которые, будучи свободны от лжи, могут им доставить полную гармонию и бесстрашное владение теми истинами, которые от них беспрестанно ускользают и, не будь нас, от них бы непременно ускользнули. Православие не есть спасение человека, а есть спасение человечества».

Поэтому Хомяков, считавший русский народ и его церковь хранителями этого православия, возмущался тем отношением русских к Европе, которое в его глазах было рабским преклонением. В нашей силе, внушающей зависть, и наряду с ней в характерном для середины XIX века признании русскими собственного духовного и умственного убожества Хомяков видел настоящую причину оскорбительных для нас отзывов о России на Западе.

В тесной связи с этим историко-теологическим обоснованием славянофильского учения находятся и чисто философские воззрения Хомякова, изложенные в нескольких статьях, не представляющих, впрочем, вполне разработанной системы. Отвергая рационалистические учения Запада, Хомяков отвергал вместе с тем возможность для разума дойти до истины; зародыши последней даются откровением, верою. Задача же разума чисто формальная – развивать эти зародыши; но никогда разум не в состоянии своими собственными силами постигнуть такие понятия, как понятия о духе, бессмертии и т. п.: они постигаются лишь полнотою сил духа.

Среди проблем тогдашней русской жизни внимание Хомякова сильнее всего привлекал крестьянский вопрос. Философ горячо защищал русскую крестьянскую общину, без достаточного обоснования видя в её полусоциалистическом укладе учреждение, освященное веками русской истории и способное стать исходным пунктом развития целого гражданского мира. В статьях, посвященных современному положению крестьянства, Хомяков высказывался уже в конце 1840-х годов за необходимость освобождения крестьян с землею. Крепостное право резко противоречило христианско-религиозному настроению Хомякову. «Рабовладелец, – говорил он, – всегда бывает более развращен, чем раб; христианин может быть рабом, но не может быть рабовладельцем».

Свою высокую одарённость Хомяков проявлял не только в философии, но также в поэзии и драматургии. На литературное поприще он выступил еще до поступления в военную службу и стал писать стихи преимущественно на библейские темы. Начиная с 1826, стихотворения Хомякова начали появляться на страницах русских журналов, и вскоре имя его сделалось настолько известным, что его причислили к поэтам пушкинской плеяды. В главных мотивах его лирических стихотворений ясно обнаруживаются его славянофильско-патриотические симпатии. Выпущенные 1844 отдельным изданием стихотворения Хомякова имеют немалые художественные достоинства, хотя травившая в то время за «славянофильство» и Гоголя западническая критика в лице Белинского , встретила их очень неблагосклонно.

Из произведений Алексея Хомякова более позднего периода большой популярностью пользовалось стихотворение «Россия», написанное в 1854, широко распространившееся сначала в рукописи и лишь позднее разрешенное к печати. В нем поэт-философ даёт известную характеристику положения России перед началом реформ Александра II : «В судах черна неправдой черной и игом рабства клеймена; безбожной лести, лжи притворной и лени мертвой и позорной, и всякой мерзости полна»...

В чисто политических вопросах, которые, по его собственным словам, не имели для него никакого интереса, Хомяков был консерватором. Любя свободу, он в то же время был сторонником самодержавия, которое считал возможным согласовать с широкою гласностью и всенародным представительством. Политические формы западноевропейской жизни, представлявшиеся ему вообще продуктом ложного развития, он находил совершенно неприменимыми в русской действительности.

Свои публицистические и философские статьи Хомяков помещал в славянофильских органах : «Московском Наблюдателе», «Москвитянине» и «Русской Беседе».

Литература о жизни и философии Хомякова

Лясковский В. Н., «А. С. Хомяков» (Спб., 1898)

Завитневич В. А., «А. С. Хомяков» (Киев)

Урсин, «Очерк из психологии славянского племени»

Пыпин А., «Характеристики литературных мнений от 1820-х до 1850-х годов» (Спб., 1890)

Миллер Opест, «Основы учения первых славянофилов» («Русская Мысль», 1880)

Градовский А., «Национальный вопрос в истории и литературе» (Спб., 1873)

Самарин Ю., «Сочинения»

Белинский, «Русская литература в 1843 г.»

Владимиров А., «А. С. Хомяков и его этико-социальное учение» (Москва, 1904)

Ряд заметок о Хомякове и его переписка с разными лицами напечатаны в «Русском Архиве» 1870-х, 1880-х и 1890-х гг. По случаю столетия, исполнившегося 1 мая 1904 со дня рождения Алексея Степановича Хомякова, ему снова был посвящен целый ряд заметок и статей в газетах и журналах.

Хомяков Алексей Степанович родился в Москве 13 мая 1804 года в старинной дворянской семье. В 1822-1825 и в 1826-1829 был на военной службе, в 1828 участвовал в войне с турками и был награжден орденом за храбрость. Оставив службу, занялся делами имения. Круг духовных интересов и деятельности Хомякова был исключительно широк: религиозный философ и богослов, историк, экономист, разрабатывавший проекты освобождения крестьян, автор ряда технических изобретений, полиглот-лингвист, поэт и драматург, врач, живописец.

Зимой 1838/1839 он познакомил друзей со своей работой «О старом и новом» , которая вместе с откликом на нее Киреевского ознаменовала возникновение славянофильства как оригинального течения русской общественной мысли. В этой статье-речи очерчена постоянная тема славянофильских дискуссий: «Что лучше, старая или новая Россия? Много ли поступило чуждых стихий в ее теперешнюю организацию?... Много ли она утратила своих коренных начал и таковы ли были эти начала, чтобы нам о них сожалеть и стараться их воскресить?»

Взгляды Алексея Хомякова тесно связаны с его богословскими идеями и в первую очередь с экклезиологией (учением о Церкви). Под Церковью славянофил понимал духовную связь, рожденную даром благодати и «соборно» объединяющую множество верующих «в любви и истине». В истории подлинный идеал церковной жизни сохраняет, по убеждению Хомякова, только православие, гармонически сочетая единство и свободу, реализуя центральную идею соборности. Напротив, в католицизме и протестантизме принцип соборности исторически нарушен. В первом случае - во имя единства, во втором - во имя свободы. И змена соборному началу и в католицизме, и в протестантизме привела к торжеству рационализма.

Религиозная онтология Хомякова - это опыт философского воспроизведения интеллектуальной традиции патристики, существенное значение в которой имеет неразрывная связь воли и разума (как божественного, так и человеческого), что принципиально отличает его позицию от волюнтаризма (Шопенгауэр, Гартман...). Отвергая рационализм, Хомяков обосновывал необходимость цельного знания («живознания»), источником которого выступает соборность - «совокупность мышлений, связанных любовью». Т аким образом, и в познавательной деятельности определяющую роль играет религиозно-нравственное начало, оказываясь как предпосылкой, так и конечной целью познавательного процесса. Как утверждал Хомяков, все этапы и формы познания, то есть «вся лестница получает свою характеристику от высшей степени - веры».

В не завершенной «Семирамиде» Хомякова (опубликована уже после смерти автора) представлена в основном вся славянофильская историософия . В ней была сделана попытка целостного изложения всемирной истории, определения ее смысла. Критически оценивая итоги истолкования исторического развития в немецком рационализме (прежде всего у Гегеля), Алексей Хомяков в то же время полагал бессмысленным возвращение к традиционной нефилософской историографии. Альтернативой гегелевской модели исторического развития и разнообразным вариантам европоцентристских историографических схем в Семирамиде становится образ исторической жизни, принципиально лишенной постоянного культурного, географического и этнического центра.

Связь в «истории» Хомякова поддерживается взаимодействием двух полярных духовных начал: «иранского» и «кушитского», действующих отчасти в реальных, отчасти в символических культурно-этнических ареалах. Придавая древнему миру мифологические очертания, Алексей Хомяков в определенной мере сближается с Шеллингом. Бердяев справедливо отметил: «мифология и есть древняя история... история религии и... есть содержание первобытной истории, эту мысль Хомяков разделяет с Шеллингом». Различные этносы становятся участниками всемирной истории, развивая свои культуры под знаком либо «иранства» как символа свободы духа, либо «кушитства», символизирующего «преобладание вещественной необходимости, как не отрицание духа, но отрицание его свободы в проявлении». Фактически, по Хомякову, это два основных типа человеческого мировосприятия, два возможных варианта метафизической позиции. Существенно то, что деление на «иранство» и «кушитство» в «Семирамиде» не абсолютно, а относительно. Христианство же в историософии Хомякова - не столько высший тип «иранского» сознания, сколько уже его преодоление. Неоднократно в книге признается и культурно-историческое значение достижений народов, представляющих «кушитский» тип. Идея абсолютизации каких-либо национально-религиозных форм исторической жизни отвергается в «Семирамиде»: « История уже не знает чистых племен. История не знает также чистых религий».

Сталкивая в своей историософии «свободу духа» (иранство) и «вещественный», фетишистский взгляд, названный «кушизмом», Алексей Хомяков продолжал ключевой для славянофилов спор с рационализмом, лишившим, по их мнению, западный мир внутреннего духовно-нравственного содержания и утвердивший на его месте «внешне-юридический» формализм общественной и религиозной жизни. Критикуя Запад, Хомяков не был склонен к идеализации ни прошлого России (в отличие от Аксакова), ни ее настоящего. В русской истории он выделял периоды относительного «духовного благоденствия» (царствования Федора Иоанновича, Алексея Михайловича, Елизаветы Петровны). В эти периоды не было «великих напряжений, громких деяний, блеска и шума в мире» и создались условия для органического, естественного развития «духа жизни народа».

Будущее России, о котором мечтал Хомяков, должно было стать преодолением «разрывов» русской истории. Он надеялся на «воскресение Древней Руси», хранившей по его убеждению, религиозный идеал соборности, но воскресение - «в просвещенных и стройных размерах», на основе нового исторического опыта государственного и культурного строительства последних столетий.

Алексей Хомяков

России

"Гордись! - тебе льстецы сказали. - Земля с увенчанным челом, Земля несокрушимой стали, Полмира взявшая мечом! Пределов нет твоим владеньям, И, прихотей твоих раба, Внимает гордым повеленьям Тебе покорная судьба. Красны степей твоих уборы, И горы в небо уперлись, И как моря твои озеры..." Не верь, не слушай, не гордись! Пусть рек твоих глубоки волны, Как волны синие морей, И недра гор алмазов полны, И хлебом пышен тук степей; Пусть пред твоим державным блеском Народы робко кланят взор И семь морей немолчным плеском Тебе поют хвалебный хор; Пусть далеко грозой кровавой Твои перуны пронеслись - Всей этой силой, этой славой, Всем этим прахом не гордись! Грозней тебя был Рим великой, Царь семихолмного хребта, Железных сил и воли дикой Осуществленная мечта; И нестерпим был огнь булата В руках алтайских дикарей; И вся зарылась в груды злата Царица западных морей. И что же Рим? и где монголы? И, скрыв в груди предсмертный стон, Кует бессильные крамолы, Дрожа над бездной, Альбион! Бесплоден всякой дух гордыни, Неверно злато, сталь хрупка, Но крепок ясный мир святыни, Сильна молящихся рука! И вот за то, что ты смиренна, Что в чувстве детской простоты, В молчаньи сердца сокровенна, Глагол творца прияла ты, - Тебе он дал свое призванье, Тебе он светлый дал удел: Хранить для мира достоянье Высоких жертв и чистых дел; Хранить племен святое братство, Любви живительный сосуд, И веры пламенной богатство, И правду, и бескровный суд. Твое всё то, чем дух святится, В чем сердцу слышен глас небес, В чем жизнь грядущих дней таится, Начало славы и чудес!.. О, вспомни свой удел высокой! Былое в сердце воскреси И в нем сокрытого глубоко Ты духа жизни допроси! Внимай ему - и, все народы Обняв любовию своей, Скажи им таинство свободы, Сиянье веры им пролей! И станешь в славе ты чудесной Превыше всех земных сынов, Как этот синий свод небесный - Прозрачный вышнего покров! Осень 1839

Ко дню памяти (23 сентября / 6 октября) великого русского православного мыслителя, богослова, историка, поэта, публициста, критика, основоположника «классического славянофильства» Алексея Степановича Хомякова (1804-1860) мы переиздаем сочинение историка, публициста, педагога Валерия Николаевича Лясковского (1858-1938).

Это первое монографическое сочинение об А.С. Хомякове.

В.Н. Лясковский окончил физико-математический ф-т Московского ун-та (1880), затем учился на филологическом ф-те. «Почти мальчиком» он познакомился с И.С. Аксаковым, летом 1876 г. помогал ему разбирать корреспонденцию Славянского комитета, был и в теплых отношениях с А.Ф. Аксаковой (в архивах сохранились ее письма к нему), посещал аксаковские «пятницы», сотрудничал в газете И.С. Аксакова «Русь».

С 1882 г. служил в архиве МИД. С 1884 г. переехал в свое небольшое орловское имение «Дмитровское-Истомино». По соседству находилось имение Киреевка (Киреевская слободка), братьев И.В. и П.В. Киреевских (умерших в 1856 г.), где жила вдова Ивана Васильевича - Наталья Петровна (рожд. Арбенева). В 1898 г. В.Н. Лясковский купил Киреевку, сохранил и разобрал архив Киреевских и написал первые биографии об основоположниках славянофильства (Алексей Степанович Хомяков. Его жизнь и сочинения // Русский архив. - 1896. - Кн.3. - С. 337-510; Отд. изд.- М., 1897; Братья Киреевские. Жизнь и труды их. - СПб., 1899.- 99 с.).

После революции В.Н. Лясковский жил в Орле, писал воспоминания. Арестован (1937), погиб в заключении.

Публикацию (в сокращении) специально для (по первому отдельному изданию: Лясковский В.Н. А.С. Хомяков. Его жизнь и сочинения.- М.: Универ. тип., 1897.- VIII , 176, II с.) подготовил профессор А. Д. Каплин. Постраничные сноски автора заменены концевыми.

Деление текста в Интернет-издании на 3 части - составителя (при этом авторское разделение сохранено без изменения).

ПРЕДИСЛОВИЕ.

Трудность исторической оценки умственного деятеля. - Необходимость исторической перспективы при такой оценке. - Особенность деятельности Хомякова. - Отношение к нему и к его сторонникам двух господствующих общественных партий. - Необходимость правильной оценки славянофильства. - Задача предлагаемого труда. - Его план. - Цель автора.

Оценка исторического деятеля тем легче для современников и потомства, чем резче очерчен круг его деятельности и чем доступнее область её пониманию большинства. Законодатель и полководец будут поняты раньше, чем художник и мыслитель; потому что труд последних, хотя быть может более глубокий и плодотворный, не отражается так непосредственно на внешней жизни народа, не затрагивает тотчас её ежедневного течения. Чем выше и духовнее работа, чем шире захват её, чем меньше дает она готовых выводов для немедленного применения, тем чаще работник остается незамеченным и неоцененным. Труд мысли и духа, борьба учения и слова не поддаются тому легкому, поверхностному восприятию, которое тотчас доступно всякому. Часто человек успевает сойти в могилу прежде, чем поймут его; а нередко и над могилою его нескоро наступает правдивая и беспристрастная оценка. И как тому, кто стоит вплоть возле высокой башни, видны лишь камни её основания, и ему нужно отойти в даль, чтобы разглядеть её истинные размеры и красоту: так и в области духа мы часто не разумеем значения исторического лица, потому что стоим к нему еще слишком близко. Нужно нам удалиться от него ходом времени, нужно ему отойти для нас в историческую даль, чтобы нам стало возможно верное его понимание.

Таков был человек, изображению жизни и трудов которого посвящено нижеследующее. И не потому говорим мы это, приступая к рассказу о нем, что таким голословным суждением думаем наперед возвысить его во мнении читателя: подобный прием уместен разве в надгробном слове, а не в историческом жизнеописании; да к человеку этому и не идут такие искусственные приемы возвеличения. Цель наша иная: мы желали бы по возможности выяснить повод к появлению нашего труда, его происхождение и задачу.

Алексей Степанович Хомяков прожил немало (пятьдесят шесть лет) и во вторую половину своей жизни принимал такое заметное участие в умственной жизни своего времени, которого и противники его воззрений никогда не отрицали. Но он не только никогда не выступал на поприще деятельности практической, а и в научных и печатных своих трудах затрагивал главным образом вопросы свойства духовного, вечного, лишь изредка касаясь текущих житейских дел. Поэтому естественно, что деятельность его была недостаточно оценена при жизни и медленно находит оценку по смерти. Но этого мало. Этим объяснялось бы столь позднее появление первого опыта его биографии, и в таком положении находится не он один, а, к сожалению, и многие другие крупные русские деятели. Есть иная причина, замедляющая беспристрастную оценку Хомякова, причина, действовавшая по отношению к нему более, чем к кому бы то ни было.

Хомякова и немногих близких к нему по убеждениям людей (частью сверстников, частью учеников) литературные их противники назвали славянофилами. Имя это, данное отчасти в насмешку, утвердилось за ними. Люди мало знакомые с делом думали и думают, что, согласно с прозвищем, вся суть славянофильства в сочувствии с зарубежными славянами, в панславизме; более осведомленные считали и считают основным догматом славянофилов обособление русской народности (национализм); лишь сравнительно немногие, читавшие сочинения Хомякова и других, знают, что проповедь народного самосознания была у славянофилов, и в особенности у Хомякова, выводом из целой совокупности религиозных убеждений и исторических воззрений.

При жизни старых славянофилов (Киреевских, Хомякова, Самарина, Аксаковых) им противуполагались западники. Теперь, через полвека после спора этих двух направлений мысли, мы видим в нашем ученом литературном и общественном мире опять два господствующих направления, называемые обыкновенно либеральным и консервативным. Принято представителей первого считать преемниками западников, защитников второго - наследниками славянофилов. Не будем останавливаться на вопросе о преемстве западно-либерального направления; в этом вопросе обе стороны довольно согласны. Совершенно иначе представляется теперешний взгляд на славянофильство! В продолжение нескольких десятков лет многие вожди так называемого консервативного направления находили удобным для себя приурочивать проводимые ими взгляды ко взглядам славянофильским, вернее - пользоваться славянофильскою терминологией. Такое стремление было настолько сильно, что противники их, теперешние либералы, и на славянофильство стали смотреть теми глазами, какими смотрят они на современный публицистический консерватизм. С другой стороны, сами консерваторы никогда не переставали несколько сторониться славянофилов, коих оружием они зачастую пользовались, в тайне считая их тоже либералами, только другого сорта, чуть ли не еще более опасного... Таким образом, истинное славянофильство было и осталось равно в недоверии и подозрении у обеих, так сказать, оффициально признаваемых литературно-общественных партий. Такое положение кажется на первый взгляд странным, а между тем объяснение его очень просто. Дело в том, что обе эти так называемые наши партии, либералы и консерваторы, в сущности в одинаковой мере западники, то есть люди переносящие на Русскую почву западноевропейские понятия о консерватизме и либерализме. Поэтому они и не могут иначе относиться к славянофильству, которое, конечно, не подходит ни под одну из двух ходячих мерок; ибо сущность его заключается не в той или иной политической доктрине, а в признании за Русским народом, как выразителем целого Православно-Славянского мира, своих исконных начал, отличных от начал западных и часто даже им противуположных. Поэтому консерваторы и либералы, хотя и враждуют, но понимают друг друга; славянофилов же ни те, ни другие никогда не понимали вполне, так как судили о них по признакам чисто-внешним, а не по основным началам их воззрений, которых не могли или не хотели разглядеть. Проверить это легко хотя бы уже на том, что по одним общественным вопросам славянофилов причисляли к лагерю консервативному, по другим - к либеральному. Пусть такое причисление было чисто-внешнее, случайное, несогласное со смыслом деятельности отдельных славянофилов в том или другом деле: оно все же бывало, а толпа и не судит ни о чем иначе как по внешности. И такое недоразумение продолжалось не год, не два, а целых пятьдесят лет.

Но всякому недоразумению когда-нибудь приходит конец. Настала пора определить место славянофильства в истории развития Русского просвещения и, сведя итог оставленному им наследству, сличить это наследство с тем, что теперь иногда выдается за славянофильское учение или чтó порицается как таковое. Попытки такой критической работы начинают появляться в литературе обоих лагерей.

Составитель предлагаемой статьи далек от мысли дать точный и окончательный ответ на столь широко поставленный вопрос: он дает лишь свой опыт его посильного решения известным способом и в известных границах. Статья эта - не история славянофильства и не изложение славянофильского учения: это биография Хомякова и изложение его сочинений. Характеристики и изложение воззрений близких к Хомякову людей введены в нее лишь постольку, поскольку связь с ними служит к уяснению его личности и учения. Сообразно со своею задачею, статья разделена на две части: в первой рассказана жизнь Хомякова, во второй изложено его учение. В заключении автор излагает свои личные взгляды на значение Хомякова и его дела. Цель такого деления следующая. Никакое мнение не обеспечено от ошибок, тем менее мнение ученика (ибо биограф и не думает скрывать такого своего отношения к мыслителю, коего учение он излагает). Поэтому он не решается назвать свое исследование критикою. Но и верное само в себе мнение может возбудить спор; а так как главнейшая цель нашего труда - изображение, а не истолкование, то мы и желали бы поставить самое это изображение вне спора, не примешивая к нему наших личных мнений. Иначе: мы хотим изобразить Хомякова таким, каков он есть, а не таким, каким он, может быть, кажется нам. Конечно, никакой исследователь не может вполне отрешиться от собственной личности; но он обязан сделать это по мере сил. Вот почему мы и отделили, поскольку это было возможно, объективную часть нашего труда от субъективной.

Предлагая рассказ о жизни Хомякова и изложение его сочинений, мы на основании того и другого излагаем затем наш взгляд на него, как всякий другой, предоставляя читателю проверить этот взгляд или составить свой собственный. Кто-то из западнического лагеря сказал раз автору:

«Настоящий Хомяков утрачен, есть теперь Хомяков Аксаковский, Самаринский, Юрьевский, Кошелевский. Какой из них ближе к подлиннику, мы не знаем, а потому и судить о подлинном не беремся». В этом замечании, конечно, много преувеличения, но есть и доля правды. Цель настоящего труда восстановить, по возможности образ подлинного Хомякова.

Цель эта - не полемическая. Невозможность местами вполне избежать полемического оттенка была очень тяжела для автора, и он приложил все свои старания к тому, чтобы уменьшить в своем сочинении элемент личного спора. Спор противоположных направлений мысли ведет к выяснению истины; спор личных самолюбий и счетов только затемняет ее. Спокойно и твердо высказанное мнение не должно быть принимаемо за вызов. Один вызов желателен во имя истины: вызов на разъяснение всего неясного, на дружную, совместную работу мысли и слова.

Часть первая.

Жизнь А. С. Хомякова.

Происхождение, детство и первая молодость.

В половине ХVIII века жил под Тулою помещик Кирилл Иванович Хомяков. Схоронив жену и единственную дочь, он под старость остался одиноким владельцем большего состояния: кроме села Боучарова с деревнями в Тульском уезде были у Кирилла Ивановича еще имения в Рязанской губернии и дом в Петербурге. Все это родовое богатство должно было после него пойти неведомо куда; и вот старик стал думать, кого бы наградить им. Не хотелось ему, чтобы вотчины его вышли из Хомяковского рода; не хотелось и крестьян своих оставить во власть плохого человека. И собрал Кирилл Иванович в Боучарове мирскую сходку и отдал крестьянам на их волю - выбрать себе помещика, какого хотят, только бы был он из рода Хомяковых, а кого изберет мир, тому он обещал отказать по себе все деревни. И вот крестьяне послали ходаков по ближним и дальним местам, на какие указал им Кирилл Иванович - искать достойного Хомякова. Когда вернулись ходаки, то опять собралась сходка, и общим советом выбрали двоюродного племянника, своего барина, молодого сержанта гвардии Федора Степановича Хомякова, человека очень небогатого. Кирилл Иванович пригласил его к себе и, узнав поближе, увидал, что прав был мирской выбор, что нареченный наследник его добрый и разумный человек. Тогда старик завещал ему все имение и вскоре скончался, вполне спокойным, что крестьяне его остаются в верных руках. Так скромный молодой помещик стал владельцем большего состояния. Скоро молва о его домовитости и о порядке, в который привел он свои имения, распространилась по всей губернии. Стали рассказывать, что в кладовых у него хранятся целые сундуки с серебром и золотом. Когда в 1787 году императрица Екатерина проезжала через Тулу и советовала дворянству открыть банк, то дворяне отвечали ей: «Нам не нужно, матушка, банка; у нас есть Федор Степанович Хомяков. Он дает нам денег в заем, отбирает к себе во временное владение расстроенные имения, устраивает их и потом возвращает назад».

Таков был излюбленный крестьянами Боучаровский владелец.

Сохраненное и увеличенное Федором Степановичем состояние досталось его единственному сыну Александру, женатому на Настасье Ивановне Грибоедовой . Сын не походил на отца. Разгульный, необузданный в своих увлечениях, не имея нужды стеснять себя в чем бы то ни было, он весь отдался страсти к пирам и охоте. Каждую осень около 1-го сентября выезжал он из Боучарова и проводил в отъезжем поле целый месяц, кончая поход смоленским своим имением Липицами, полученным им в приданое за женою. Следствием такой жизни было то, что сын его Степан унаследовал расстроенные дела и долги.

Степан Александрович Хомяков был человек очень добрый, образованный и принимавший живое участие в литературной и умственной жизни своего времени, но не только не деловитый, а и беспорядочный по природе, в добавок страстный игрок. Выйдя в отставку поручиком гвардии, он женился на Марье Алексеевне Киреевской, небогатой и немолодой уже, но еще очень красивой девушке. Живя в Москве, он проиграл в Английском клубе более миллиона, чем окончательна запутал и без того уже плохие дела свои. Тогда Марья Алексеевна сама взялась за хозяйство и, благодаря своей редкой настойчивости, успела заплатить долги мужа. Чтобы сохранить детям состояние, она, с согласия Степана Александровича, перевела все имения на свое имя.

С тел пор муж и жена жили врозь, видаясь изредка: Марья Алексеевна с детьми в Боучарове и в Москве, а Степан Александрович в Липицах. Когда он заболел и после нескольких нервных ударов впал в детство, Марья Алексеевна перевезла его к себе и заботливо за ним ходила. Вообще это была женщина замечательная, соединявшая чуткое сердце с непреклонностью убеждений и воли, доходившею до суровости и выражавшеюся подчас в очень резких поступках. Вот чтó писал о ней, много лет спустя, её сын, лучше всех ее знавший: «Она была хороший и благородный образчик века, который еще не вполне оценен во всей его оригинальности, века Екатерининского. Все (лучшие, разумеется) представители этого времени как-то похожи на суворовских солдат. Что-то в них свидетельствовало о силе неистасканной, неподавленной и самоуверенной. Была какая-та привычка к широким горизонтам мысли, редкая в людях времени позднейшего. Матушка имела широкость нравственную и силу убеждений духовных, которые, конечно, не совсем принадлежали тому веку; но она имела отличительные черты его, веру в Россию и любовь к ней. Для неё общее дело было всегда и частным её делом . Она болела, и сердилась, и радовалась за Россию гораздо более, чем за себя и своих близких».

Степан Александрович и Марья Александровна жили в Москве на Ордынке, в приходе Георгия на Всполье. Здесь 1 мая 1804 года родился у них второй сын Алексей. Кроме него, детей было еще двое: старший на два года сын Федор и дочь Анна. Позднее Хомяковы переехали в дом свой на Петровку, против Кузнецкого моста, а лето проводили иногда в Липицах, но большею частью в Боучарове. Отсюда, во время нашествия Наполеона, Степан Александрович с семьею уехал в свое рязанское имение, село Круглое, Донковского уезда, где они и прожили зиму 1812 - 13 гг., в соседстве близкой своей знакомой Прасковьи Михайловны Толстой, дочери Кутузова, от которой могли иметь точные сведения о ходе военных действий. В память благополучного избавления от врага Марья Алексеевна дала обет построить в Круглом церковь; обет этот был впоследствии исполнен её сыном.

Переезд в Донков и пребывание там были первыми крупными событиями в жизни восьмилетнего Алексея. Хотя он своим младенческим умом и не мог еще обнять всего великого смысла переживаемой им поры, но, развитый не по годам, уже должен был чуять его, а почва для такого чутья в его душе была готова. Дети Хомякова росли не так как большинство детей тогдашнего зажиточного дворянства: вместо отчуждения от Русской жизни и всего более от Русской старины, они на каждом шагу могли видеть живые следы её и свежие предания. Боучаровский дом был полон этою стариною. Исторические воспоминания восходили в нем не только до Петровского времени, но и переходили через глубокий ров, прорытый этим временем в памяти Русского общества. Мальчик знал, что его предок Петр Семенович Хомяков был любимым подсокольничим Алексея Михайловича, и мог видеть письма к нему тишайшего царя, сохранившиеся в их доме. Знал он и еще, пожалуй, слышал от очевидцев чудный рассказ о том, как его прадед, подобно другому, всенародному избраннику, был избран народом и издалека призван владеть Боучаровым, и, конечно, представление о сельском мире, о важности мирского приговора не могло не сложиться в его голове определеннее и строже, чем у всякого другого из его сверстников. Та близость к народу, которую он с детства привык в себе чувствовать, поддерживалась и укреплялась самою крепкою из связей - связью веры и церковного общения. В доме Хомяковых, под непосредственным воздействием Марьи Алексеевны, жизнь шла в чисто-православном духе, со строгим соблюдением всех постов, обрядов и обычаев церковных, что опять-таки встречалось нечасто в тогдашнем верхнем слове Русского общества, пропитанном всевозможными западными учениями: и масонством, и деизмом и атеизмом, всем, но только не православною верою. Проводя большую часть своей детской жизни среди Московских святынь, мальчик не мог не проникнуться настоящим старорусским духом, и когда из своего рязанского убежища он услыхал, что Москва, которую он так любил с тех пор, как себя помнил, принесена в жертву за спасение России, мог ли ребенок Хомяков если не умом, то живым пониманием сердца не уразуметь того, чтó творилось вокруг него?

Так все те понятия, которые ему суждено было, возмужав, выразить в строгой последовательности научного исследования и могучим взмахом творческой мысли объединить в одно стройное учение, все они живыми образами уже стояли над его колыбелью. Под воздействием исключительных условий места и времени зарождался будущий мыслитель, а широкое приволье Боучарова и в особенности Липиц, с близостью к природе, с знаменитою дедовскою и отцовскою охотою, воспитывало поэта. Между тем обращено было заботливое внимание и на учение, и прежде всего на языки, при том не на один только французский, но и на немецкий, английский и латинский. Последнему учил братьев Хомяковых живший при них аббат Воiѵin. Раз маленькому Алексею попалась в какой-то книге папская булла. Он нашел в ней опечатку и спросил аббата, как же он считает непогрешимым папу, делающего ошибки в правописании, за что и был наказан. Этот случай наводит на мысль, что в разговорах между ученым аббатом и его воспитанником затрагивались богословские вопросы, и что эти разговоры и послужили первым толчком, направившим ум будущего богослова на различие исповеданий. Что касается порученного аббату прямого дела - преподавания латинского языка, то он выполнил его добросовестно, и мальчик основательно усвоил себе этот язык. Язык греческий он в начале знал плохо и утвердился в нем лишь впоследствии, а также познакомился с санскритским. Новые же языки Хомяков знал в совершенстве.

В начале 1815 года вся семья Степана Александровича поехали из Липиц в Петербург, потому что московский дом сгорел. По дороге мальчик всюду видел лубочные портреты Георгия Черного, и в его пылком воображении врезались образ сербского героя и рассказы о нем. В тоже время он и брат его мечтали, что они едут воевать с Наполеоном. Поэтому, когда они услыхали о битве при Ватерлоо, то Федор Хомяков спросил брата: «С кем же мы теперь будем драться?» - «Стану бунтовать славян», отвечал одиннадцатилетний Алексей. Петербург показался им каким-то языческим городом, и они ждали, что их будут принуждать переменить веру; но они твердо решились вытерпеть всякие мучения, а не принимать чужого закона. Нельзя не обратить внимания на все эти мелкие черты в жизни ребенка: ими в значительной мере объясняется последующее направление его мыслей.

В Петербурге Хомяковы прожили около двух лет. Там им преподавал русскую словесность драматический писатель Андрей Андреевич Жандр, друг Грибоедова. Взгляды последнего, в то время новые и вполне самостоятельные, этим путем дошли до них и, конечно, не остались без последствий. Вчитываясь в монологи Чацкого и вспомнив то господствующее направление общества, которое эти монологи обличают, мы невольно увидим некоторую связь между протестом, выразившимся в «Горе от ума», и позднейшим Московским направлением, которого провозвестником явился Хомяков; а если прибавим к этому, что Грибоедов относился с некоторым сомнением к преобразованиям Петра Великого, то связь эта окажется еще теснее.

После Петербурга Хомяковы три года жили по зимам в Москве, при чем оба брата оканчивали свое ученье, занимаясь вместе с Дмитрием и Алексеем Веневитиновыми под руководством шившего в их доме доктора философии Андрея Гавриловича Глаголева. Математику преподавал им профессор университета и друг С. Т. Аксакова Павел Степанович Щепкин, а чтение доставляла богатая библиотека Степана Александровича.

Между братьями Веневитиновыми и Хомяковыми установилась на всю жизнь самая тесная дружба. На сколько успешно шло ученье, можно судить по тому, что пятнадцатилетний Алексей Хомяков перевел Тацитову «Германию», и что перевод этот через два года был напечатан в «Трудах Общества Любителей Российской Словесности». Выбор предмета указывает отчасти на направление вкусов переводчика. Подобное же направление можно подметить и в его первых стихотворных опытах. Начал он, повидимому, и тут с переводов из Виргиния и Горация. Оду последнего «Pareus deorum cultor et infrequens», в которой прославляется божественное всемогущество, он перевел два раза, двумя разными размерами.

Первые самостоятельные произведения Хомякова ничем не отличаются от заурядных стихотворений других современных ему поэтов. В басне «Совет зверей» есть намек на вопрос о различии религий, но юный поэт еще не приходит ни к какому определенному заключению. Около этого времени Хомяков начал писать трагедию «Идоменей», которую довел только до второго действия. Немного спустя, он выдержал в Московском университете экзамен на степень кандидата математических наук.

В это самое время в Греции шла борьба за независимость. Хомяковы еще по Петербургу имели связи с графом Каподистрией, в Москве же у них часто бывал агент Филелленов Арбé, бывший ранее гувернером Федора и Алексея. рассказы Арбé воспламенили его младшего воспитанника, и тот решился бежать, чтобы сражаться за греков и подымать славян. Достав себе с помощью Арбé фальшивый паспорт, купив засапожный нож и собрав рублей пятьдесят денег, он поздно вечером, в ваточной шинели, ушел из дому. Но ему не удалось обмануть бдительность своего дядьки Артемия, уже давно за ним наблюдавшего. Прождав возвращения Алексея Степановича до полночи и не дождавшись его, старик послал за барином в Английский клуб. Степан Александрович тотчас приехал домой и, добившись правды от своего старшего сына, разослал погоню во все стороны. За Серпуховскою заставою беглеца настигли и привезли домой. Отец не наказал его, и только старший брат получил строгий выговор за то, что не остановил младшего; воинственным же наклонностям юного кандидата постарались дать более безопасное направление, определив его вскоре в военную службу, в кирасирский полк, которым командовал Дмитрий Ерофеевич Остен-Сакен. Через год молодой Хомяков перешел оттуда в Конную гвардию. Воспоминанием о неудавшемся бегстве в Грецию осталось «Послание к Веневитиновым», в котором поэт мечтает о славных подвигах, о войне за веру и освобождение Эллады. К тому же времени относится неоконченная поэма «Вадим», воспевающая столько раз воспетого поэтами того времени полуисторического Новогородского героя.

Первыми друзьями молодости Алексея Степановича, кроме брата его Федора и Веневитиновых, были: двоюродный его брат, племянник Марьи Алексеевны, Василий Степанов. Киреевский, Александр Алексеевич Муханов, а затем товарищи Веневитиновых по службе в Московском Главном Архиве Министерства Иностранных Дел: Иван Васильевич Киреевский и Александр Иванович Кошелев. Блестящий, высокодаровитый и не по летам серьезный Дмитрий Веневитинов, обещавший стать в первом ряду умственных деятелей своего времени, был средоточием этого дружного кружка, составившегося из лучших представителей тогдашней образованной московской молодежи. Все они были усердными последователями немецкой философии и сторонниками западного просвещения; но Хомяков не уступал им своего строго-православного и русского образа мыслей. В том отношении он сразу сошелся с младшим братом Киреевского, Петром Васильевичем, с которым познакомился немного позже и которого горячо полюбил. Необыкновенная чистота души П. В. Киреевского и его непоколебимая преданность самобытному развитию русского народа не могли не привлечь Хомякова, который прозвал его «великим печальником за Русскую землю».

Скоро Алексею Степановичу пришлось столкнуться с совершенно другими учениями и испытать себя на ином поприще спора.

Служба в Петербурге. - Встречи с декабристами. - Поездка зa границу. - Трагедия «Ермак». - Возвращение в Россию.

Переселение Хомякова в Петербург совпало с разгаром брожения умов, приведшего к событию 14 декабря 1825 года. Но убеждения и общественные идеалы молодого корнета гвардии, вынесенные им из дому и из многосторонного образования, установленные работою рано окрепшего ума, были настолько определенны, что он сразу нашелся среди тех теоретических и практических противоречий, из которых не сумели выйти многие из его сверстников. Встречаясь с декабристами у своих родственников Мухановых, он вступал с ними в горячие споры, утверждая, что изо всех революций самая несправедливая есть революция военная. Раз он до поздней ночи проспорил с Рылеевым, доказывая ему, что войска, вооруженные народом для его защиты, не имеют права распоряжаться судьбами народа по своему произволу. Князя А. И. Одоевского он уверял, что он, Одоевский, вовсе не либерал, а только предпочитает единодержавию тиранство вооруженного меньшинства. Но такие взгляды слишком далеки были от того, чтó думалось и говорилось кругóм, чтобы найти себе отзвук или сочувствие; да и высказывавшему их двадцатилетнему юноше еще много нужно было пережить и передумать, прежде чем выступить с более твердою и определенною проповедью народности. В нем самом еще кипели и страсти, и разнородные жизненные стремления, и сомнения в силе и смысле своего призвания. Это смутное борение самоопределяющагося сильного ума вылилось в стихотворении «Желание покоя «, написанном им в 1824 году в Петербурге, - первом его произведении, имеющем самостоятельное художественное значение. Среди неровностей слога и юношеских длиннот в этом стихотворении уже слышится порою будущий Хомяков; поэтому мы приводим его вполне.

Налей, налей в бокал кипящее вино!

Как тихий ток воды забвенья,

Моей души жестокие мученья

На время утолит оно.

Пойдем туда, где дышет радость,

Где бурный вихрь забав шумит,

Где глас души, где глас страстей молчит,

Где не живут, но тратят жизнь и младость.

Среди веселых игр, за радостным столом,

На миг упившись счастьем ложным,

Я приучусь к мечтам ничтожным,

С судьбою примирюсь вином.

Я сердца усмирю роптанье,

Я думам не велю летать,

На тихое небес сиянье

Я не велю глазам своим взирать.

Сей синий свод, усеянный звездами,

И тихая безмолвной ночи тень,

И в утренних вратах рождающийся день,

И царь светил, парящий над водами -

Они изменники! Они, прельщая взор,

Пробудят вновь все сны воображенья;

И сердце робкое, просящее забвенья,

Прочтет в них пламенный укор.

Оставь меня, покоя враг угрюмый,

К высокому, к прекрасному любовь!

Ты слишком долго тщетной думой

Младую волновала кровь.

Оставь меня! Волшебными словами

Ты сладкий яд во грудь мою влила

И вслед за светлыми мечтами

Мена от мира увлекла.

Довольный светом и судьбою,

Я мог бы жизненной стезей

Влачиться к цели роковой

С непробужденною душою.

Я мог бы радости с толпою разделять,

Я мог бы рвать земные розы,

Я мог бы лить земные слезы

И счастью в жизни доверять...

Но ты пришла. С улыбкою презренья

На смертных род взирала ты,

На их желанья, наслажденья,

На их бессильные труды.

Ты мне с восторгом, друг коварный,

Являла новый мир вдали

И путь высокий, лучезарный

Над смутным сумраком земли.

Там все прекрасное, чем сердце восхищалось.

Там все высокое, чем дух питался мой,

В венцах бессмертия являлось

И в след манило за собой.

И ты звала. Ты сладко напевала

О незабвенной старине,

Венцы и славу обещала,

Безсмертье обещала мне.

И я поверил. Обаянный

Волшебным звуком слов твоих,

Я презрел Вакха дар румяный

И чашу радостей земных.

Но что-ж? Скажи: за все отрады,

Которых я навек лишен,

За жизнь спокойную, души беспечный сон,

Какие ты дала награды?

Мечты неясные, внушенные тоской,

Твои слова, обеты и обманы,

И жажду счастия, и тягостные раны

В груди, растерзанной судьбой.

Прости....

Но нет! Мой дух пылает

Живым, негаснущим огнем,

И никогда чело не просияет

Веселья мирного лучем.

Нет, нет! Я не могу цепей слепой богини,

Смиренный раб, с улыбкою влачить.

Орлу ль полет свой позабыть?

Отдайте вновь ему широкие пустыни,

Его скалы, его дремучий лес!

Он жаждет брани и свободы,

Он жаждет бурь и непогоды

И беспредельности небес.

Увы, напрасные мечтанья!

Возмите-ж от меня бесплодный сердца жар,

Мои мечты, надежды, вспоминанья,

И к славе страсть, и песнопенья дар,

И чувств возвышенных стремленья.

Возьмите все!

Но дайте лишь покой,

Безпечность прежних снов забвенья

И тишину души, утраченную мной.

Настоящая борьба была впереди, а теперь нужно было собраться с силами, привести в порядок роившиеся в голове мысли; нужно было на время уйти от шума и суеты столицы, отдохнуть и одуматься. Вероятно, по этим побуждениям, надеясь многое повидать и многому научиться, да и побыть с братом, служившим при посольстве в Париже, Хомяков просил у родителей позволения выйти в отставку и предпринять заграничное путешествие. Степан Александрович, всегда более податливый, тотчас на это согласился; но Марья Алексеевна сначала восстала против затеи сына, и только настояния Федора Степановича, любимца матери, убедили ее дать свое согласие. Вот чтó писал ей Федор Степанович 2 Февраля 1825 года из Парижа в Вюрцбург, где Марья Алексеевна в то время находилась ради лечения дочери. «J"ai reçu une lettre de mon père du 17 Décembre; sa santé paraissait un peu rétablie. Il m"annonce avoir permis à mon frère de quitter le service. Pour moi je pense qu "Alexis ne peut faire mieux que de profiter de cette permission et de partir pour l"étranger. La perte d"un au de service n"est rien du tout dans les circonstances actuelles: il faut penser à l"avenir, et tous les jours je me raffermis dans la conviction, qu"avec le caractère de mon frère, un voyage à l"étranger lui est absolument indispensable en ce moment. Ce sera d"ailleurs le meilleur moyen pour rétablir sa santé; et quant aux dépenses, ellesne s"élèveront pas au quart de ce que lui aurait coûté la remonte. Je désirerais fortpour moi, et encore plus pour lui, qu"il vînt passer six à sept mois ici. Il végète à Petersbourg. L"indolence, l"apathie de son caractère y rend inutile l"activité de son esprit; à Paris tout l"exciterait. Je vous écrirai incessamment sur ce même sujet, mais plus au long, et j"espère alors vous convaincre entièrement» .

Получив согласие матери, Хомяков тотчас вышел в отставку и уехал за границу, где провел около полутора года, с начала 1825 до конца 1826. Брата он уже не застал в Париже, так как Федор Степанович был тем временем переведен на службу в Петербург.

В Париже Хомяков занимался живописью в академии. Раз, когда ему долго не присылали денег, он взял заказ на запрестольный образ для католического храма, но работа эта была ему настолько не по душе, что он, как только получил деньги из дому, тотчас ее бросил. Вообще он и в Париже сохранил свое православное настроение и так строго соблюдал церковные обряды, что во весь Великий Пост съумел ни разу не оскоромиться.

В это время писал он свою трагедию «Ермак», о которой, Пушкин дал такой отзыв: «Ермак - лирическое произведение пылкого юношеского вдохновения, не есть произведение драматическое. В нем все чуждо нашим нравам и духу, все, даже самая очаровательная прелесть поэзии» .

Внешняя форма, так сказать, бытовая оболочка трагедии очень далека от бытовой исторической действительности; но за этою внешностью, хоть и не вполне еще ясно, уже слышатся народные, общественные и человеческие идеалы автора. Отошедший в историю, как самостоятельное драматическое произведение, «Ермак» важен для нас в связи с последующим развитием мысли Хомякова. Он был поставлен в Петербурге в 1829 году, а напечатан через три года. Во время заграничной поездки Хомякова в журналах начали появляться его мелкие стихотворения.

Из Парижа, окончив «Ермака» и насмотревшись на знаменитого трагика Тальму, Алексей Степанович поехал в Швейцарию, оттуда в северную Италию и через земли западных славян вернулся в Россию. От этой первой заграничной его поездки осталась черновая рукопись небольшой статьи о зодчестве, в которой он, по поводу описания Миланского собора, задает себе вопрос о происхождении этого искусства и приходит к заключению, что первоначальным источником зодчества была религия, и что начала его нужно искать не у подражательных римлян, а у народов Востока, в Египте и в Индии. Таким образом, уже в эту раннюю пору жизни взоры Хомякова обращались к древнему Востоку. Воспоминанием о северной Италии навеяно стихотворение «Isola bella».

Алексей Степанович, вернувшись в конце 1826 года из-за границы, заехал прежде всего в Липицы к отцу, который всегда был к нему очень нежен и особенно волновался его литературными успехами. Оттуда он поехал в Боучарово с намерением помогать матери в ведении хозяйства. Но ладить с Марьей Алексеевной было не легко, а Алексей Степанович был тогда еще слишком молод, чтобы уметь быть покорным сыном во всех мелочах жизни, в чем он совершенно успел впоследствии. Совместное их хозяйство не пошло, и Хомяков месяца через два уехал в Петербург к брату. Здесь ждало его первое в жизни тяжелое горе: в марте 1827 года смерть в несколько дней унесла Дмитрия Веневитинова. Хомяков потерял в нем любимого друга, а Россия, быть может, одного из сильнейших своих поэтов. Изданная после его смерти маленькая книжечка стихов полна искрами такого огня, каким горят юношеские произведения лишь очень немногих избранников

Беда не пришла одна: в том же году Алексей Степанович схоронил другого нежно любимого товарища: своего двоюродного брата Василия Киреевского. Это двойное горе, а также и два года, проведенные в чужих краях, при постоянных занятиях искусством, не остались без следа в настроении молодого поэта. Его стихотворения 1827 - 1828 годов звучат несравненно бóльшею глубиною художественного замысла и зрелостью мысли. Таково, например, стихотворение «Молодость».

Небо, дай мне длани

Мощнаго Титана!

Я схвачу природу

В пламенных объятьях;

Я прижму природу

К трепетному сердцу,

И она желанью

Сердца отзовется

Юною любовью.

В ней все дышет страстью,

Все кипит и блещет,

И ничто не дремлет

Хладною дремотой.

На земле пылают

Грозные волканы;

С шумом льются реки

К безднам океана;

И в лазурном споре

Волны резво плещут

Бурною игрою.

И земля, и море

Светлыми мечтами,

Радостью, надеждой,

Славой и красою

Смертного дарят.

Звезды в синей тверди

Мчатся за звездами,

И в потоках света

Тайное призванье.

И века проходят,

И века родятся:

Вечное боренье,

Пламенная жизнь.

Небо, дай мне длани

Мощнаго Титана!

Я хочу природу,

Как любовник страстный,

Радостно обнять.

В стихотворении «Поэт» является впервые та сила стиха, которою отличаются позднейшие произведения Хомякова:

Он к небу взор возвел спокойный,

И Богу гимн в душе возник,

Творенью мертвому язык.

В это время Алексей Степанович много рисовал в Эрмитаже и часто бывал у Мухановых, у Е. А. Карамзиной и у князя В. Ф. Одоевского. Об одном вечере у последнего А. И. Кошелев рассказывает так: «Проводили мы вечер у князя Одоевского, спорили втроем о конечности и бесконечности мира, и незаметно беседа наша продлилась до трех часов ночи. Тогда хозяин дома напомнил, что уже поздно, и что лучше продолжить спор у него же на следующий день. Мы встали, начали сходить с лестницы, продолжая спор; сели на дрожки и все-таки его не прерывали. Я завез Хомякова на его квартиру; он слез, я оставался на дрожках, а спор шел своим чередом. Вдруг какая-то немка, жившая над воротами, у которых мы стали, открывает форточку в своем окне и довольно громко говорит: «Mein Gott und Herr, was ist denn das?» (Боже мой, Господи, да что же это такое?) Мы расхохотались, и тем окончился наш спор».

Вторичное поступление на службу. - Война 1828 - 1829 гг. - Москва. - Споры с друзьями. - Следы настроения Хомякова в его стихотворениях.

Когда началась война с турками, Федор Степанович Хомяков был назначен от Министерства Иностранных дел состоять при Паскевиче на Кавказе (где он в том же 1828 году и умер). Уезжая из Петербурга, он предложил брату поступить также на службу по дипломатической части при действующей армии. Алексей Степанович сначала согласился, но потом переменил намерение и снова вступил в военную службу, в Белорусский гусарский принца Оранского полк. В начале мая он был уже на Дунае, в сопровождении своего старого дядьки Артемия, некогда помешавшего ему бежать в Грецию. Во все продолжение войны Хомяков состоял адъютантом при генерале князе Мадатове, участвовал во многих делах и выказал блестящую храбрость. О Мадатове Алексей Степанович сохранил благодарную память и впоследствии принимал деятельное участие в составлении биографии князя, изданной служившими под его начальством офицерами. От этого времени сохранилось следующее письмо Хомякова к матери из под Шумлы: «Я получил ваше письмо и с удивлением вижу, что письма, писанные мною к вам и батюшке еще из России, именно из Киева, на синей бумаге, за неимением белой, со вложенными двумя маленькими песнями, сочиненными на дороге, (пропали) . Я писал к вам также на первой станции за Дунаем, но отдал письмо на почте под Силистрией. Туда отправился я с главной квартирой, потом отделился от неё, присоединился к дивизии и к князю, который меня принял очень хорошо, был свидетелем славного дела 30-го мая, где визиря так жестоко разбил наш главнокомандующий, и потом действующим лицем в деле 31-го, где дивизия наделала чудеса, поколотила турок жестоко, гнала их до Шумлы, взяла редуты (вещь неслыханная для кавалерии) и знамен и пушек пропасть. Я был в атаке, но хотя раза два замахнулся, но не решился рубить бегущих, чему теперь очень рад. После того подъехал к редуту, чтобы осмотреть его поближе. Тут подо мною была ранена моя белая лошадь, о которой очень жалею. Пуля пролетела насквозь через обе ноги; однако же есть надежда, что она выздоровеет. Прежде того она уже получила рану в переднюю лопатку саблею, но эта рана совсем пустая. За то я был представлен к Владимиру, но по разным обстоятельствам, не зависящим от князя Мадатова, получил только с. Анну с бантом; впрочем, и этим очень можно быть довольным. Ловко я сюда приехал, как раз к делам, из которых одно жестоко наказало гордость турок, а другое утешило нашу дивизию за все горе и труды прошлогодние. Впрочем, я весел, здоров и очень доволен Пашкою».

В лагере под Базарджиком 3 июля Хомяков написал стихотворение «Сон». К следующему 1829 году относятся стихотворения «Сонет», «Прощание с Адрианополем» и «Клинок». И так вдохновение нечасто посещало его среди тревог боевой жизни; но за то все три упомянутых стихотворения отличаются своею силою и законченностью формы.

Как только прекратились военные действия, Алексей Степанович взял отпуск и приехал в Москву, где в эту зиму его часто видали на балах Благородного Собрания. Однако он не танцовал, хотя, по отзывам очевидцев, к нему очень шел адъютантский мундир, и дамы часто выбирали его на мазурку. В это время пришлось ему быть действующим лицом в семейном торжестве. За несколько лет перед тем Марья Алексеевна привезла с Кавказа, куда ездила на воды, мальчика-черкеса Лукмана. Он воспитывался в её доме и, когда подрос, принял крещение 4 февраля 1830 года с именем Димитрия. Восприемником его был Алексей Степанович. Этот молодой человек, Дмитрий Степанович Кадзоков, вскоре поступил в Московский университет и, приезжая на летние вакации в Боучарово, пользовался постоянною дружбою своего крестного отца, отдававшего ему значительную часть своего времени.

По заключении Адрианопольского мира, Хомяков вышел в отставку и проводил лето в Боучарове, постоянно и много читая, занимаясь хозяйством и охотясь, а зимою жил в Москве.

То было время, когда русское образованное общество переживало одну из наиболее знаменательных переходных эпох своих. Еще недавно только миновало 14 декабря 1825 года со своими последствиями, и направление государственной политики вполне определилось. На поприще словесности Пушкин достиг вершины своей славы, а Гоголь еще не появлялся. Немецкая философия владела умами русской ученой молодежи. Мы видели, что Хомяков ранее принадлежал к тому тесному кружку юных философов, которого средоточием был покойный Д. В. Веневитинов; в него возвратился он и теперь, но возвратился уже не тем пылким и неустановившимся юношей, каким покинул Москву семь лет назад, а зрелым и самостоятельным мыслителем. Среди шеллингистов, гегелианцев и беззаветных приверженцев западного просвещения раздалось его слово о необходимости самобытного развития русской народности, об изучении старины и возвращении к её заветам, о Православии, как основе Русского народного характера, о значении Славянского племени в истории и о будущем мировом призвании России. То было слово новое, до тех пор неслыханное. Странно и дико звучало оно для огромного большинства тогдашнего образованного общества, называвшего русского мужика варваром и отождествлявшего Православную веру с постным маслом. Да и ближайшие слушатели и друзья Алексея Степановича держались тогда еще совсем иных воззрений. К Хомякову примыкал разве один только Петр Киреевский; но он по складу своего ума и характера, скромного и застенчивого, не был рожден проповедником. Более даровитый, старший брат его был еще далек от православно-русского образа мыслей, к которому обратился впоследствии. В 1832 году он начал издавать журнал «Европеец», который вскоре был запрещен. Хомяков печатал в нем свои стихи. Местом постоянных сборищ всего этого кружка был дом матери Киреевских, Авдотьи Петровны, по второму мужу Елагиной.

Там, у Красных ворот, начались те бесконечные споры, которые потом, постепенно обостряясь, привели к резкому разделению двух направлений Русской мысли. Но тогда эти два течения еще не вполне определились; да и самому вождю направления народного нужно было еще много пережить и собрать вокруг себя новые, молодые силы.

Между тем вспомним, что ему не было еще тридцати лет. Его живая, впечатлительная природа беспрестанно увлекалась то в ту, то в другую сторону, и тем поразительнее неуклонность развития его убеждений. В стихотворениях этого времени можно проследить такие перемены настроения. То внутренний голос упрекает его в минутном забвении своего призвания («Думы»), то в душу его закрадывается сомнение в себе («Два часа»):

Но есть поэту час страданья,

Когда восстанет в тьме ночной

Вся роскошь дивная созданья

Перед задумчивой душой;

Когда в груди его сберется

Мир целый образов и снов,

Н новый мир сей к жизни рвется,

Стремится к звукам, просит слов.

Но звуков нет в устах поэта,

Молчит окованный язык,

И луч божественного света

В его виденья не проник.

Вотще он стонет исступленный:

Ему не внемлет Феб скупой,

И гибнет мир новорожденный

В груди бессильной и немой.

То недавние боевые образы встают перед ним, и он снова рвется на войну («Просьба»). Но над всеми этими мимолетными думами господствует одно светлое и строгое настроение верующей души, сознающей свое несовершенство:

К небу подъемлю я очи с мольбой,

Грех обливаю горячей слезой.

В сердце взгляну я: там Божья печать -

Грех мой покрыла Творца благодать («Из Саади»).

В таком настроении написано стихотворение «На сон грядущий», которого конец является как бы пророчеством:

Творец вселенной,

Услышь мольбы полнощный глас!

Когда Тобой определенный

Настанет мой последний час,

Пошли мне в сердце предвещанье!

Тогда покорною главой,

Без малодушного роптанья,

Склонюсь пред волею святой.

В мою смиренную обитель

Да придет Ангел-разрушитель,

Как гость издавна жданный мной!

Мой взор измерит великана,

Боязнью грудь не задрожит,

И дух из дольнего тумана

Полетом смелым воспарит.

Наконец, в поэзии Хомякова начинают более определенно сказываться и его всеславянские идеи. Такова «Ода»: из неё виден взгляд его на отношения наши к полякам, против которых он не пошел служить в 1830 году.

Потомства пламенным проклятьям

Да будет предан тот, чей глас

Против славян славянским братьям

Мечи вручил в преступный час!

Да будут прокляты сраженья,

Одноплеменников раздор,

И перешедший в поколенья

Вражды безсмысленной позор;

Да будут прокляты преданья,

Веков исчезнувших обман,

И повесть мщенья и страданья -

Вина неисцелимых ран!

И взор поэта вдохновенный

Уж видит новый век чудес:

Он видит - гордо над вселенной,

До свода синего небес,

Орды Славянские взлетают

Широким, дерзостным крылом,

Но мощную главу склоняют

Пред старшим, Северным орлом.

Их тверд союз, горят перуны,

Закон их властен над землей,

И будущих Баянов струны

Поют согласье и покой.

Та же мысль, тот же поэтический образ в стихотворении «Орел», впервые стяжавшем Хомякову громкую славу между славянами:

Высоко ты гнездо поставил,

Славян полунощных орел,

Широко крылья ты расправил,

Далеко в небо ты ушел.

Лети! Но в горнем море света,

Где силой дышащая грудь

Разгулом вольности согрета,

О младших братьях не забудь.

На степь полуденного края,

На дальний Запад оглянись:

Их много там, где гнев Дуная,

Где Альпы тучей обвились,

В ущельях гор, в Карпатах темных,

В Балканских дебрях и лесах,

В сетях тевтонов вероломных,

В стальных татарина цепях.

И ждут окованные братья,

Когда же зов услышат твой,

Когда ты крылья, как объятья,

Прострешь над слабой их главой,

О вспомни их, орел полночи,

Пошли им звонкий свой привет,

Да их утешит в рабской ночи

Твоей свободы яркий свет!

Питай их пищей сад духовных,

Питай надеждой лучших дней,

И клад сердец единокровных

Любовью жаркою согрей.

Их час придет: окрепнут крылья,

Младые когти подростут,

Вскричат орлы - и цепь насилья

Железным клювом расклюют.

В июне 1833 года Алексей Степанович уехал из Боучарова в Крым, но скоро был оттуда вызван, чтобы везти в Москву своего заболевшего дядю Степана Алексеевича Киреевского. В июле следующего 1834 года с отцом Хомякова в Липицах сделался нервный удар, после которого Степан Александрович впал в детство. Он прожил еще два года, скончался в апреле 1836 года и похоронен в Боучарове.

Между тем в личной жизни Алексея Степановича наступила новая пора, для уяснения которой мы должны коснуться некоторых еще не затронутых нами сторон его воспитания и характера.

Родство её с А. С. Грибоедовым в точности неизвестно.

Слова эти представляют почти дословный перевод английской пословицы; "The public business of England is the private business of every Englishman". Здесь, как и везде, сказалось сочувствие Хомякова с английскою народною мыслью.

Перевод. Я получил письмо от батюшки от 17 декабря. Здоровье его, повидимому, немного поправилось. Он извещает меня, что позволил брату выйти в отставку. Что касается до меня, то я думаю, что Алексей лучше всего сделает, если воспользуется этим позволением и уедет за границу. Потеря одного года службы не значит ничего при теперешних обстоятельствах: нужно думать о будущем; а я с каждым днем все более убеждаюсь, что при характере брата заграничное путешествие ему теперь безусловно необходимо. К тому же оно будет лучшим средством поправить его здоровье. Что до расходов, то они не составят и четвертой доли расходов по ремонту. Я бы очень желал для себя, и еще более для него, чтобы он приехал сюда месяцев на шесть или на семь. Он прозябает в Петербурге. От беспечности и апатии его характера пропадает без пользы деятельность его ума, а в Париже все бы его возбуждало. Я вскоре буду писать вам об этом, но подробнее, и тогда надеюсь убедить вас совершенно.

О лирических стихотворениях Хомякова Пушкин с похвалою отзывается в предисловии к «Путешествию в Арзрум».

Слово это пропущено в письме.

Хомяков, Алексей Степанович

Сын Степана Александровича Хомякова и Марьи Aлексеевны, урожденной Киреевской, род. 1 мая 1804 г. в Москве, умер 23 сентября 1860 г. в селе Ивановском Донковского уезда, Рязанской губернии. И по отцу, и по матери Х. принадлежал к старинному русскому дворянству. Детство, проведенное большею частью в деревне и давшее возможность близко приглядеться к крестьянскому быту, а, с другой стороны, влияние просвещенных родителей, особенно матери, женщины умной, энергичной и твердых убеждений, притом весьма религиозной и любившей, по словам сына, Россию более, чем своих близких, - наложили отпечаток на все дальнейшее развитие Хомякова. Из впечатлений детства наиболее сильное произведено было на 8-летнего мальчика переездом, во время нашествия Наполеона, в рязанское имение Круглое; здесь мать Хомякова дала обет в память благополучного избавления от врага построить церковь; обет этот был впоследствии исполнен сыном, Родители Хомякова постарались дать детям тщательное домашнее образование; особенное внимание обращено было на языки: Х. в детстве изучил французский, немецкий, английский и латинский языки. Аббат Буавен, обучавший его последнему, впервые, кажется, натолкнул мысль Хомякова на вопрос о вероисповедных различиях, может быть, тем более, что в доме Хомяковых жизнь шла в чисто православном духе, со строгим соблюдением обрядов. Интерес к славянству пробужден был еще в детстве у Хомякова, по его словам, рассказами о подвигах Карагеоргия. В 1815 и следующих годах семья Хомяковых жила в Петербурге, где для преподавания сыновьям русской словесности приглашен был друг Грибоедова А. А. Жандр, благодаря которому взгляды "Чацкого" стали известны, а, может быть, и передались Хомякову. Затем три зимы проведены были в Москве, где молодые Хомяковы оканчивали свое образование вместе с братьями Веневитиновыми под руководством А. Г. Глаголева. Веневитинов, несомненно, оказал на Хомякова такое же влияние, как на всех, приходивших с ним в соприкосновение, хотя кружок Веневитинова не успел еще сформироваться в то время, когда Х. обучался в Москве и готовился к сданному им вскоре за тем экзамену на кандидата математических наук. Университетские занятия Веневитинова начались лишь в 1822 г., а Х. в этом году находился уже на службе в Петербурге в кирасирском полку (под начальством Д. Е. Остен-Сакена). Ко времени учения в Москве относятся первые стихотворные опыты Хомякова и перевод "Германии Тацита", напечатанный в "Трудах Общества Любителей Российской Словесности". Родители отправили Хомякова в полк, по рассказу П. Бартенева, чтобы дать безопасный выход его жажде военных подвигов: 17-ти лет, под влиянием гувернера Арбе, он собрался было бежать из Москвы, чтобы помочь восставшим грекам; его с трудом тогда вернули. В 1823 г. Х. перечислился в конную гвардию. В это же время, в один из частых своих приездов в Москву, Х. в доме Веневитиновых познакомился с А. И. Кошелевым; последний потом писал, что уже в 1823 г. в общем у Хомякова основные убеждения были те же, что и в 1860 г. В начале 1825 г. Х. временно оставил службу и отправился за границу; во время события 14 декабря он находился в Париже, где занимался живописью, потом был в Швейцарии и Северной Италии, откуда через земли западных славян вернулся в Россию; позже он вспоминал, что "был в славянских землях принят, как любимый родственник, посещающий свою семью". Во время заграничного путешествия в журналах стали появляться мелкие стихотворения Хомякова; в это же время им окончена лирическая драма "Ермак", поставленная на сцену в 1829 г., а напечатанная лишь в 1832 г. Она вызвала противоречивые суждения; впрочем, Пушкин, находил в ней "очаровательную прелесть поэзии". По возвращении Х. жил то в деревне, то в Москве или в Петербурге. Он занимался переводом Шиллера и сотрудничал в "Московском Вестнике", органе кружка Веневитинова. Во время споров в этом кружке Х. отстаивал строгое православие от нападков шеллингистов. Война с Турцией снова вызвала в нем жажду военной деятельности: он поступил в Белорусский гусарский полк и в начале мая был уже на Дунае, состоя адъютантом при генерале кн. Мадатове. За участие в деле 30 мая он был представлен к Владимиру, однако получил лишь св. Анну с бантом. Несколько стихотворений относятся ко времени пребывания Хомякова на войне; лучшее из них по законченности и силе "Прощание с Адрианополем" (7 окт. 1829). Приверженность к славянской идее сильно окрепла в Хомякове во время похода: "проезжая по местам, вспоминал он потом, куда еще не доходило русское войско, я был приветствуем болгарами, не только как вестник лучшего будущего, но как друг и брат". По заключении мира Х. в чине штаб-ротмистра вышел в отставку и с тех пор уже не служил. В это время Х. становится уже одним из центров салона Е. П. Елагиной, где вел нескончаемые споры с шеллингистами и гегельянцами. Литературная деятельность его ограничивалась почти одними лирическими стихотворениями, которые печатались в "Европейце", "Библиотеке для чтения" и др. журналах; при участии Погодина он в это время написал, а в 1833 г. напечатал новую драму "Димитрий Самозванец", отличающуюся тем же избытком лиризма, как и "Ермак". Отношение Хомякова к польской войне 1831 г. отразилось в его "Оде", где он призывает проклятия на того, "чей глас против славян славянским братьям мечи вручал в преступный час"; он проклинает здесь "сраженья, одноплеменников раздор и перешедшей в поколенья вражды бессмысленной позор". Порабощенным славянам посвящено другое его стихотворение - "Орел" (1832), где он призывает помощь "орла полунощных славян" младшим братьям, томящимся "в сетях тевтонов вероломных, в стальных татарина цепях". В "Мечте" (1834) он говорит о "смерти Запада" и приглашает дремлющий восток услышать "глас судьбы" и воспрянуть "в сиянии новом". Таким образом в стихотворениях постепенно высказывались все те мысли, которые потом были развиты в прозаических произведениях Хомякова. В половине тридцатых годов Х. познакомился с сестрою Н. М. Языкова, Екатериною Михайловною (род. в 1818 г.), с которою 5 июля 1836 г. вступил в брак. Екатерина Михайловна, женщина умная и образованная, но очень скромная и застенчивая, всецело отдалась семье; она была послушной невесткой своей энергичной свекрови, жила лишь интересами мужа и весь свой досуг уделяла воспитанию и первоначальному обучению детей, которых y Хомяковых, после смерти первых двух сыновей в 1838 г., было семеро: пять дочерей и два сына. В письмах своих и в некоторых из стихотворений Х. говорит о том полном счастии, которое доставила ему семья; памяти первых, рано умерших детей посвящено одно из лучших стихотворений его: "Бывало, в глубокий полуночный час…". Проживали Хомяковы часть года в деревнях, часть в Москве. С конца 30-х годов начинается и усиленная деятельность Хомякова, как проповедника сложившихся в нем, и до сих пор им лишь в стихотворениях высказывавшихся взглядов. Москва в это время была средоточием лучших умственных сил России. Х., всегдашний гость на оживленных собраниях у Е. П. Елагиной, братьев Киреевских, Свербеевых, часто встречался с Чаадаевым, с главами зарождавшейся западнической школы: Герценом, Огаревым, Грановским, виделся с Н. М. Языковым, братьями Аксаковыми, позже и с отцом их, влиял своими беседами на А. И. Кошелева, Ю. Ф. Самарина, К. А. Коссовича, Ф. В. Чижова, А. Н. Попова, был хорошо знаком с Шевыревым и Погодиным. В доме Хомякова жил в это время племянник его жены Д. А. Валуев, несмотря на свою молодость, занявший видное место в кружке Хомякова, Киреевских и Аксаковых. В биографиях всех перечисленных лиц мы встречаем указания на роль, которую в московских "литературных салонах" играл Х., в нескончаемых спорах со "своими" и "чужими" развивший замечательный дар диалектики. Герцен так отзывался о Хомякове, как спорщике: "Х.был действительно опасный противник; закалившийся старый бретер диалектики, он пользовался малейшим рассеянием, малейшей уступкой. Необыкновенно даровитый человек, обладавший страшной эрудицией, он, как средневековый рыцарь, карауливший Богородицу, спал вооруженный. Во всякое время дня и ночи он был готов на запутаннейший спор и употреблял для торжества своего славянского воззрения все на свете - от казуистики византийских богословов до тонкостей изворотливого легиста. Возражения его, часто мнимые, всегда ослепляли и сбивали с толку". Остроты и анекдоты Хомякова, его умение вышучивать противника, отстаивание им точек зрения, иногда казавшихся взаимно противоречащими, заставили тогда Герцена назвать его "бездушным" и "суетным", но лица, ближе его знавшие, отзывались иначе о диалектических упражнениях Хомякова. Ю. Ф. Самарин говорил впоследствии, что для людей, сохранивших в себе чуткость неповрежденного религиозного смысла, но запутавшихся в противоречиях и раздвоившихся душою, Х. был своего рода эмансипатором; он выводил их на простор, на свет Божий и возвращал им цельность религиозного сознания. Для самого Самарина, равно как и для К. С. Аксакова, встреча в 1840 г. с Хомяковым была решающим событием в их жизни. Х. "превосходил их, писал потом И. С. Аксаков, не только зрелостью лет, опытом жизни и универсальностью знаний, но и удивительным, гармоническим сочетанием противоположностей их обеих натур. В нем поэт не мешал философу, и философ не смущал поэта; синтез веры и анализ науки уживались вместе, не нарушая прав друг друга, напротив в безусловной, живой полноте своих прав, без борьбы и противоречия, но свободно и вполне примиренные". Настояния Д. А. Валуева были причиною тому, что Х. принялся за записывание своих взглядов; приблизительно в 1838 г. Х. стал работать над громадным трудом по всеобщей истории, который остался незаконченным и был издан уже после его смерти. Это его "Записки о всемирной истории", которые он сам озаглавил в рукописи непонятными 4-мя буквами "И. и. и. и .", а друзья в шутку называли "Семирамидою". Этот труд представляет, по меткому выражению А. Ф. Гильфердинга, как бы "ученые мемуары", в которых Х. в продолжение почти двадцати лет записывал для себя, в систематическом порядке, свои соображения, мысли и выводы об истории человечества. Несмотря на совершенно случайный повод, по которому начала писаться "Семирамида", она является разительным доказательством тому, что к концу 30-х годов в уме Хомякова уже была выработана целая историческая система: иначе, как указывает тот же А. Ф. Гильфердинг, было бы совершенно невообразимо, чтобы эта огромная масса разнообразнейших фактов могла быть с первого раза сгруппирована с такою последовательностью в сочинении, которое самим автором не предназначалось для печати и имеется пред ним как черновой набросок без приписок и поправок, без перестановок и без деления на главы или какие бы то ни было рубрики. В связи с громадным, предпринятым им трудом, Х. много читал и занимался; в это время он основательнее познакомился с греческим языком и занялся санскритом: по свидетельству санскритолога К. А. Коссовича, он в 30-х годах читал и свободно изъяснял Риг-Веду. Около того же времени Х. изучал ликийские надписи, в которых находил следы славянства, усвоил себе основания еврейского языка и изучил остатки финикийского языка. Научные занятия не мешали беседам в кружках, посещавшихся Хомяковым. Зимою 1839 г. на одном из еженедельных вечеров у Киреевского, он прочитал свою никогда не назначавшуюся для печати статью "О старом и новом", первую формулировку взглядов своих на древнюю Русь, на Запад и на задачи современной Руси. Статья эта начинается с резкого приговоpa над московской Русью ("безграмотность, неправосудие, разбой, крамолы, непросвещение и разврат…"), но основной ее взгляд вполне соответствует тому, что позже на эту тему писано Хомяковым: в ней те же строгие требования к Руси во имя тех высших начал, которые легли в основу ее развития и которые составляют ее преимущество пред Западом. В поэтической форме та же мысль была высказана Хомяковым в том же 1839 г. в стихотворении "Россия", начинающемся словами: "Гордись! тебе льстецы сказали…". В сознании важности "светил путеводительных" церкви Хомяковым был составлен к началу сороковых годов опыт катехизического изложения учения о церкви под заглавием "Церковь одна". Здесь он определяет церковь как "единство Божией благодати, живущей во множестве разумных творений, покоряющихся благодати". Признаки ее - "внутренняя святость, не дозволяющая никакой примеси лжи", и "внешняя неизменность" - познаются только ею самою и теми, которых благодать призывает "быть ее членами". Вне церкви никто не может спастись, "спасающийся же спасается в церкви, как член ее, и в единстве со всеми ее членами". В связи с этим Х. исповедует необходимость для всех дорожить единством обрядов, свято блюсти освященный церковью символ веры, не отвергать ни одного из таинств. Так как "по воле Божией св. церковь, после отделения многих расколов и римского патриаршества, сохранилась в епархиях и в патриаршествах греческих", то лишь "те могут признавать себя вполне христианскими, которые сохраняют единство с восточными патриаршествами или вступают в сие единство". Как призыв к "отторженным детям" вернуться в лоно православия в это время написано Хомяковым стихотворение "Киев", предназначавшееся для помещения в "Киевлянине" М. А. Максимовича, но по цензурным соображениям тогда не напечатанное. С начала 40-х годов начинается журнальная деятельность Хомякова - прежде всего в "Москвитянине" М. П. Погодина. Первая большая статья Хомякова в "Москвитянине" была вызвана указом 2 апреля 1842 г. об обязанных крестьянах. Х. приветствовал указ, как благое начало, и предлагал свое мнение о том, какого рода полюбовные сделки возможны между помещиком и крестьянами: с особою настойчивостью при этом он выдвигает половничество, с тем однако различием от западно-европейского одноименного явления, что предлагает половником сделать не отдельного крестьянина, а всю сельскую общину; последняя должна будет отвечать за каждого отдельного члена перед помещиком и она же будет распределять землю по тяглам. В следующем году в том же "Москвитянине" Х. напечатал "Письмо в Петербург о выставке", где излагает свой взгляд на национальный характер искусства. В 1844 г. в статье о Глинке Х. имел возможность снова коснуться той же темы; здесь он торжествует начало новой эры в истории русского искусства, которая "создает новые живые формы, полные духовного смысла в живописи и зодчестве", и в которой художники будут "вполне русские" и вполне жить русскою жизнью. Статья заключается восклицанием: "Нет человечески-истинного без истинно-народного!" В основанной Д. А. Валуевым "Библиотеке для воспитания" Х. принял также участие, напечатав в ней в 1844 г. "Царя Федора Иоанновича", а в 1845 г. "Тридцать лет царствования Ивана Васильевича", статьи, назначавшиеся для детского чтения и поэтому мало отражающие личные взгляды Хомякова. Следует отметить, что в оценке Грозного Х. следовал с Карамзиным Курбскому, а в прикреплении крестьян видел меру, необходимую не только для облегчения мелкопоместных владельцев, но и для всего государства. В 1844 г. выпущен был Хомяковым и небольшой сборник стихотворений, вызвавший очень резкий отзыв Белинского, находившего у Хомякова лишь дарование "слагать громкие слова в фразистые стопы". Одно из стихотворений Хомякова в это время было переведено на английский язык англиканским архидиаконом Вильямом Пальмером, который в 1844 г., после неудачи первой своей попытки войти в общение с православною церковью, предпринял вторичное путешествие в Россию и на Восток. Х. тогда познакомился с Пальмером и вступил с ним в переписку, продолжавшуюся около десяти лет. Через Пальмера Х. познакомился и с другим английским богословом, Вильямсом, с которым также переписывался. Письма Хомякова свидетельствуют о том интересе и сочувствии, с которым он отнесся к попытке части англиканского духовенства сблизиться с православием. Он поддерживал Пальмера при его сомнениях, помогал ему вступить в сношения с некоторыми лицами из русского духовенства, настаивал на большей решительности Пальмера в деле перехода, защищая церковь от нареканий архидиакона, обиженного холодно-формальным отношением к нему представителей восточно-христианской иерархии. Влияние писем Хомякова однако не в силах было преодолеть тех личных впечатлений, которые Пальмер вынес из Петербурга, Константинополя и Афин: в 1855 г. архидиакон принял католичество. Почти одновременно с критикою Белинского, обострившиеся отношения между "западным" и "славянским" направлениями сказались в полемике Хомякова с Грановским в 1845-47 гг. Эта полемика была подготовлена и сопровождалась сильными столкновениями Хомякова и Грановского в московских литературных салонах. Н. М. Языков передает в своем дневнике кое-какие отзывы Хомякова о Грановском и говорит об объяснении, бывшем между ними на обеде, данном Грановскому ("А. С., разумеется, загонял его фактами и словом и делом", пишет Языков). Журнальная полемика началась из-за статьи Хомякова, помещенной вместо введения в "Сборнике исторических и статистических сведений о России и о народах, ей единоверных и единоплеменных", изданном Д. А. Валуевым. Статья Хомякова представляет собою исторический обзор судеб славянства с древнейших времен с следующим конечным выводом: "Долго страдавший, но окончательно спасенный в роковой борьбе, более или менее во всех своих общинах искаженный чуждою примесью, но нигде не заклейменный наследственною печатью преступления и неправедного стяжания, славянский мир хранит для человечества, если не зародыш, то возможность обновления". Эта статья вызвала возражение в "Отеч. Записках", на которое Х. отвечал, иронизируя над познаниями своего противника; тогда Грановский выступил в защиту критика "Отеч. Записок" и написал две заметки по тому же поводу; Х. отвечал и на ту и на другую. Полемика продлилась до 1847 г. Оставляя поле полемики, Грановский говорил, что охотно признает "превосходную ловкость" своего противника "в умственной гимнастике". В 1845 г., помимо статьи, послужившей исходным пунктом для полемики, Х. напечатал еще три: в одной из них, о железных дорогах, он имел случай коснуться вопроса о применении заимствований к характеру народа, другая посвящена вопросам охоты и спорта, всегда его привлекавшим. Особенно замечательна третья, озаглавленная "Мнение иностранцев об России", но заключающая в себе гораздо больше, чем можно предположить по заглавию. Х. говорит здесь о странности и неосновательности многих отзывов иностранцев о России и о том незаслуженном доверии, которым, тем не менее, эти отзывы пользуются у нас. Это дает ему повод перейти к общему вопросу о самобытности и подражательности; характеризуя послепетровское просвещение как "колониальное", он выражает надежду на исцеление "разрыва в умственной и духовной сущности России", и на возникновение в России "свободного художества" и "крепкого просвещения", соединяющих в одно жизнь и знание и основанных на уважении "исконных начал" России. Как бы дополнением к "Мнению иностранцев об России" появилась статья в "Московском Сборнике" 1846 г. под заглавием "Мнение русских об иностранцах". Мысль об издании подобного сборника принадлежала Д. А. Валуеву, которому однако не привелось дожить до выхода его в свет: 23 ноября 1845 г. он умер всего 25 лет от роду. Хомякова эта смерть сильно поразила; это было самое ужасное горе, им до тех пор испытанное, писал он Вильямсу. В письме Ю. Ф. Самарину он говорит, что обязан Валуеву "во всех самых важных частях своей умственной деятельности". Статья Хомякова в "Московском Сборнике" имеет те же характерные черты, как и сродная ей по содержанию, напечатанная в 1845 г. В ней те же обилие и оригинальность мыслей и те же неожиданные переходы от одной мысли к другой. Здесь опять приводятся доказательства нелепости слепого подражательного отношения к западу, поясняется на примере истории, какие ошибки делаются вследствие одностороннего подражательного направления нашей науки, несмотря на то, что нам возможнее, "чем западным писателям - обобщение вопросов, выводы из частных исследований и живое понимание минувших событий". Разрывом между самобытною жизнью и "привозною наукою" объясняется непонимание просвещенными классами русской жизни, презрение к народу и мечты о его перевоспитании, при полной притом неустойчивости взглядов насчет того, каково должно быть воспитание. Вспоминая статью И. В. Киреевского о современном состоянии европейского просвещения (в "Москвитянине" 1845 г.), Х. указывает, что нужен не один разрушительный анализ основ западного духовного мира, но необходим еще животворящий синтез, который, в союзе с анализом, создаст науку живую, освободит ее от ложных систем и ложных данных, соединит с жизнью и приведет, таким образом, к истинному просвещению. В следующем томе "Московского Сборника" в 1847 г. появилась статья Хомякова "О возможности русской художественной школы". Здесь противопоставляются начала Запада началам России. На Западе все основано на двойственности в жизни народной (завоеванные и завоеватели) и двойственности в понятии духовном (односторонняя покорность Рима и односторонняя свобода протестантизма); у нас же в духовном начале тождество свободы и единства (свобода в единстве и единство в свободе), а народное начало, представляющее полное внутреннее единство, никак не может быть подчинено выводам, исторически возникшим из западной двойственности. И здесь повторяются настояния о необходимости близкого общения с народом, носителем и хранителем исконных начал России. Замечательно в этой статье первое у Хомякова упоминание слова "славянофилы". В 1847 г. обычное течение жизни Хомякова было прервано путешествием за границу, предпринятым им вместе с женою и двумя старшими детьми. Они посетили Германию, Англию, Францию и Прагу. Особенно привлекала Хомякова Англия, уважение к которой сказывается во многих из статей его 1845-46 гг. Напечатанное уже по возвращении на родину в "Москвитянине" 1848 г. "Письмо об Англии" в описательной своей части дает лучшую в нашей литературе характеристику Англии и англичан, изложенную в виде апологии. Глубоко интересовавшему Хомякова вопросу о торизме и вигизме он придает в своем письме более обширный и глубокий смысл, чем обыкновенно придают этой борьбе двух политических направлений. Заметно его сильнейшее сочувствие ториям, в которых он видел нечто соответствующее тому направлению, которое он считал себя призванным защищать в России. В июле 1847 г. Х. был в Праге; памятником посещения им этого города осталось четверостишие, написанное в альбом В. В. Ганке, - молитва о России и "для всех славян", и стихотворение "Беззвездная полночь дышала прохладой", где он описывает видение, как в храме на Петчине "молитва славянская громко звучала в напевах знакомых минувшим векам" и "в старой одежде святого Кирилла епископ на Петчин всходил". Вскоре после возвращения на родину Хомякову пришлось ощутить начавшиеся с 1848 г. стеснения общественной мысли и слова. В это время он писал А. Н. Попову о необходимости свободы и для консервативной партии, чтобы в ней могла выражаться "сила историческая, сила предания, сила устойчивости общественной". Особое внимание его обращено было на крестьянское дело. Он пропагандировал мысль о полюбовных соглашениях с крестьянами; сам он всю жизнь свою стремился и успел почти во всех своих деревнях заключить с крестьянами ряду на свободном соглашении. По поводу записки Самарина об устройстве лифляндских крестьян, Х. писал ему, выражая признательность за установление "двух прав, одинако-крепких и священных: права наследственного на собственность и такого же права наследственного на пользование". Он говорит здесь, что право крестьян на землю разнится от права помещиков "лишь степенью", а не характером, и "подчиненностью другому началу - общине". В 1849 г. в письме Кошелеву Х. подробнее останавливается на сельской общине. "Община, говорится здесь, есть одно уцелевшее гражданское учреждение всей русской истории. Отними его, не останется ничего; из его же развития может развиться целый гражданский мир". Рассматривая далее две формы сельского быта: сосредоточение поземельного владения в немногих руках (Англия) и бесконечное дробление собственности (Франция), он указывает, что в первой конкуренция, безземелие большинства и антогонизм капитала и труда доводят язву пролетариатства до бесчеловечной и непременно разрушительной крайности, а во второй, где нищета получается лишь в городах, а не в селах, достигается полная разъединенность, а с нею и полное оскудение нравственных начал. Община дает возможность избегнуть и тех, и других гибельных последствий. Х. надеется не только на успешное развитие крестьянской общины, но указывает и на зачатки промышленной общины и предсказывает, что со временем и высшие классы русского общества "сростутся" с общиною. Основных начал славянофильства Х. коснулся около того же времени (1849 г.) в статье "По поводу Гумбольдта", в которой он, отмечая несогласие Гумбольдта с гегелевским учением о необходимости, говорит об общей несостоятельности системы Гегеля, а затем переходит к вопросу о противоположности начал Востока и Запада. Наша эпоха, говорит он здесь, одна из таких, "в которых развитие духовных начал, правивших прошедшею историею, окончено; уловки их истощены, и неподкупная логика историческая произносит над ними свой приговор". Запад сам в нынешнем состоянии своем ощущает загадку, которую понять "можем только мы, воспитанные иным духовным началом". "История призывает Россию стать впереди всемирного просвещения; она дает ей на это право за несторонность и полноту ее начал, а право, данное историею народу, есть обязанность, налагаемая на каждого из его членов" - такова заключительная мысль этой статьи. Начиная с 1848 г. Х. до самого конца царствования императора Николая I сравнительно мало писал и еще меньше того печатал, что вполне объясняется цензурными стеснениями этого времени. Он живо интересовался в это время вопросом о раскольниках. В 1850 г. И. С. Аксаков убеждал Хомякова написать по-славянски возражение на Выгорецкие ответы, но тот, по словам Аксакова, "вовсе не кстати задобросовестился"; тем не менее он брал на изучение раскольничьи книги, ответы Поморские и другие рукописи. Из слов Погодина мы знаем, что Х. "на всякой Святой неделе не упускал случая спорить с раскольниками на паперти Успенского собора". Замечательно однако, что в изданных сочинениях Хомякова нет специально относящихся к расколу, если не считать двух небольших речей, произнесенных в последний год жизни в Обществе любителей Российской словесности. В последней из них есть очень характеристическая фраза: "Нам нечего стыдиться нашего раскола..., он все-таки достоин великого народа и мог бы внушить почтение иноземцу, но - он далеко не обнимает всего богатства Русской мысли". Отношение Хомякова к славянскому вопросу нашло в это время себе выражение в "Сербской песне" (1849) и в стихотворении: "Не гордись перед Белградом, Прага, чешских стран глава!" (1852). Что слова: "все велики, все свободны" не были лишь фразой у Хомякова, показывает его проект решения польского вопроса, изложенный им в письме к А. О. Смирновой. Х. предлагал предоставить дело решению народа и для этого устроить добросовестную подачу голосов на польском, литовском, галицко-русском языках без всяких манифестаций, с тем, чтобы каждый из жителей Польши мог высказаться, желает ли он приписаться к новой Польше или к соседней державе, или войти в состав особой общины. В конце 1851 г. написана Хомяковым статья "Аристотель и всемирная выставка", где занесенная в Россию западная наука сравнивается с Аристотелем, который был светильником в тьме средневековья, а к началу нового времени оказался умственным игом, которого падение было торжеством разума. В этой же статье Х. высказывает пожелание, чтобы русское общество более познакомилось с внутреннею жизнью Англии и от нее бы поучилось верности старине, в которой заключается умственная сила англичан. Для "Московского Сборника" 1852 г. Х. написал предисловие к некоторым русским песням, напечатанным из собрания И. В. Киреевского; он здесь приветствует эти народные произведения, которые оторванным от народа напоминают "прошедшее, которым можно утешаться", и "настоящее, которое можно любить". Для следующего тома "Сборника" Х. написал обширное рассуждение "По поводу статьи И. В. Киреевского о характере просвещения Европы и его отношении к просвещению вообще". Х. безусловно соглашается с определением различия начал западной и русской образованности тем, что первая основана на рассудочности и раздвоенности, а последняя на разумности и цельности; он не согласен лишь с положением Киреевского, что "христианское учение выражалось в чистоте и полноте во всем объеме общественного и частного быта древнерусского". Такое положение, по его мнению, совершенно не соответствует фактам. На вопрос, почему, при гораздо высшем начале, не опередила древняя Русь Запада и не стала во главе умственного движения в человечестве, Х. предлагает такой ответ: потому "что самое просветительное начало, по своей всесторонности и полноте, требовало для своего развития внутренней цельности в обществе, которой не было, и что этой цельности не могло оно дать мирными путями вследствие неполного понятия о православии в значительной части людей, составляющих русский народ, и недостатка определенного сознания во всех". Этой статье однако не суждено было появиться в свет в "Сборнике". Том, предполагавшийся к выпуску в 1853 г., был запрещен цензурою весь, приказано было всем главным участникам, братьям Аксаковым, кн. Черкасскому, Хомякову, Киреевским не иначе печатать свои статьи, как проведя их через Главное управление цензуры в Петербурге, и, кроме того, все сотрудники сборника отданы были под надзор полиции. В том же году на Хомякова обрушилось еще семейное горе. В январе 1852 г. жена его заболела тифом, осложненным беременностью, и 26 января умерла. В несколько дней, проведенных у ее постели и гроба, Х. постарел и изменился до неузнаваемости, но мужественно переносил горе. "Жизнь моя, писал он несколько месяцев спустя Пальмеру, изменилась в конец. Праздник и свет солнечный исчезли; ничего не осталось мне кроме труда и утомления. Самая жизнь не имела бы отныне для меня цены, если бы не оставалось на мне обязанностей". Религиозные вопросы более всего привлекали Хомякова в это время; он задумал выступить перед западными богословами с защитою православия. Для этой цели им написаны три брошюры, напечатанные за границею на французском языке в 1853, 1855 и 1858 гг.; все они носят то же заглавие: "Несколько слов православного христианина о западных верованиях" и подписаны псевдонимом Ignotus. Первая из брошюр вызвана возражением клерикала П. С. Лоранси на статью Ф. И. Тютчева "La question Romaine et la papauté" в Revue des deux mondes 1850 года. Х. опровергает в этой брошюре указания Лоранси, будто православная церковь подчинена светской власти и будто она представляет собою уклонение к протестантизму. В немногих словах доказав нелепость первого утверждения, Х. подробно развивает мысль о совершенно иных основах у православия и у романизма с протестантизмом. Последние оба основаны на рационализме, т. е. на отвержении соборного начала во имя начала рассудочного. Протестантизм лишь воспользовался против романизма тем же орудием, которое последний применил, чтобы отторгнуться от соборной вселенской церкви. Ложность рассудочного начала сказалась с особою силою в последних созданиях западного рационализма, - в системе Гегеля, приведшей к полному отрицанию, точнее к небытию. Спасение для Запада, по мнению Хомякова, лишь в разрыве с рационализмом, осуждении отлучения, произнесенного на восточных братьев, и принятии православных вновь в свое общение на правах братского равенства. Вторые "несколько слов" были написаны по поводу послания парижского архиепископа в начале Крымской кампании призывавшего к крестовому походу против "фотиян"; эта брошюра, как и следующая, была издана в Лейпциге Брокгаузом. Здесь Х. доказывает, что братоубийство нравственное - отлучение восточных церквей во имя рационализма, привело к братоубийству естественному, союзу с исламом против православия. Третья брошюра дает ответ на ряд изданий католических и протестантских, посвященных православной церкви, и развивает мысли, высказанные в первых двух заграничных изданиях Хомякова. В ней он говорит о том, что его побудило выступить проповедником и апологетом: это - необходимость исполнения долга перед Богом и людьми, чтобы вразумить тех, кто не знает сущности догматов церкви и мучится в противоречиях, отдающих их без защиты во власть неверию. Во время написания последней брошюры Х. уже знал о переходе Пальмера в католичество и с горечью отзывается о лицах, которые затворили перед ним врата церкви. Одновременно с изданием первых из этих брошюр, Х. с величайшим вниманием следил за ходом событий, приведших к восточной войне. Ряд стихотворений относится к этому времени. В одном из них, начинающемся словами: "Вставайте! оковы распались", он призывает к восстанию южных славян. В стихотворениях "Россия" и "Раскаявшаяся Россия" он говорит о великом испытании, предстоящем России и о необходимости для нее очиститься от грехов, чтобы заслужить милость Божью; в первом из этих стихотворений заключается знаменитая строфа о дореформенной Руси: "В судах черна неправдой черной, и игом рабства клеймена; безбожной лести, лжи тлетворной и лени мертвой и позорной, и всякой мерзости полна". В "Суде Божием" Х. выражает надежду на падение Турции. Среди друзей своих он пропагандировал мысль о поступлении в ополчение; он говорил И. С. Аксакову, что будь его жена жива, он бы и сам пошел в ополчение. В то же время он нашел досуг для составления списка более тысячи слов санскритских, сближенных им с русскими словами; этим списком он имел в виду доказать, что язык славянский и русское его наречие суть остатки первичной формации, единственные в мире, кроме литовского. Список этот был напечатан в "Известиях Академии наук", без всякого предисловия, так как Х. счел невозможным писать о своем сличении слов, не касаясь общего вопроса о "живой струе, которая протекает во всех племенах славянских", а задевать этот вопрос в данное время ему представлялось не вполне удобным. Новое царствование сразу внесло большое оживление в круг "славянолюбцев". "Утомленные, рассказывает А. И. Кошелев в своих воспоминаниях о Хомякове, гнетом только что окончившегося 30-летнего царствования, мы радостно собрались у меня вечером в самый день присяги Государю, весело выпили за его здоровье и от души пожелали, чтобы в его царствование совершилось великое дело освобождения крестьян, и русский человек мог ожить умом и духом". С 1856 г. у друзей Хомякова был уже свой орган "Русская Беседа", с которым и связывается, главным образом, литературная деятельность последних годов жизни Хомякова. Приглашенный Кошелевым к участию в этом органе, Х. писал много, исполняя все поручения, какие на него возлагались редакциею, и в то же время был весьма ценен тем, что умиротворял все несогласия, возникавшие среди сотрудников "Русской Беседы". Его перу принадлежит "Предисловие к “Русской Беседе”", излагающее цели и направление нового органа: по мысли Хомякова, журнал должен был содействовать проверке начал западной жизни и утверждению русской науки на собственных духовных началах. В течение 1856 г. Х. напечатал в "Русской Беседе": "Разговор в подмосковной", затрагивающий разные вопросы, но главным образом имеющий целью доказать, что "служение народности есть в высшей степени служение делу общечеловеческому"; предисловие к биографии Меткальфа, где последний представляется как тип человека, который "относится к своему отечеству не как к отвлеченному государству, но как к обществу христиан, которого он сам живой член"; статью о Киреевском; письмо к Т. И. Филиппову (по поводу комедии Островского "Не так живи, как хочется"), где Х. затрагивает вопрос об эмансипации женщин. В этом году смерть унесла обоих братьев Киреевских. Х. в немногих словах своей статьи в "Русской Беседе" очерчивает значение И. В. Киреевского, как одного из людей, принявших на себя подвиг освобождения нашей мысли от суеверного поклонения мысли других народов. Отрывки, нашедшиеся в бумагах Киреевского, были рассмотрены Хомяковым, и он написал к ним большое введение, напечатанное в 1-й книге "Русской Беседы" за 1857 г. Эта статья принадлежит по своему изложению к наиболее систематическим из написанных Хомяковым, и в ней с замечательной ясностью изложены основы философского учения славянофильства. Учение обоих представителей "православно-русского направления" (как называл его А. И. Кошелев) является в этой статье в органическом соединении, в котором трудно определить, что принадлежит каждому из них в отдельности. В 1857 г. Хомяковым напечатаны еще: письмо к Кошелеву о необходимости в споре о направлении железных дорог помнить интересы Москвы; заметка по поводу статьи Иванишева о древних сельских общинах; замечания на статью С. М. Соловьева о Шлецере с возражениями на теории родового быта и некоторое другое (в последней статье Х. так формулирует основоположение своей школы: "Разумное развитие народа есть возведение до общечеловеческого значения того типа, который скрывается в самом корне народного бытия"). Все эти статьи были напечатаны в "Русской Беседе". В половине этого года, именно в июле, умерла мать Хомякова 87 лет от роду: "в доме и жизни все как-то становится мертвее и темнее", писал Х. графу А. П. Толстому. В это время для Хомякова открылся новый вид общественной деятельности: возобновилось, благодаря его усилиям и при участии С. Маслова, М. П. Погодина, А. Кубарева, А. Вельтмана и М. Максимовича, Общество любителей Российской словесности при Московском университете. Х. был избран первым по возобновлении председателем Общества и оставался таковым до самой смерти. Первые месяцы на Хомякове лежало много работы по организации Общества: "приходилось, говорит М. Лонгинов, связывать настоящее с давно прошедшим, отыскивать затерянные следы минувшего и забытого, заявлять свои старинные права, воскрешать предания, восстановлять разрушенные остатки когда-то существовавшего целого". Наряду с этой новой работой не прекращались литературная деятельность и другие работы Хомякова. В это время издана третья и последняя из его заграничных брошюр и написана обширная записка по крестьянскому вопросу, поданная Я. И. Ростовцеву. Новое царствование вообще оживило мечты Хомякова об освобождении крестьян. Первый Высочайший рескрипт, по словам Ю. Самарина, "обрадовал Хомякова, как ранний благовест, возвещающий наступление дня после долгой, томительной ночи". Записка была составлена им под влиянием толков о том, что реформа будет заключаться лишь в смягчении и ограничении крепостных отношений без наделения крестьян собственностью. Цель записки заключалась в раскрытии несостоятельности безвыходно-обязательных отношений и в опровержении тех доводов, которые заявлялись противниками выкупа. Х. представляет здесь со своей стороны вполне выработанный проект с описанием всего денежного оборота, необходимого для обязательного выкупа, и с точным указанием, как выкуп этот в отдельных случаях может быть доведен до конца; нельзя не упомянуть, что Х. все-таки признает возможным в некоторых случаях, уже по объявлении плана выкупа, продлить крепостные отношения на 1-4 лет: в этот срок однако уже везде должен закончиться выкуп. Записка была отправлена анонимно, обратила на себя внимание Я. И. Ростовцева, и некоторое время Хомякова имели в виду пригласить к участию в редакционные комиссии, это однако не было сделано. Другой любимой своей мысли - о предпочтительности третейского суда перед всеми формами судопроизводства Х. коснулся в это время в статье "О юридических вопросах". Ко всем делам редакции "Русской Беседы" Х. оставался очень близок. Когда статья Даскалова о возрождении болгар своими нападками на Цареградский патриархат вызвала неудовольствие обер-прокурора синода графа А. П. Толстого Х., по просьбе Кошелева, в два дня написал ответ, который и был послан в Петербург от имени редакции. Статей за 1858 г. Х. поместил в "Русской Беседе", сравнительно с предыдущими годами, немного. Две смерти особенно поразили его в это время: А. А. Иванова, на которого он возлагал большие надежды, и И. В. Шеншина, с которым он близко сошелся с 1852 г. Картине Иванова он посвятил статью, в которой ставит ее символом начинающейся самобытности. В следующем году смерть унесла еще одного из близких Хомякову лиц: 30 апреля 1859 г. умер С. Т. Аксаков. Статья Хомякова в "Русской Беседе" дала верное определение особенностям "художественных стихий" в произведениях этого великого мастера русского языка. За месяц с небольшим до смерти Аксакова начались публичные заседания Общества любителей Российской словесности, на которых с тех пор Х. не раз выступал оратором. Из речей, произнесенных еще до этого, на закрытых заседаниях, замечательны два ответа, сказанные на вступительные слова новых членов И. В. Селиванова и графа Л. Н. Толстого 4 февраля 1859 г. Первый заявил себя в своей речи представителем обличительной, второй - чисто художественной литературы. Признавая первую отрасль литературы как необходимое и отрадное явление, могущее очистить нашу умственнуго атмосферу, Х. указывал и на невыгодные стороны некоторых обличительных произведений, выставляющих лица, а не типы; "словесный меч правды, сказал он, не должен быть никогда обращаем в кинжал клеветы". Гр. Л. Н. Толстому он отвечал указанием на неминуемое и в чисто художественных произведениях отражение жизненных "правды, радующей душу чистую, и лжи, возмущающей ее гармоническое спокойствие". На первом публичном заседании 26 марта 1859 г. Х. прочел речь, в которой коснулся предыдущей судьбы Общества и говорил о "духовной болезни" русских - разрыве между просвещенным обществом и землею; важнейшая цель Общества - содействие исцелению этой болезни. Дорогой ему мысли о Москве, как месте общественного сосредоточения - "мысленном соборе" России, была посвящена речь, произнесенная на публичном заседании 26 апреля 1859 г. В том же году Х. был и очень деятельным членом Императорского Московского Общества сельского хозяйства, участвуя во всех его комиссиях. В "Русской Беседе" в этом году появилось оригинальное и богатое содержанием письмо его к Ю. Ф. Самарину "О современных явлениях в области философии". По содержанию своему оно довольно близко к статье по поводу отрывков Киреевского. Х. здесь рассматривает вновь систему Гегеля и делает ряд замечаний по поводу перехода гегельянства в материализм Фейербаха и иных. Х. предполагал продолжить рассмотрение спорных вопросов современной философии, но не успел в этом, так как второе письмо о философии к Ю. Ф. Самарину за смертью Хомякова осталось неоконченным и было напечатано лишь впоследствии. Оно обрывается на полуфразе и как раз там, где автор предполагал перейти к наиболее трудной части своей задачи. В том, что мы имеем, содержатся рассуждения о пространстве и времени и о воле (в специальном смысле, придававшемся Хомяковым этому слову). Последний - неполный - год жизни Хомякова по числу сохранившихся произведений является одним из наиболее богатых. Прежде всего мы имеем ряд речей, произнесенных Хомяковым на заседаниях Общества любителей словесности (2 февраля, 6 марта, 30 марта и 28 апреля 1860 г.) и свидетельствующих о том, с каким интересом он следил за всеми новыми явлениями в литературе. В этом году Общество усиленно хлопотало о сохранении ему права на собственную цензуру. Х. вел это дело со всей энергией, на которую был способен, и когда хлопоты его оказались безрезультатными, хотел оставить председательство; члены Общества однако единогласно просили его остаться на своем посту. Под его руководством Общество занялось плодотворною издательскою деятельностью: предположено было издать словарь В. И. Даля, письма Карамзина и Грибоедова и сборник песен П. В. Киреевского. Осуществления этих изданий Хомякову однако не пришлось дождаться. Одновременно с этою общественною деятельностью Х. с прежнею любовью отдавался трудам богословским. В это время он обратился с тремя статьями в редакцию журнала "Union Chrétienne" в Париже: 1) "О библейских трудах Бунзена", где он высказывает свой взгляд на иранское происхождение Моисеевых преданий; 2) "Письмо к Утрехтскому епископу", в котором он доказывает логическую несостоятельность янсенизма; 3) "О значении слов “кафолический” и “соборный” по поводу речи иезута о. Гагарина", где он защищает термин "соборный" в славянском переводе символа веры. "Union Chrétienne" поместила 1-ю и 3-ю статьи, но второй не приняла, и не напечатала также письма к издателю журнала "Union Chrétienne", где Х. отвергает понятие об "Унии" или компромиссе в деле веры. Последними занятиями Хомякова, по предположению Ю. Ф. Самарина, были переводы из Священного писания; два таких перевода (послания к Галатам и к Ефесянам) им были закончены.

Смерть застигла Хомякова совершенно неожиданно, среди кипучей деятельности. В сентябре 1860 г. он поехал в село Ивановское Рязанской губернии, где свирепствовала холера. Болезнь перешла и на него; принятые лекарства не помогали. Заехавшему к нему 23 сентября утром Л. М. Муромцеву Х. сказал, что не надеется выздороветь. В тот же день, около часу пополудни, он соборовался. В 7¾ часов вечера его не стало. Похоронили Хомякова, как он сам того желал, в Даниловом монастыре, где "под славянскою колонною Венелина" - похоронена и жена его, а также Валуев, Гоголь и Языков. Похороны его были очень нелюдны. 2 октября была панихида по нем в Московском университете, а 5 октября состоялось чрезвычайное заседание Общества люб. Рос. слов. с чтениями о нем. 30 окт. отслужена была панихида по Хомякове в Вене в посольской церкви, в присутствии братьев Аксаковых и многочисленных представителей всех славянских племен.

Личность и деятельность Хомякова еще не вышли из области партийной оценки. Все согласны лишь в том, что Х. - личность выдающаяся, цельный характер, человек с необыкновенными способностями; нет никакой возможности отрицать и замечательной стойкости убеждений его, не подвергшихся никакой существенной перемене с 19 до 56-летнего возраста. Сила личного воздействия его была необычайна: это видно из того, как при жизни, а еще того более после смерти он являлся признанным главою целого направления. "Утрата Хомякова, писал 5 октября 1860 г. И. С. Аксаков, исчезновение из нашей среды этого высокого, светлого духа, нас поднимавшего, очищавшего, живившего, - лишает нашу жизнь ее жизненного начала... Когда тот пал, кем жила и двигалась дружина, так исчезает и дружина самая и все разбредутся розно. Теперь для нас настает пора доживания, воспоминаний, истории; самая жизнь кончилась". Ю. Ф. Самарин находил, что со смертью Хомякова "горизонт человеческой мысли стеснился". А. И. Кошелев высказывал предположение, что весь кружок славянофильский исчез бы бесследно с лица земли, если бы в нем не участвовал Х. От отзывов учеников резко рознятся отзывы противников Хомякова, Грановского, Герцена и в особенности С. М. Соловьева, признающего "блестящие дарования" Хомякова, но обвиняющего его в отсутствии убеждений ("скалозуб по природе"), самохвальстве, недобросовестности и т. п. Нападки противников относятся большею частью к Хомякову, как к спорщику; не имея точных данных об этих спорах 30-х и 40-х годов, нет возможности определить степень правдивости обвинений. Что "зубоскалом" Х. был лишь по внешности, это достаточно разъяснено его ближайшими друзьями и последователями; его сочинения и особенно его переписка - до сих пор, к сожалению, не собранная - ясно доказывают, что были убеждения, над которыми он никогда не смеялся. Х. был человек цельного мировоззрения. У него были свои определенные взгляды на церковь, народность, государство и на долг каждого человека в отдельности, и с этими взглядами он согласовал или, по меньшей мере, старался согласовать свои поступки и свое отношение ко всем вопросам современности. Признавая в теории, что в православии содержится истина, он и на практике исполнял все религиозные постановления, так как придавал большое значение обряду, как внешнему выражению единства и общения с другими верующими. Искренность убеждения заставила его выступить и апологетом православия перед Западом. Что в высказывавшихся Хомяковым взглядах на народность и государство не заключалось никаких компромиссов с действительностью, достаточно доказывается теми преследованиями, коим подвергся как он, так и друзья его. Взгляды эти покоились на твердой теоретической основе. Два понятия, которые в идеальном осуществлении, по его мнению, должны явиться слившимися в одно, господствовали над всеми его рассуждениями о государстве и народности: понятие общины, которую он считал коренным славянским учреждением, и церкви, как общения в любви всех верующих. На почве этого всехристианского единения каждому отдельному человеку, по мнению Хомякова, следует стремиться к свободному проявлению своей индивидуальности, а также и всякий народ должен осуществлять свободно свои индивидуальные задатки. Таков был исходный пункт для всех его утверждений о назначении России и всего славянства. Вопроса о государственном строе и о тех или иных учреждениях Х. почти не касался. Оценка литературно-научного наследия Хомякова представляет такие же трудности, как и суждение о его личности. Трудность прежде всего в самом характере его статей. Содержание многих из них отличается какою-то "раскиданностью" мыслей; в них много отступлений, трудно уловить главную тему, еще труднее уследить за перебегами мысли. Другие сочинения его представляют то затруднение, что касаются вопросов, по которым наука беспомощна дать ответ для всех удовлетворительный. Кроме того, в произведениях Хомякова чрезвычайно много таких мест, которые не допускают безразличной к направлению оценки, а требуют стать на определенную точку зрения: понятно, что в этих случаях один критик может находить откровения там, где другой усмотрит лишь выводы из давно опровергнутых положений. В области философии, где Х. весьма оригинален, он еще неоценен с компетентной стороны: философские сочинения его еще не были предметом специального изучения. Последователи его этот род сочинений всегда ставили очень высоко. К несчастью, наиболее законченное по замыслу из философских сочинений Хомякова - его философские письма к Ю. Ф. Самарину, прервано смертью в самом начале. Из сохранившихся отрывков мы усматриваем, что Х. находил германскую философию слишком односторонней: по его словам, изучая лишь рассудок, она совершенно забывала об одаренности человеческого духа еще волею. Между тем, воля дозволяет разделить явления сознания на две группы: "я от меня" и "я не от меня", из которых последняя доказывает существование внешнего мира. Анализ явлений обоих миров приводит Хомякова к отысканию первопричины сущего в "волящем разуме" или разумевающей воле. Эта первопричина у Хомякова отличается действительным бытием от чисто отвлеченного Гегелевского абсолютного духа и имеет очень мало общего с "волею" Шопенгауэра. Утверждая, что самосознание есть первичный и изначальный акт проявления сущего и что в нем заключается внутренняя жизнь последнего, Х. отчасти примыкал к Шеллингу. Перехода от воли абсолютной к частной ему не удалось изложить: он имел в виду остановиться на этом в недописанном предсмертном письме. О непосредственном познании истины он говорил, что оно доступно лишь в вере (зрячести разума). Этим открывался переход от философских исследований к богословским трудам. Эти последние обстоятельно рассмотрены и оценены Н. И. Барсовым, представившим "опыт синтеза" богословских учений Хомякова. Далекий от того, чтобы возводить Хомякова в учители церкви, как это предлагал Ю. Ф. Самарин, Барсов однако находит, что "немногие из наших богословов так хорошо поняли умиротворяющий и любвеобильный дух православия, не многие сумели так хорошо - типически выяснить его светлый образ". Филологические изыскания Хомякова теперь представляются сильно устаревшими, так как он занимался ими в годы, когда сравнительное языкознание лишь зарождалось. Не удивительно, что этимологические догадки, и при нынешних средствах науки представляющие весьма шаткую почву для изысканий, приводили его часто к странным, даже нелепым выводам. Однако нет сомнения, что есть и в филологических трудах Хомякова кое-что оригинальное и ценное. Наряду с философскими сочинениями Хомякова особую важность представляют его исторические изыскания, особенно "Записки о всемирной истории", единственный в своем роде философско-исторический труд в нашей научной литературе. Это огромное сочинение, занимающее более чем полторы тысячи страниц, как уже сказано, не закончено и не было пересмотрено автором; в зиму 1859-1860 года Х. говорил Погодину, что намеревается приготовить его к печати. Это намерение однако не только не было выполнено, но, кажется, чуть не с 1855 г. Х. вообще не работал над "Семирамидою". В настоящем своем виде эти "ученые мемуары" Хомякова доведены до XI в. по Р. Х. в своей хронологической (второй) части, а в общей (первой) дают основы сравнительного изучения племен веры и языков. Заслуга Хомякова - в указании важности религиозного фактора в жизни народов. Его выводы по истории религии, указания, например, на роль начал необходимости и свободы в первоначальных религиозных представлениях семитов и индоевропейцев не потеряли значения и в настоящее время. "Семирамида" представляет однако не один лишь научный, но и художественный интерес. В. И. Ламанский, справедливо указывает на встречающиеся здесь "целые страницы превосходных характеристик разных исторических явлений или деятелей в жизни религиозной и государственной восточных и европейских народов, страницы, исполненные изумительной глубины, необычайной силы и живости выражения". В оценке Хомякова, как поэта, больше всего корней пустило воззрение на него Белинского, видевшего в стихотворениях его одну лишь холодную декламацию. Х. не был по природе поэтом (он сам признавался, что у него мысль всегда преобладает над чувством), но это не исключало возможности создания им некоторых действительно высоко поэтических произведений. У него, несомненно, имеется много стихотворений, безукоризненных по форме и по содержанию. Резкость и определенность его миросозерцания нигде так не сказывается, как в его стихах, и это затрудняет оценку их. Н. Щербина в своем некрологе характеризует Хомякова как "человека начинания"; в одновременной речи и К. А. Коссович называл его "начинателем". Эта мысль прекрасно развита В. И. Ламанским: "Несмотря на множество ошибок, всяких натяжек и крупных недостатков, неизбежных у всех самородков и самоучек, сильных в высшей и слабых в низшей критике, Х. является в истории русской мысли, литературы и образованности великим деятелем и писателем, но не в чем-нибудь целом, а в избранных отрывках. Такие гениальные самородки были у всех европейских народов. Их значение в истории как бы преобразовательное, их значение - предтеч. Они собою намечают и предсказывают будущих гениев". В будущей беспристрастной истории самобытной русской мысли XIX в. Хомякову, вероятно, будет уделено одно из первых мест. Значение его было бы яснее и бесспорнее, если бы он не имел несчастия остаться без продолжателей начатого им дела. Мастером языка Х. был таким же, как и Аксаковы: многие его статьи можно причислить к лучшим образцам русской прозы 40-50 гг. XIX века.

Полного собрания сочинений Хомякова еще нет. Предпринятое после его смерти издание в четырех томах содержит: в т. I (М., 1861; 2 изд., 1878) философские, исторические, критические и иные статьи и речи, наиболее отражающие миросозерцание Хомякова, в т. II (Прага, 1867; долго был запрещен; 2 изд., М., 1880) богословские статьи с предисловием Ю. Ф. Самарина, в т. III (М., 1871; 2 изд., 1882) и т. IV (М., 1873) записки о всемирной истории с предисловием Гильфердинга. Стихотворения, переписка (кроме помещенных в II т. писем богословского содержания) и некоторые прозаические сочинения Хомякова не собраны еще в печатном труде. Посмертное издание избранных стихотворений напечатано в 1861 г. (позже М., 1888). Некоторые из писем, вошедших во II том "Сочинений", и другие, не вошедшие сюда, печатались в "Моск. епарх. ведом." (1869, № 38) и "Правосл. Обозр." (1869, №№ 3, 4, 9, 11, 12); письмо о польском вопросе к А. О. Смирновой в "Русской Мысли" за 1881 (№ 3). Главнейшие из некрологов Хомякова, в "СПб. Ведом." (№ 215), "Русск. Вестн." (ст. Лонгинова, сентябрь 1860) и в "Отчете Имп. Ак. наук" за 1852-1865 г. Cp. также (Остен-Сакен), "Начало самобытной жизни А. С. Хомякова" ("Рус. Инвал.", 1861, № 48 и "Утро", 1866), "Портретную Галерею" Мюнстера и "Обз. рус. дух. литер." арх. Филарета (т. II). "В память об А. С. Хомякове" издано было приложение к "Русской Беседе" за 1860 (т. II), куда вошли статьи о Хомякове Погодина, Бартенева, Лонгинова, Гильфердинга, Самарина, Гиляров-Платонова (под. инициал. "Н. Г-ва") и К. А. Коссовича. Материалы к биографии и к характеристике Хомякова имеются в воспоминаниях или переписке Герцена, Грановского, И. С. Аксакова, Панаева, Кошелева, С. М. Соловьева, Никитенко и др.; особенно много биографического материала напечатано в "Русском Арх." за 1863, 1866, 76 (воспом. А. Рачинского), 1878, 1879 (воспом. А. Кошелева), 1881, 1884, 1885, 1886, 1887, 1891, 1892, 1894, 1896 гг. По оценке литературной деятельности Хомякова специальных исследований не имеется; ряд ценных замечаний рассеян в многочисленных статьях и книгах о славянофильстве вообще Бестужева-Рюмина, Пыпина, И. Попова, О. Миллера, В. С. Соловьева в др.; ср. еще Барсов, "Исторические, критические и полемические опыты" (СПб., 1879); Иванцов-Платонов, "Несколько слов о богословских сочинениях А. С. Хомякова" ("Православ. Обозр.", 1869, № 1); Лaманский в отзыве об "Истор. рус. этнографии Пыпина ("Живая Старина", 1890, вып. II, стр. 229). Новейшие попытки биографии и характеристики Хомякова: Завитневич, "А. С. Хомяков" ("Славянское Обозрение", 1892, т. II), Лясковский, "А. С. Хомяков. Его биография и его учение" ("Рус. Архив", 1896, № 11 и отдельно; с приложением систематических выборок из сочинений) и Е. Л., "А. С. Хомяков" (издание СПб. славянского благотворительного общества, СПб., 1897).

А. М. Ловягин.

{Половцов}

Хомяков, Алексей Степанович

Один из наиболее видных вождей славянофильства (см.). Род. в Москве 1 мая 1804 г. Отец X., Степан Александрович (ум. в 1836 г.), был слабовольный человек; член Английского клуба и игрок, он проиграл более миллиона; богатый московский барин, он интересовался явлениями литературной жизни; без ума влюбленный в своих сыновей (Алексея и старшего Федора), он не оказал влияния на их духовное развитие. Главой семьи была мать, Марья Алексеевна (урожд. Киреевская, ум. в 1858 г.), властная и энергичная женщина, державшая в своих руках весь дом и огромное хозяйство. Ей X., по собственному признанию, был обязан "своим направлением и своею неуклонностью в этом направлении". Все позднейшие убеждения X. имеют свои корни в семейных традициях и обстановке детских лет. Мать воспитала его в строгой преданности основам православной церкви и национальным началам жизни. Сначала главное внимание было обращено родителями X. на новые и лат. яз., которому учил их аббат Boivin. В 1815 г. семья переехала в СПб. 11-летнему X. СПб. показался языческим городом; он решил претерпеть все мучения, но не отказываться от православной веры. В СПб. X. учил русской словесности драматический писатель Жандр, друг Грибоедова. Образование его закончилось в Москве, где по зимам жили родители X. после отъезда из СПб. (1817-1820). Здесь X. и его брат близко сошлись с братьями Д. и А. Веневитиновыми и вместе с ними продолжали образование под руководством доктора философии Глаголева, слушая на дому лекции проф. унив. Щепкина по математике и Мерзлякова по словесности. Закончив образование, X. выдержал при Моск. унив. экзамен на степень кандидата математических наук. В 1822 г. X. поступил на службу в кирасирский полк, стоявший на юге России. В годы юности X. мечтал о войнах и жаждал военной славы; на 17-м году жизни, когда в Греции начиналась война за освобождение, он попытался тайно уйти из дому, чтобы принять участие в войне, но на заставе города его вернули. В 1823 г. X. перешел в конно-гвардейский полк и жил в СПб. В начале 1825 г. X. вышел в отставку и уехал за границу. В Париже он занимался живописью и заканчивал свою трагедию "Ермак" (поставлена в СПб. в 1827 г.). На возвратном пути, в конце 1826 г., X. побывал в Швейцарии, Сев. Италии и землях северных славян, которые его встретили как "любимого родственника". В 1827-28 гг. X. жил в СПб., посещая салоны Е. А. Карамзиной и князя В. Ф. Одоевского и выступая с остроумными и горячими опровержениями модного тогда шеллингизма. Когда в 1828 г. началась война с турками, X. снова вступил на службу в Белорусский гусарский полк; он был адъютантом при ген. Мадатове и принимал участие в нескольких сражениях; за храбрость получил орден св. Анны с бантом. По заключении Адрианопольского мира X. во второй и последний раз вышел в отставку. Последующая его жизнь не богата внешними событиями. Он не нуждался в службе и успешно занимался сельским хозяйством, деятельно заботясь о своих интересах. В своих имениях (Липицах Рязанской губ. и Богучарове Тульской губ.) он проводил летние месяцы, а по зимам обыкновенно жил в Москве. В 1836 г. он женился на Екатерине Михайловне Языковой, сестре поэта. Брак был на редкость счастлив. В 1847 г. X. ездил за границу, побывал в Германии, Англии и Праге. Последнее десятилетие его жизни было ознаменовано для него тяжелыми событиями: смертью жены, друга - И. В. Киреевского - и матери. Сам X. умер от холеры 23 сент. 1860 г., в с. Терновском (Казанской губ.). X. был один из немногих людей, не переживавших кризиса в своем мировоззрении. Для него всегда оставались вне всякого сомнения истины православия, вера в исключительную судьбу России и в ее национальные устои. Н. А. Муханов, познакомившийся с X. в 1824 г., говорит о нем, что "он никогда не вдавался в заблуждения молодости, жизнь вел строгую, держал все посты, установленные церковью, так что с самых юных лет он был, каким мы знали его в позднее время". Кошелев, знавший X. с 1823 г. до самой смерти, утверждал что ему не приходилось встречать человека более постоянного в своих убеждениях и в сношениях с людьми. Тот же Кошелев говорит о петербургском периоде жизни X. (1827, 1828): в это время и всегда X. был "строгим и глубоко верующим православным христианином". Вся жизнь X. ушла на защиту и утверждение основ его миросозерцания. Он отрицательно относился к выводам Шеллинга и Гегеля, но пользовался их оружием, их аргументами. X. начал писать рано: еще до поступления на военную службу он писал стихи, перевел "Германию" Тацита и несколько стихотворений из Вергилия и Горация. Первые стихотворения X. написаны под сильным впечатлением поэзии Веневитинова, в духе романтизма. Еще больше романтические течения отразились в двух его драмах. О "Ермаке" (напечатан в 1832 г.) Пушкин отозвался следующим образом: "Ермак - лирическое стихотворение, не есть произведение драматическое. В нем все чуждо нашим нравам и духу, все, даже самая очаровательная прелесть поэзии". О "Дмитрии Самозванце" Белинский писал: "стихи так же хороши, как и в "Ермаке", местами довольно удачная подделка под русскую речь, а при этом совершенное отсутствие драматизма, характеры - сочиненные по рецепту; герой драмы - идеальный студент на немецкую стать; тон детский, взгляды невысокие, недостаток такта действительности совершенный". В настоящее время трагедии X. имеют лишь биографический и исторический интерес, точно так же как и большинство его стихотворений. X. не был истинным поэтом: он вполне справедливо писал о своих стихах, что "они, когда хороши, держатся мыслию, т. е. прозатор везде проглядывает и, следовательно, должен наконец задушить стихотворца". В тридцатые годы складывается теория славянофильства - и X. принадлежит важнейшая роль в ее разработке. Члены кружка, который взялся за это дело, в начале тридцатых годов были, по словам Кошелева, "ярыми западниками, и X. почти один отстаивал необходимость для каждого народа самобытного развития, значение веры в человеческом душевном и нравственном быту и превосходство нашей церкви над учениями католичества и протестантства". И. В. Киреевский перешел к славянофильским взглядам под большим влиянием X. После закрытия "Европейца" происходит тесное сближение Киреевского с X., начинается совместная работа над разработкой системы, вербуются прозелиты (Д. А. Валуев, А. Н. Попов, позже К. С. Аксаков и Ю. Самарин). В стихотворениях X. тридцатых годов имеются налицо все элементы славянофильской теории: вера в гибель Запада и будущее России ("Ложится тьма густая на дальнем Западе, стране святых чудес... Век прошел и мертвенным покровом задернут Запад весь. Там будет мрак глубок... Услышь же глас судьбы, воспрянь в сиянье новом, проснися, дремлющий Восток"... "И другой стране смиренной, полной веры и чудес, т. е. России - Бог отдаст судьбу вселенной, гром земли и глас небес"), убеждение в самобытности и ценности русских начал и т. д. В своих стихах X. всегда отводил много места славянству и его будущему: его поэзия даже называется "поэзией славянства". Еще в 1831 г. X., в оде по поводу польского мятежа, рисовал картину будущего: "гордо над вселенной, до свода синего небес орлы славянские взлетают широким дерзостным крылом, но мощную главу склоняют пред старшим - Северным Орлом. Их тверд союз, горят перуны, закон их властен над землей, и будущих Баянов струны поют согласье и покой!..." К концу тридцатых годов X., по настоянию своих юных друзей Д. А. Валуева и А. Н. Попова начал заносить на бумагу свои "Мысли о всеобщей ucmopиu". С этим трудом X. не расставался до своей смерти и довел систематическое обозрение всемирной истории до половины средних веков. "Записки о всемирной истории" были напечатаны только по смерти X. и занимают в последнем издании его сочинений три объемистых тома (V-VIII). X. ставил своей задачей собственно не историю, а схему, которая охватывала бы жизнь всех племен земного шара и рассматривала бы исторический процесс с точки зрения внутренних сил, его обусловливающих, главным образом - религии. Нельзя отказать X. в огромных сведениях, но он пользуется ими до крайности тенденциозно, оправдывая излюбленные славянофильские идеи о характере истинного просвещения, о рационализме и вещественности западных начал, о полноте духа, проявившейся в славянских землях и т. д. Исторический трактат изобилует самыми странными, с научной точки зрения, положениями: X. находит славян за несколько тысячелетий до Р. Х.; англичане, по его мнению, в сущности угличане, тюринги - тверичи, Эвксин - Сине море и т. п. - В начале сороковых годов славянофильская доктрина получает выработанный и стройный вид во время споров с западниками (Герценом, Грановским и др.) в салонах Елагиной и Свербеевых. В этих спорах главную роль среди славянофилов играл X.; обладая огромной эрудицией, особенно в сфере церковной истории и богословия, и необыкновенными диалектическими способностями, он был опасным противником западников. Вот как характеризует его Герцен: "Ум сильный, подвижной, богатый средствами и неразборчивый на них, богатый памятью и быстрым соображением, он горячо и неутомимо проспорил всю свою жизнь... Во всякое время дня и ночи он был готов на запутаннейший спор и употреблял для торжества своего славянского воззрения все на свете - от казуистики византийских богословов до тонкостей изворотливого легиста. Возражения его, часто мнимые, всегда ослепляли и сбивали с толку". Первая журнальная статья X., "Замечания на статью о чересполосном владении", напечатана в "Московском наблюдателе" (1835, апр., кн. 2-я). Статья "О старом и новом", не предназначавшаяся для печати, была прочитана на вечере у Киреевского. Взгляды, высказанные здесь X., во многом отличаются от его позднейших и поражают своей парадоксальностью. Статья X. "О сельских условиях"("Москвитянин", 1842, кн. 6) была вызвана указом об обязанных крестьянах. Вслед за ней появился (там же, кн. 10) ответ X. на сделанные ему возражения ("Еще о сельских условиях"). По вопросу о способах и сроке совершения крестьянской реформы славянофилы расходились во взглядах: Киреевский был против крайних мер, а X. и Кошелев защищали полное освобождение крестьян посредством одновременного выкупа во всей России. В названных статьях Х. рассуждал о принципах, которые должны были лечь в основу свободных договоров между крестьянами и помещиками. Как вознаграждение со стороны первых за землю, X. рекомендует половничество. Защищая полюбовность сделок и отрицая определение повинностей законом, X. настаивает на том, чтобы помещики заключали договоры не с отдельными лицами, а с обществом, при условии сохранения общинного землепользования. Выяснение вопроса об общине составляет заслугу X.: защитники общины не много прибавили его к доводам в пользу общины. X. выяснял и экономическое, и нравственное значение общины, с помощью которой достигаются "сохранение исконного обычая, право всех на собственность поземельную и право каждого на владение, нравственная связь между людьми и нравственное воспитание людей в смысле общественном посредством постоянного упражнения в суде и администрации мирской, при полной гласности и правах совести". X. видел в общине единственно уцелевшее гражданское учреждение всей русcкой истории, из которого мог развиться целый гражданский мир. Взгляды X. на общину изложены в замечательном письме к А. И. Кошелеву от 1849 г. Крестьянский вопрос не переставал занимать X. в течение всей его жизни: много свидетельств этому представляет его переписка. В 1858 г. он отослал свой проект об отмене крепостного права Я. И. Ростовцеву. Требуя освобождения с землей путем однообразного, одновременного и обязательного выкупа, X. проектировал чрезвычайно мелкий надел. Практические мероприятия X. по отношению к своим крестьянам не вполне соответствуют его теоретическим взглядам. - В первой половине 40-х годов X. помещал свои статьи в "Москвитянине". Обладая блестящим литературным талантом, X. защищал положения славянофильской школы, касаясь самых разнообразных тем. Таковы его статьи: "Письмо в Петербург о выставке" (1843), "Опера Глинки "Жизнь за Царя"" (1844), "Письмо в СПб. по поводу железной дороги" (1845). В 1844 г. X. выпустил сборник стихотворений, крайне недружелюбно встреченный Белинским. В 1845-1847 г. по поводу написанного X. введения к "Историческому сборнику" Д. А. Валуева между X. и Грановским завязалась полемика; в своем последнем ответе, отказываясь от ее продолжения, Грановский признал "превосходную ловкость противника в умственной гимнастике". Наиболее значительна статья X. "Мнение иностранцев о русских" ("Москвитянин", 1845). В "Московских сборниках" 1846 и 1847 г. X. напечатал "Мнение русских об иностранцах" и "О возможности русской художественной школы". В последней статье подчеркивается необходимость живого общения с народом ("восстановление наших частных умственных сил зависит вполне от живого соединения со стародавней и все-таки нам современной русской жизнью, и это соединение возможно только посредством искренней любви"), "Письмо об Англии" ("Москвитянин", 1848, кн. 7) содержит парадоксальную, но блестящую характеристику англичан, торизма и вигизма. Сочувствие автора - на стороне торизма. К 1849 г. относится статья "По поводу Гумбольдта": западные начала жизни оказываются беспомощными, единственное спасение Запада - в принятии православия, содержащего вечную истину первобытного христианства во всей ее полноте, т. е. тождество единства и свободы, проявляемое в законе духовной любви. В последние годы царствования Николая I, годы крайнего стеснения мысли, X. писал мало. Статья, написанная им по поводу статьи И. В. Киреевского "О характере просвещения и о его отношении к просвещению России" (помещенной в первой книге "Московского сборника"), предназначалась для 2-ой книги Сборника, которая не была пропущена цензурой. В этой статье Х. развивает положения Киреевского о раздвоении и рассудочности как последнем слове западноевропейской образованности и цельности и разумности как выражении древнерусской образованности, но отказывается принять мнение Киреевского о том, что "христианское учение выражалось в чистоте и полноте во всем объеме общественного и частного быта древнерусского". На вопрос, почему же Россия при гораздо высшем начале не опередила Европу, X. отвечает: "просветительное начало, по своей всесторонности и полноте, требовало для своего развития внутренней цельности в обществе, которой не было; этой цельности не могло оно дать мирными путями вследствие неполного понятия о православии в значительной части людей, составляющих русский народ, и недостатка определительного сознания во всех". В Древней Руси шла борьба народа с государственной властью, или земщины с дружиною. Дружина и была той силой, которая препятствовала действительному воплощению истинного просветительного начала в русскую жизнь. В 1854 г. было написано Хомяковым и распространилось в многочисленных списках стихотворение "Россия", заключающее известную характеристику: "В судах черна неправдой черной и игом рабства клеймена, безбожной лести, лжи тлетворной, и лени мертвой и позорной, и всякой мерзости полна!" Когда славянофилы в 1856 г. получили возможность издавать "Русскую беседу", X. был деятельным сотрудником и духовным руководителем журнала. Многие редакционные статьи принадлежат ему. Им было написано и предисловие к журналу, излагавшее его credo. Из статей X., напечатан. в "Русской беседе", выдаются: "Разговор в Подмосковной" (определение элемента народного и общечеловеческого), "Письмо к Т. Филиппову", "Замечания на статью Соловьева "Шлецер и антиисторическое направление", "Картина Иванова". В последние годы своей жизни X. принял деятельное участие в восстановлении "Общества любителей российской словесности при Московском университете" и был избран его председателем. Сохранилось несколько его речей; одна из них была обращена к гр. Л. Толстому в ответ на его речь о необходимости свободного искусства. X. указывал на несоответствие его теории о самодовлеющем искусстве с его художественной деятельностью, одним из важных элементов которой является обличение. В словесности, по словам X., "вечное и художественное постоянно принимает в себя временное и приходящее, превращая и облагораживая его, и все разнообразные отрасли человеческого слова беспрестанно сливаются в одно гармоническое целое". В 1858 г. X. редактировал известное "Послание к Сербам".

Объединение славянофильских начал происходило на почве богословия и своеобразной философии. Философия X. ближайшим образом примыкает к Киреевскому, но богословие - та специальная область, единственным представителем которой был X., являвшийся среди славянофилов верховным авторитетом по вопросам веры. Особенно занимали его вопросы об отношении веры к знанию и о положении православия среди других исповеданий. В конце второй половины 1840-х гг. он написал "Опыт катехизического изложения учения о церкви"; этот труд был издан только после его смерти в "Правосл. обозрении" 1864 г. К 1844-55 гг. относится переписка X. с англичанином Пальмером, вызванная желанием последнего оставить англиканскую церковь. С особенной обстоятельностью рассмотрено православие в его отношениях к католичеству и протестантству в трех брошюрах X., вышедших по-французски за границей в 1853, 1855 и 1858 гг. под общим заглавием "Несколько слов православного христианина о западных вероисповеданиях". Во второй брошюре результатом нравственного братоубийства, выразившегося в разделении церквей, выставляется, между прочим, союз Запада с исламом против православия. В 1860 г. X. приготовил для франц. журн. "Union Chrétienne" статью "о библейских трудах Бунзена", "Письмо к Утрехтскому епископу" и заметку "О значении слов: кафолический и соборный"; только последняя была напечатана в журнале. X. принадлежит перевод посланий ап. Павла к Галатам и к Ефесеям. Все богословские труды X. собраны во 2-м томе его "Сочинений". Только в 1879 г. этот том был допущен к обращению в России, причем издателям было поставлено в обязанность упомянуть, что "неопределенность и неточность встречающихся в нем некоторых выражений произошла от неполучения автором специально-богословского образования". Последователи X. приписывают его богословским трудам огромное значение и готовы признавать его "отцом церкви". Представители официальной науки расходятся в их оценке: одни заподозривают X. в неправославии, другие думают, что X. открыл новый метод в науке православного богословия и что немногие профессиональные богословы так хорошо поняли дух православия, как X. Во всяком случае в русском богословии не обнаруживаются до сих пор результаты пользования новым методом, а за границей брошюры X. большого впечатления не произвели. Центральным пунктом теологии X. является выяснение идеи церкви. Рассматривая церковь как живой организм любви и истины, X. говорит: "Церковь не в более или менее значительном числе верующих, даже не в видимом собрании верующих, но в духовной связи, их объединяющей". Полнейшая свобода исследования предоставляется членам церкви, и только начало деятельной любви обеспечивает ее единство. Церковь составляют или, вернее, творят не одна иерархия, но все ее члены, пребывающие в живом взаимодействии между собой. Католичество изменяет началу свободы во имя единства, протестантство - наоборот. Православие одно осталось верным духу христианства, являясь гармоническим сочетанием единства и свободы в принципе и христианской любви; католичество в силу особых условий своего развития прониклось рационализмом, отвергнув соборное начало; протестантство есть только дальнейшее развитие католического рационализма, приводящее от единства к свободе. По мнению Влад. Сер. Соловьева, X., критикуя католичество и протестантство, имеет дело с конкретными историческими явлениями; между тем православие рассматривается им не в исторической обстановке, а в том идеальном представлении, которое составили о нем славянофилы. Свои философские воззрения X. не успел выразить с той полнотой, с какой обработана его теология. Первая философская его статья написана "По поводу отрывков, найденных в бумагах И. В. Киреевского" ("Русск. беседа", 1857, № 1) и представляет реконструкцию философских взглядов Киреевского. Письмо его к Ю. Ф. Самарину "О современных явлениях в области философии" напечатано в "Русской беседе" (1859, кн. 1). Второе философское письмо к Самарину осталось незаконченным ("Русск. бес.", 1860, кн. 2). В этих статьях набросана только гносеология X. Исходя из обычного славянофильского взгляда, по которому рационализм упирается в глухую стену, X. усматривает гносеологическую ошибку рационализма в том, что он источник познания видит только в рассудочной деятельности, а не во всей полноте сил духа, недостаточно высоко ценя значение воли для познания. Рассудок постигает только законы познаваемого; живая действительность воспринимается всей полнотой сил духа. В онтологии X. успел установить только одно понятие Сущего, которое он определяет как Разумную Волю или как Волящий Разум. Философская система славянофильства, построенная X. и Киреевским, еще не нашла компетентной оценки. В гносеологических взглядах X. несомненно много нового и интересного. В 1900 г. сочинения X. вышли в Москве в новом тщательном издании в 8-ми томах (т. 1 и 3 - прозаические сочинения; т. 2 - богословские труды; т. 4 - драмы и стихи; т. 5, 6 и 7 - записки о всемирной истории; т. 8 - письма). Биография и свод отрывков, характеризующих учение Х., - в книге В. Лясковского "А. С. X. Его жизнь и сочинения" (М., 1897). Взгляды X. рассматриваются во всех трудах, посвященных славянофильству. Теологическому учению X. посвящены статьи Н. И. Барсова (в книге "Исторические, критические и полемические опыты", СПб., 1879), Иванцова-Платонова (в "Правосл. обозр.", 1869), Певницкого (в "Трудах Киевской дух. акд.", 1869 и 1870). Обозрение литературы о Х. - см. в ст. Колубовского "Материалы для истории философии в России" ("Вопросы философии и психологии", 1891, кн. 6). Подробный библиографический указатель дан также в появившемся в 1902 г. обширном труде проф. Завитневича "А. С. Х." (том I, кн. 1 и 2, Киев). В первой книге рассмотрены молодые годы, общественная и научно-историческая деятельность X.; во второй - труды X. в области богословия. Труд г. Завитневича еще далек от окончания.

Википедия

- (1804 60), рус. философ, поэт и публицист, член кружка «любомудров», впоследствии один из вождей славянофильства (см. Славянофилы). В 1820 е гг. печатал свои произв. в «Моск. вестнике», в т.ч. стих. «Три стакана шампанского» (1828), из к рого Л.… … Лермонтовская энциклопедия

Русский религиозный философ, поэт, публицист; основатель славянофильства (см. Славянофилы). Из старинного дворянского рода. Получил домашнее… … Большая советская энциклопедия