А как появился «Фома»? А что плохого в предостережении, полемике
«Что скажет Легойда?» - всерьез или в шутку, но все же нередко думают журналисты, пишущие о религии и Церкви.
Профессор МГИМО, член Общественной палаты и главред самого известного православного журнала «Фома» уже несколько лет совмещает две противоречащие друг другу работы: редактора и публициста, которому надо написать понеожиданнее, и церковного «министра печати», которому надо проследить, чтобы неожиданностей и неправильных трактовок церковной жизни в СМИ не было.
Загадочный Синодальный информационный отдел Русской Православной Церкви располагается в Андреевском монастыре - минут 15 от метро «Воробьевы горы» по набережной. Дойти непросто, зимой - страшновато. Зато много места - это не редакция «Фомы», где не повернуться.
В ожидании интервью расспрашиваю секретаря о графике Легойды: вчера освободился часам к десяти, до 23:00 - звонки, часам к 5 утра наконец досмотрел фильм, по которому утром будут звонить за комментарием, днем принимал экзамены, оттуда сам на прием - к Святейшему Патриарху, вот сейчас только ушли аспиранты-практиканты, сделает пару звонков - и будет готов давать интервью. «Только вы пооперативнее, потому что уже на 20:00 следующее интервью запланировано».
Как я и догадывалась, во время интервью дел не убавилось - Легойда в ходе беседы одновременно просматривал эфир «Союза» - получилось ли у них снять что-то совместно задуманное или нет. Кстати, кажется, не очень получилось.
Владимир Романович Легойда
Кандидат политических наук, профессор МГИМО.
Главный редактор журнала «ФОМА» . Председатель правления Фонда содействия развитию культурно-просветительской деятельности «Фома Центр». Член общественного экспертного совета при Комиссии МГД по межнациональным и межконфессиональным отношениям. Председатель Комиссии по вопросам образования Общественного Совета Центрального федерального округа. Постоянный член жюри гуманитарной телевикторины для старшеклассников «Умники и умницы» («1-й канал»). Член редакционной коллегии журнала «Альфа и Омега».
Блиц
- В чем состоит Ваша основная задача в должности главы Синодального информационного отдела?
Моя основная задача - чтобы Отдел работал, причем работал эффективно. А вот если говорить про задачи самого Отдела, то здесь несколько условно можно выделить два направления: взаимодействие со светскими СМИ и с православными СМИ и епархиальными пресс-службами и иными информационными подразделениями.
Что касается светских СМИ, здесь мы ставим перед собой также две основные задачи: первая - позиция Церкви должна присутствовать в медийном поле, вторая - она должна быть выражена адекватно: и по форме, и по содержанию. Вкратце так. Немного, но и непросто, уверяю Вас.
Что касается «своих», церковных, медиаресурсов, то здесь основная задача Отдела - построение единого информационного пространства всей Церкви. Конечно, в первую очередь в смысловом плане, а не в технологическом. Технологиями мы занимаемся в меньшей степени, в отличие от нашего светского vis-a-vis - Министерства связи и массовых коммуникаций РФ. С этой целью мы пытаемся развивать собственные информационные, медийные ресурсы.
В октябре 2010 года на фестивале православных СМИ «Вера и слово» состоялась презентация официального видеоканала Русской Православной Церкви на «YouTube» - для тех, кто все меньше читает на бумажных носителях и больше смотрит. Мы даем людям возможность получать информацию о Церкви в том числе и в формате коротких привычных роликов, ведь именно такой формат считается наиболее «ходовым», удобным для интернет-пользователей.
- Ситуация в области современной религиозной журналистики далека от удовлетворительной…
Действительно, перед сообществом православных СМИ стоит еще целый ряд важных и амбициозных задач. У нас до сих пор нет православной газеты - общественной, массовой, значимой для широкого читателя. Нет еженедельного концептуального журнала, такого, который можно было бы встроить в один ряд с теми же «Итогами», «Коммерсант-Властью», «Экспертом». Вместе с тем, я не уверен, что это сегодня - главные проблемы в нашей информационной работе.
- А что Вам кажется более важным?
Назову несколько вещей. Во-первых, это жизнестойкость в СМИ ряда ложных стереотипов о Церкви («Церковь богатая, а никому не помогает»; «Церковь срослась с властью» и проч.).
Во-вторых, нежелание (неумение?) многих авторов писать о том, что в Церкви действительно главное, а не о второстепенных вещах. Я сейчас говорю даже не про скандалы (или псевдоскандалы), но именно про второстепенные вещи для Церкви. Второстепенные с точки зрения церковной самоидентичности, конечно - если вы мне позволите так выразиться.
- Но разве наличие своей газеты или популярного еженедельного журнала не помогли бы решить эти проблемы?
Думаю, лишь отчасти. Они помогли бы решить проблему наличия канала адекватного донесения до аудитории мнения Церкви. Но я говорю обо всей картине церковной жизни, которая сегодня рисуется светскими СМИ и доходит до читателя или зрителя по другим каналам.
- Самая большая проблема православной журналистики сегодня?
Я говорил об этом уже много раз. Православная журналистика, коль скоро она претендует на это звание, должна быть христоцентричной. Без этого в ее существовании нет смысла.
Если говорить о более технических проблемах - многим православным СМИ не хватает оперативности в реагировании на важные общественные события. По идее, именно православная журналистика должна давать церковную, нравственную оценку тому, что происходит в нашем обществе. А удается это далеко не всегда и не всем. Но кое-кому удается. Вот Правмиру, например. Я бы даже сказал, что вы иногда слишком оперативно реагируете. Можно и подольше подумать: вдруг что-то не стоит публиковать. Это, конечно, можете вырезать, если захотите.
Добрались до неразрешимого: низкая оперативность плоха, высокая оперативность тоже плоха – «Зачем вы перевели эту новость» и «почему взяли комментарий у N ». Трудно. И что же Вас в МГИМО тогда толкнуло на этот сложный путь православной журналистики?
А что, в МГИМО нечистые животные учатся, что ли?
Если же говорить серьезно, я перед собой никогда не ставил задачу заниматься религиозной журналистикой. Вообще, преподавание мне всегда нравилось больше. И сейчас, пожалуй, по-прежнему больше всего нравится. Но годы учебы в институте стали для меня временем знакомства с жизнью Церкви. А потом появилось и желание, и благословение делать журнал. Собственно, это была наша своеобразная попытка таким образом ответить на вопрос: что такое вера, что значит «жить по Евангелию»? Мы вели много разговоров с однокурсниками о вере, о жизни и смерти, о чести и достоинстве. Такие кухонные «советские» разговоры, только не про власть (точнее, против власти), а про главное: зачем жить и зачем умирать.
Смерть миру!
- Расскажете об атмосфере того времени?
Звучит как вопрос ветерану Отечественной войны 1812 года. Это вообще не так давно было… Хотя, наверное, вы правы - атмосфера с тех пор поменялась. Я бы сказал, перефразируя Ясперса, что это было мини -осевое время. По крайней мере, для журналистики.
Появились основные печатные православные издания последних двадцати лет. В 1994 году вышел журнал «Альфа и Омега», в 1995 году - газета «Татьянин день» и журнал «Встреча», а в 1996 - журнал «Фома». С тех пор, кстати, новых журнальных форматов не создано.
Конечно, и мы не Христофоры Колумбы, журналы придумали до нас, но, как мне кажется, все последующие издания так или иначе отрабатывали уже существующие форматы. Разве что журнал «Виноград» - нет. А еще относительно недавно появился журнал «Фамилия», выходит в Киеве.
- А как появился «Фома»?
- В начале 90-х я год провел в США, в одном из университетов Северной Калифорнии.
Там познакомился с людьми из общины, которую основали в свое время отец Серафим (Роуз) и отец Герман (Подмошенский). В городе, где я учился, был даже… Богоявленский скит. Обычный с виду дом, в котором жили два молодых послушника, один из них - бывший рок-музыкант. Они стали выпускать журнал для панков - Death to the World - Смерть миру . Я им немножко помогал.
Когда я уезжал, отец Герман мне сказал, что теперь надо выпускать журнал в России. Я говорю: «Отче, я же не панковал никогда, какой из меня панк!». Ответ был таким: «Тебе Бог дал голову, теперь научись ею пользоваться. Придумай так, чтобы получился интересный православный журнал».
Так я и уехал из Штатов с этим благословением. Не знаю, научился ли я пользоваться головой, но поломал ее здорово.
Сначала мы с (ныне - иеромонах Симеон - прим. ред. ) хотели вместе делать журнал. Помню, он даже написал какую-то сказку - в качестве первой публикации. Тогда это на меня не произвело большого впечатления.
Мы с Владом очень дружили и до сих пор относимся друг к другу тепло. И, знаете, я очень рад, что у нас не получилось совместного издания. Потому что в результате вместо одного плохого СМИ - в случае, если бы мы продолжали совместный творческий поиск, который явно не клеился - получилось два далеко не самых плохих. и был, на мой взгляд, его лучшим главными редактором, да не обидятся на меня все последующие и достойные главреды этого прекрасного издания (говорю, в первую очередь, об эпохе бумажного «ТД»). А мы спустя непродолжительное время сделали «Фому».
- Как «искали людей»?
Первый номер журнала “Фома”
Мой близкий друг и крестник Алексей Захаров, знавший о мучительных поисках братьев по несчастью, однажды пришел ко мне с экземпляром центральной газеты профсоюзов «Солидарность» и со словами: «Ты ищешь человека? Вот кто тебе нужен». И протянул номер газеты, где была опубликована статья Владимира Гурболикова.
Оба текста были на церковную тему. Точнее, первый – с вопросами, сомнениями и даже претензиями, а второй - с попыткой ответа. Очень хорошего, надо сказать, ответа. Я даже название Володиной статьи помню: «Место встречи изменить нельзя». Это про Церковь. Мы потом переработанный вариант этого текста опубликовали в «Фоме» с заголовком «Эра недоверия, или Место встречи изменить нельзя». Программная была статья. Ну вот, я тогда Володю прочел и понял: место встречи изменить нельзя. Таким местом оказался храм Иоанна Богослова возле Пушкинской площади. Володя с Лешей оба были его прихожанами. Так мы встретились, и все вопросы о поиске партнера отпали. Мы поняли, что сможем работать вместе. Так и работаем уже 15 лет. Это большое счастье и милость Божия.
- С места в карьер?
Я, конечно, многого тогда не понимал и не умел в профессии, хотя и заканчивал журналистский факультет. Кроме того… Как стандартно рисуется (или мне тогда рисовался) путь журналиста: сначала бегаешь с диктофоном, блокнотом, еще с чем-то, а потом растешь, растешь… Может, станешь редактором. Знаете, как говорят: прошел путь от сантехника до министра… У меня было совсем не так. В, так сказать, фомовской трудовой книжке у меня всего две записи: редактор, точнее - соредактор, потом - главный редактор.
…«Фома» не задумывался как профессиональный проект. В том смысле, что мы не писали бизнес-планов, да и вообще почти никаких планов не писали. Длительное время не получали за свою работу деньги… Переход к «Фоме» как к профессиональному изданию - это был очень серьезный и важный этап. Просто в какой-то момент мы поняли: нельзя издеваться над читателями и выпускать журнал три раза в год, когда тебе захочется. А ведь бывало, что хочется, а средств на выпуск нет…
- Есть история про три рождения журнала…
Да. Это, кажется, я придумал рассказ про три рождения. Ну, или мне хочется думать, что я. Первое - когда мы с Володей встретились. Второе - когда придумали название. Оно приснилось Володиной жене Кате. Мне, кстати, тогда один мой православный друг и издатель сказал строго: «Женщине? Приснилось? Ни за что нельзя так называть!». Ну, и я поступил строго по классике. Точнее, по киноклассике.
– Помните, в «Служебном романе» героиня Ахеджаковой спрашивает у своей начальницы-«мымры», что та думает про сапоги, которые ей предложили купить. И после ответа начальницы, что та бы никогда не взяла, однозначно резюмирует: «Значит, хорошие сапоги, надо брать».
Хотя, наверное, это я сейчас для Вас придумал. А первая моя реакция на Катин сон была отрицательной. Но потом мы поняли, что обречены на это название. А третье рождение – это когда отец Аркадий Шатов (ныне епископ Пантелеимон (Шатов) - прим. ред ) дал нам денег на первый выпуск журнала. Не от финансового изобилия отдал - думаю, эти средства были предназначены на какие-то другие важные дела, на жизнь прихода. Но без его помощи ничего бы не было. Мы ему показали макет. Он спросил, почему не издан журнал до сих пор. Денег нет, говорим. Сколько надо? Столько-то. Берите. Отдадите потом, если сможете.
- Смогли?
Да, насколько я помню. Так отец Аркадий стал нашим крестным отцом. И долгое время был негласным духовником издания, прочитывал все тексты. Очень нам помогал. Бывали случаи, когда мы спорили о возможности публикации того или иного материала. Может быть, поэтому в какой-то момент и появился «Нескучный сад» и отец Аркадий стал его «гласным» духовником.
- А какие были еще варианты названий?
Я хотел назвать «Преображение», чтобы было все просто и понятно - прочитал журнал и преобразился. Открыл сомневающимся, закрыл верующим! А потом выяснилось, что так назывался журнал московских феминисток. Володя хотел назвать журнал «Двери», «Ковчег»… А много лет спустя приятель-маркетолог сказал мне, что лучшим названием для журнала является существительное мужского рода из двух слогов. Что тут скажешь? Только: промыслительно, как говорят православные.
- И никаких казусов с названием не было?
Казусов не помню. Но вот вспоминаю, что когда я показал первый номер заведующему кафедрой философии МГИМО Алексею Викторовичу Шестопалу, он спросил: «Фома? Это какой Фома? Аквинский?». Я сказал, что апостол. И Алексей Викторович стал членом нашего редакционного совета.
- Большую роль в развитии журнала сыграла Марина Андреевна Журинская, редактор «Альфы и Омеги», правильно?
Сыграла и играет. И в жизни журнала, и в моей жизни. Я счастлив, что знаком с Мариной Андреевной и имею возможность с ней общаться. Именно МАЖ (как мы ее иногда называем во внутриредакционной переписке) железно сформулировала, что православный журнал должен быть христоцентричным. Если он таковым не является, то не имеет права на существование. Я был сегодня утром у нее, ехал и мучительно пытался вспомнить, как мы с ней познакомились. Честно говоря, первую встречу так и не вспомнил в деталях. Марина Андреевна - великая женщина. Повторяю, я счастлив, что имею возможность с ней общаться. Хотя, признаюсь, это общение не всегда бывает простым.
Марина Журинская в редакции “Фомы”
Она принадлежит к тому кругу людей, которых уже почти нет. И по уровню культуры, знаний, и по владению словом, и по полету мысли, так сказать. Это люди, после общения с которыми хочется что-то делать. Поговорив с Мариной Андреевной, всегда хочется узнать больше, прочитать книжку, как-то себя подтянуть под ее уровень.
- Что значит - «христоцентричность» журнала?
Христоцентричность - это всегда разговор о главном в христианстве. Как-то у нас в Питере были псевдодебаты с популярным питерским писателем-католиком. Он сказал что-то вроде того, что в православных журналах встречает много материалов о величии России, о ценности монархии, о вкладе православия в культуру и других подобных вещах, но очень мало - об Основателе христианства. Полагаю, здесь есть над чем задуматься.
Это не значит, конечно, что на каждой странице должно быть слово «Христос». Для нас всегда важной была личная тональность. Наш девиз - показать красоту Православия - как писал протоиерей Валентин Свенцицкий . Поэтому мы сразу сказали, что не пишем про секты, ни с кем не воюем.
- А что плохого в предостережении, полемике?
Человек может из бездны греха воззвать к Богу, а может тянуться к красоте и любви. У нас в основном виден второй путь, хотя, конечно, если посмотреть личные признания, которыми «Фома» был всегда богат, там есть и бездна греха, из которой человек пытается вырваться.
- Кого еще вы бы отнесли к числу своих учителей?
Безусловно, Юрия Павловича Вяземского, сыгравшего в моей жизни огромную роль. У него я многому учился и до сих пор учусь - не только как у преподавателя или научного руководителя, но и как у мыслителя и художника. В школьные годы у меня был старший друг и учитель, Вячеслав Николаевич Дьяков. К сожалению, мы сейчас живем в разных странах (я вырос в Северном Казахстане) и очень редко видимся и общаемся.
Я всегда очень внимательно слушал Володю Гурболикова, потому что он формулировал, создавал и создает творческую и личностную составляющую журнала. Мы постоянно все обсуждали и одновременно с этим оба учились жить церковной жизнью. Сейчас, к сожалению, мы общаемся намного меньше, но всегда хорошо друг друга чувствуем и понимаем. Владимир Александрович помог мне сломать стереотип, что друзья не могут вместе работать.
- Чему научились, что восприняли друг у друга?
В самом начале «славных дел» Володя мне всегда говорил, что надо писать проще: «Почему ты не пишешь так, как ты рассказываешь? Ты рассказываешь всегда очень интересно. А когда пишешь, то хочется сразу умереть».
Ну, он как-то нежнее это говорил, но смысл был такой. Помню, что я переписывал тексты по семь раз. Володя всегда говорил, что в тексте должна быть не нарочитая мораль, а «картинки» - рассказы, в которых человек сам эту мораль увидит и ее для себя выведет.
- А сами о чем больше любите писать?
- В современных СМИ есть ли хорошие, радующие примеры правильной тональности и разговора?
Да, безусловно. Постепенно идет отход от музейного рассказа о православии.
За последний год мне часто приходилось общаться с руководством ведущих телеканалов, у них много заявок на православные фильмы.
На Первом канале в этом году вышла трилогия «Рождество - Великий пост - Пасха». Помню, на совещании с создателями этой трилогии я сидел и не верил своим глазам: где я: На Первом канале или на планерке Фомы? Так это близко по подходам. Конечно, этот фильм можно и покритиковать, но попытка, как мне кажется, очень удачная. И правильная. Очень важна сама интенция сделать такой фильм.
- А какие феномены вы бы отнесли к настоящим провалам в области религиозной журналистики?
Без комментариев. :) (смайлик вписан собственноручно Легойдой – прим. ред. )
- А если говорить о каких-то неотработанных больших сюжетах? Тему новомучеников наши СМИ смогли раскрыть?
Что значит: раскрыть? Это же не сочинение на заданную тему. Это постоянная работа. Пока она, с моей точки зрения, неудовлетворительна. Но что-то уже сделано. Что-то делается. Проблема в том, что, на мой взгляд, почитание новомучеников вообще не стало фундаментальной частью нашей церковной жизни. Очень много трудов понесла комиссия по канонизации. Но эти труды пока еще малоизвестны даже людям Церкви – если говорить о массовом масштабе. Поэтому очень важно, что последний Архиерейский собор дал ряд серьезных поручений Синодальным учреждениями в связи с почитанием новомучеников.
Отношение к памяти новомучеников - это косвенное указание на страшную черту, присутствующую в нашей церковной жизни - ее внешнюю формальность. Понятно, о чем можно молиться – о мореплавателях, путешествующих. Великомученику и целителю Пантелеимону – тоже понятно, о чем молиться. А чего просить у новомучеников? Укрепления в вере. Неужели не нужно?
Мы свели большинство очень важных и острых проблем человека и его духовной жизни к такому набору сентенций, которые не читают, заранее зная, что об этом скажут. Получается, что мы сами для себя очень многие темы закрыли. Есть какие-то перспективы? До этого мы говорили об экстенсивном развитии, в области экспертной журналистики. С интенсивным нам что делать?
Я думаю, прежде чем говорить о каком-то развитии, мы должны попытаться понять, почему так получилось. Изменения, которые происходят в мире, настолько быстрые, что мы не всегда за ними успеваем.
Та же самая проблема происходит в образовании, потому что сегодняшние студенты по-другому подготовлены, у тинейджеров иначе работает мозг. Они привыкли получать информацию по таким каналам, по которым им ее никто не дает, потому что поколение преподавателей не перестроилось.
В чем специфика именно современного этапа развития информационного общества? Объем и скорость циркулирования информации обрекают нас не на ее поиски, а на отсев. «Информационная модель» Шерлока Холмса, не желавшего забивать голову ненужными знаниями и лишней информацией, сегодня - удел практически каждого человека, который работает с потоком информации.
Модель телевидения, где десятки каналов, - это модель информационного общества будущего. Выход, который я вижу, - это создание нишевых профессиональных ресурсов, которые будут «цеплять» человека с разных сторон. Я могу взять и положить рядом отзывы на журнал «Фома», положительные и отрицательные. Я могу согласиться и с теми, и с другими. Просто пишут разные люди. Трюизм: для разных людей нужно создавать разные вещи. По исполнению, по способу донесения мысли. Но христоцентричные по сути.
Тогда мы можем спокойно делать такой журнал для панков, который издавали в маленьком городе в Калифорнии. Этот журнал был потрясающе популярен. Он не был интересен никому, кроме самих панков и специалистов, которые на это смотрели с позиции исследователей контркультуры. Но он достигал цели в этой конкретной аудитории.
Это как «дилемма преподавателя». Приходишь в аудиторию, там есть до тридцати процентов тех, кто хочет и может учиться, до тридцати процентов тех, кто не может и не хочет учиться, и болото, которое между ними колышется. И ты понимаешь, что ты читаешь высокоумную лекцию, и тебя слушают тридцать процентов, а если ты расскажешь анекдот, то тебя слушают все. Нам нужно эту аудиторию разбить и работать с разными людьми.
Я уверен, что в ближайшие пять лет можно наращивать тиражи «Фомы», «Нескучного сада», «Славянки», потому что есть люди, которые будут читать. И не только из-за качества изданий, но не в последнюю очередь оттого, что голод к этой теме есть. Но общемировую тенденцию падения печатных тиражей мы, конечно, не изменим.
Есть вещи, которые с помощью СМИ не меняются. Почему сейчас нужно построить минимум двести храмов в Москве? Элементарно: у священников нет возможности быть духовниками, когда к тебе на исповедь стоит сто человек…
- А что можно назвать среди достижений последних лет? Какие-то развеянные мифы?
Думаю, отчасти развеян стереотип о том, что Церковь - это собрание антиинтеллектуалов, которые якобы нигде не могут состояться и поэтому они пришли в храмы. Правда, остается проблема взаимодействия Церкви с академическим обществом - извечная проблема, о которой в свое время писал Киреевский. Язык святоотеческих интуиций не был переведен на язык, на котором говорит современная наука, и они друг для друга чужие.
Сложилась ли сегодня экспертная религиозная журналистика в России в области церковных и пишущих на религиозные темы СМИ?
Экспертов в западном понимании у нас немного. Конечно, мы должны работать с экспертным сообществом. Но скамейка людей, которые способны выступать в качестве аналитиков, очень небольшая. Отдельные публицисты разбираются в теме, но круг этих товарищей очень узок.
С министром культуры Александром Соколовым
Пристальнейшим образом наблюдая за трактовкой и анализом церковных событий в светских СМИ, могу сказать, что большинство из этих трактовок не выдерживают критики. А ведь эти объяснения могут быть очень правдоподобными. Но вообще псевдоэкспертность характерна сегодня для любой среды. Есть немало людей, гордо именующих себя политологами, а их объяснения политического процесса страшно далеки от реальности. Вот часто шутят, что политолог - это человек, который легко объясняет любые события, а потом, когда они не происходят, объясняет, почему они не произошли. Кажется, такая же шутка есть и про политика.
- Каковы перспективы у экспертной полемики в нише православных СМИ?
Я думаю, что в православных СМИ экспертная журналистика обязательно должна сложиться. Другое дело, что она будет иметь свои особенности. Мы не уйдем от специфики интерпретаций, здесь все равно будут играть свою роль ценностные установки. Есть еще вопрос: какие проблемы и в каком формате должны обсуждаться.
Есть позиция - нельзя выносить сор из избы. Это, между прочим, очень здравая позиция. Это про Хамов грех.
Но это не значит, что нельзя ничего критиковать или что сейчас нет критического отношения к церковной жизни. Возьмите выступления Святейшего Патриарха… Я не могу вспомнить ни одного руководителя крупной организации, корпорации, который был бы так же требователен к себе и так метко бы указывал на болевые точки церковной жизни. Вот выступление Патриарха о монашеском карьеризме, к примеру. Нам говорят: Церковь себя не критикует. Позвольте, у нас первое лицо так критикует недостатки церковной жизни, что мало никому не покажется.
Другое дело, что руководство Церкви настроено на конструктив, и это очень правильная и мудрая, на мой взгляд, позиция. Мы хотим конструктивного обсуждения проблемы? Хотим. Мы создали . Работает ли оно идеально? Пока нет. Но оно работает, и реальные плоды его трудов уже есть.
Председателя Отдела по взаимоотношениям Церкви и общества протоиерея Всеволода Чаплина. Что стало заметным событием для того самого общества.
Хотя назначение на этот пост Владимира Легйоды заслуживает внимания не меньше.
42-летний Владимир Легойда — кандидат политических наук, профессор кафедры международной журналистики, профессор кафедры мировой литературы и культуры МГИМО. И выпускник этого солидного учебного заведения. Священнического сана не имеет.
Прихожане моего храма — то есть, церкви, где я бываю (к моему стыду, редко) о Всеволоде Чаплине всегда отзывались не очень хорошо. После каждого его странного высказывания, которое, как правило, муссировалось в прессе и блогосфере, обязательно раздавались голоса, что от него православию больше вреда, чем пользы.
И я, честно говоря, давно называл персону, которую мне бы хотелось видеть на его месте. Именно Владимира Легойду, который в то время тоже был не последним человеком в РПЦ, — председателем Синодального информационного отдела и иногда выступал в прессе, на радио и телевидении. Хотя не так часто, как Всеволод Чаплин. Несколько раз я его слышал на «Эхе Москвы», и уже тогда он мне казался оптимальной кандидатурой.
Хотя бы потому, что с обществом, состоящим не только м православных, должен разговаривать не монах. Который слишком глубоко погружен в религиозную жизнь и просто не может позволить себе компромиссов в дискуссиях о христианстве.
Тем не менее назначение Владимира Легойды стало для меня полной неожиданностью. Поскольку я не очень знаком с административной церковной жизнью, и мне казалось, что самые важные посты в РПЦ должны занимать монахи. Оказывается, это вовсе необязательно. Уверен, что новый руководитель Отдела по взаимоотношениям Церкви и общества сумеет найти нужный тон в общении с журналистами, в том числе оппозиционными. И не будет допускать досадных ляпов, как его предшественник.
Однако Всеволод Чаплин допустил ляп даже после увольнения. Не потому, что пришел на телеканал «Дождь» , а потому, что там сказал.
И Андрей Кураев, и Всеволод Чаплин, как мне кажется, забыли о самом главном: церковная жизнь — это не только и не столько РПЦ со сложными отношениями между патриархом, Синодом и председателями отделов. Это не Московская духовная академия с ее внутренними профессорско-преподавательскими интригами. И даже не монастыри, при всем уважении к подвижничеству насельников. Самой массовой частью Церкви являются миллионы прихожан, которые приходят в десятки тысяч храмов, разбросанных по всей России.
И нам тут, внизу, совершенно безразлично, кто какую должность занимает в Патриархии. Мы заняты собственными проблемами, которые приводят нас в храм. А решать их нам помогают священники и все, кто собирается по воскресеньям ы храме, — обычные православные люди.
Разумеется, мы не живем в вакууме и знакомы с яркими обличительными выступлениями Андрея Кураева последнего времени и с не менее яркими и неоднозначными высказываниями Всеволода Чаплина. Но, скорее, мы знаем этих публичных персон как публицистов и спикеров, а не как священнослужителей. Они обличают что-то свое, близкое им. На моем отношении к православию или к моему священнику это никак не отражается.
Почему их обличения важны для тех, кто не ходит в церковь, кто вообще считает религию мракобесием, а монахов приравнивает к вороватым чиновникам, для меня загадка. В РПЦ нет бюджетных средств, — храмы строятся, журналы издаются исключительно на пожертвования. В том числе, между прочим, на мои. Так вот меня и других прихожан моего храма, как и прихожан десятков тысяч других храмов, судьба наших денег не волнует, а тех, кто не жертвует, почему-то беспокоит, в каких домах и квартирах живут иерархи и на каких машинах ездят.
Это наше внутреннее дело — православных. И когда Андрей Кураев или Всеволод Чаплин выносят сор из избы, меня их откровенность удивляет.
Разумеется, церковные проблемы можно и нужно обсуждать. И мы их часто обсуждаем, когда собираемся после Литургии, что, если кто не знает, переводится как «общее дело». Правда, чаще всего ограничиваемся проблемами своей церкви — то есть, тем, что нам ближе, а потому куда важнее.
Почему Андрей Кураев и Всеволод Чаплин решили, что свои трения с РПЦ нужно обсуждать именно с аудиторией «Дождя», слушателями «Эха Москвы» или читателями «Живого журнала» — для меня еще одна загадка. Мне кажется, тем самым они пытаются привлечь на свою сторону людей, которые не только не в состоянии решить церковные проблемы, а, наоборот, с удовольствием их бы усугубили, если б могли.
Сходить бы им исповедаться да причаститься — успокоить страсти, что кипят в их мятежных сердцах. И покаяться, конечно, ведь есть в чем.
Как, впрочем, любому из нас.
Председателя Отдела по взаимоотношениям Церкви и общества протоиерея Всеволода Чаплина. Что стало заметным событием для того самого общества.
Хотя назначение на этот пост Владимира Легйоды заслуживает внимания не меньше.
42-летний Владимир Легойда - кандидат политических наук, профессор кафедры международной журналистики, профессор кафедры мировой литературы и культуры МГИМО. И выпускник этого солидного учебного заведения. Священнического сана не имеет.
Прихожане моего храма - то есть, церкви, где я бываю (к моему стыду, редко) о Всеволоде Чаплине всегда отзывались не очень хорошо. После каждого его странного высказывания, которое, как правило, муссировалось в прессе и блогосфере, обязательно раздавались голоса, что от него православию больше вреда, чем пользы.
И я, честно говоря, давно называл персону, которую мне бы хотелось видеть на его месте. Именно Владимира Легойду, который в то время тоже был не последним человеком в РПЦ, - председателем Синодального информационного отдела и иногда выступал в прессе, на радио и телевидении. Хотя не так часто, как Всеволод Чаплин. Несколько раз я его слышал на «Эхе Москвы», и уже тогда он мне казался оптимальной кандидатурой.
Хотя бы потому, что с обществом, состоящим не только м православных, должен разговаривать не монах. Который слишком глубоко погружен в религиозную жизнь и просто не может позволить себе компромиссов в дискуссиях о христианстве.
Тем не менее назначение Владимира Легойды стало для меня полной неожиданностью. Поскольку я не очень знаком с административной церковной жизнью, и мне казалось, что самые важные посты в РПЦ должны занимать монахи. Оказывается, это вовсе необязательно. Уверен, что новый руководитель Отдела по взаимоотношениям Церкви и общества сумеет найти нужный тон в общении с журналистами, в том числе оппозиционными. И не будет допускать досадных ляпов, как его предшественник.
Однако Всеволод Чаплин допустил ляп даже после увольнения. Не потому, что пришел на телеканал «Дождь» , а потому, что там сказал.
И Андрей Кураев, и Всеволод Чаплин, как мне кажется, забыли о самом главном: церковная жизнь - это не только и не столько РПЦ со сложными отношениями между патриархом, Синодом и председателями отделов. Это не Московская духовная академия с ее внутренними профессорско-преподавательскими интригами. И даже не монастыри, при всем уважении к подвижничеству насельников. Самой массовой частью Церкви являются миллионы прихожан, которые приходят в десятки тысяч храмов, разбросанных по всей России.
И нам тут, внизу, совершенно безразлично, кто какую должность занимает в Патриархии. Мы заняты собственными проблемами, которые приводят нас в храм. А решать их нам помогают священники и все, кто собирается по воскресеньям ы храме, - обычные православные люди.
Разумеется, мы не живем в вакууме и знакомы с яркими обличительными выступлениями Андрея Кураева последнего времени и с не менее яркими и неоднозначными высказываниями Всеволода Чаплина. Но, скорее, мы знаем этих публичных персон как публицистов и спикеров, а не как священнослужителей. Они обличают что-то свое, близкое им. На моем отношении к православию или к моему священнику это никак не отражается.
Почему их обличения важны для тех, кто не ходит в церковь, кто вообще считает религию мракобесием, а монахов приравнивает к вороватым чиновникам, для меня загадка. В РПЦ нет бюджетных средств, - храмы строятся, журналы издаются исключительно на пожертвования. В том числе, между прочим, на мои. Так вот меня и других прихожан моего храма, как и прихожан десятков тысяч других храмов, судьба наших денег не волнует, а тех, кто не жертвует, почему-то беспокоит, в каких домах и квартирах живут иерархи и на каких машинах ездят.
Это наше внутреннее дело - православных. И когда Андрей Кураев или Всеволод Чаплин выносят сор из избы, меня их откровенность удивляет.
Разумеется, церковные проблемы можно и нужно обсуждать. И мы их часто обсуждаем, когда собираемся после Литургии, что, если кто не знает, переводится как «общее дело». Правда, чаще всего ограничиваемся проблемами своей церкви - то есть, тем, что нам ближе, а потому куда важнее.
Почему Андрей Кураев и Всеволод Чаплин решили, что свои трения с РПЦ нужно обсуждать именно с аудиторией «Дождя», слушателями «Эха Москвы» или читателями «Живого журнала» - для меня еще одна загадка. Мне кажется, тем самым они пытаются привлечь на свою сторону людей, которые не только не в состоянии решить церковные проблемы, а, наоборот, с удовольствием их бы усугубили, если б могли.
Сходить бы им исповедаться да причаститься - успокоить страсти, что кипят в их мятежных сердцах. И покаяться, конечно, ведь есть в чем.
Как, впрочем, любому из нас.
15 ответов председателя Синодального информационного отдела Русской Православной Церкви Владимира Легойды публицисту Валерию Панюшкину .1. Вы правда думаете, что мы — единая Церковь? Если вы — прихожанин церкви Косьмы и Дамиана, пойдете ли вы исповедоваться к игумену Сергию Рыбко? И наоборот, пойдете ли вы из храма Сошествия Святого Духа в храм Косьмы и Дамиана?
Уважаемый Валерий!
Если прихожанин считает, что не может пойти исповедаться и причаститься в другой храм только потому, что ему не нравится, каких личных или политических взглядов придерживается батюшка, то такой прихожанин просто не до конца понимает, что такое исповедь, причастие и Церковь. И тогда не так важно, прихожанином какого храма он формально является.
А Церковь, конечно, одна: Единая Святая Соборная и Апостольская, как мы исповедуем на каждой Литургии. И основана она Христом. К Нему-то мы и приходим.
Если же речь идет о возможности посещать именно тот приход, настоятель которого тебе по-человечески ближе, то в чем проблема? Один батюшка может иметь два высших светских образования, и человеку из академической среды проще найти общий язык с ним. Другой, например, обладает опытом музыкального творчества, собирает вокруг себя молодежь, которая увлекается именно музыкой. В этом нет ничего дурного.
2. Вы, правда, думаете, что церковь открыта для всех? Да? А храм Христа Спасителя на Пасху?
Церковь открыл Христос, и никто закрыть ее не может до скончания века. Пытались и в римские времена, и в советские годы. Не получилось и не получится. А вход в конкретный храм может быть ограничен по самым разным причинам. Включая и кафедральный собор Москвы — храм Христа Спасителя. В конце концов, хотя бы потому, что этот храм, как любой другой, не безразмерен.
3. Почему мы такие мрачные? Почему мы никогда не шутим? Не про Бога, а про себя хотя бы? Можно ведь и про атеистов пошутить, они, правда, обидятся, но, может быть, можно как-то по-доброму? Почему у нас постные лица даже на Масленицу? Вы знаете хоть одного православного комика?
Далеко не все мрачные. Вот, скажем, уважаемый Валерий Панюшкин, судя по всему, шутить точно умеет. Автору этих строк тоже пока вроде бы не отказывало чувство юмора. Значит, уже не все так плохо. В общем, как в анекдоте из жизни. Бабушка на исповеди говорит батюшке: «Ой, батюшка, во всем грешна!» Он в ответ: «И мотоциклы по ночам угоняла?» Она (ошеломленно): «Нет...» Батюшка: «Значит, уже не во всем грешна-то?»
А насчет православных комиков — православным или неправославным является человек; христианство — это про мировоззрение, а не про профессию.
Хорошие преподаватели часто дают студентам совет: перед любым обобщением надо остановиться и еще раз взвесить. И, прежде чем говорить обо «всех», как следует подумать. И когда я читаю вопрос с формулировкой «почему мы, православные, такие мрачные», то вспоминаю это университетское правило.
Хотя готов согласиться, что стереотип «православный — значит мрачный» существует. И возник он, во-вторых, из-за тех неофитов, новообращенных православных людей, которые представляют себе веру как систему запретов, мрачный образ жизни и мыслей. Что мало соотносится с Евангелием. Ну и, во-первых, из-за шлейфа атеистических баек о религии, рожденных в советские времена.
4. Как мы, Церковь, ухитряемся запрещать презервативы и не запрещать мотоциклетные шлемы? Ведь и то и другое — попытка вмешаться в Божий промысел. Почему мы, Церковь, против абортов, но не против смертной казни? Почему вообще мы, Церковь, так много вмешиваемся в половую жизнь нецерковных людей и совсем не призываем милости к ним?
Поскольку Вам уже многие ответили (за что отдельное спасибо ответившим), позволю себе не цитировать еще раз «Основы социальной концепции Русской Православной Церкви».
Напомню лишь: даже в учебниках пастырского богословия подчеркивается основной принцип отношения пастыря к пастве — сострадательная любовь. Хороший священник никуда не лезет: ни в душу, ни тем более в постель. Он просто радуется с радующимися и плачет с плачущими.
5. Почему наши священники врут во время богослужений? На отпевании говорят: «Сие есть чадо мое по духу» про покойника, которого видят впервые в жизни. Или говорят: «Изыдите, оглашенные», а после этих слов оглашенные остаются стоять в храме, и священники продолжают служить как ни в чем не бывало.
Не ожидал от Вас такого буквализма. Уверен, Вам прекрасно известно, что любой символический текст (а богослужебный текст, безусловно, в том числе и символичен) имеет много смысловых пластов. Вы вот сами поминаете литургический возглас: «Оглашенные, изыдите!» Действительно, в наше время не выходят из храма эти самые оглашенные. Просто потому, что сейчас таковых нет. Нет самой древнехристианской традиции долгого периода оглашения.
А возглас тем не менее остался, и он имеет глубокий смысл. Не только исторический. Он напоминает нам о величии Таинства, к которому мы дерзаем прибегать и при совершении которого в древности некрещеные люди не могли даже присутствовать! Мне лично это напоминание очень помогает. А Вам?
О вранье. А разве мы врем, когда применяем к себе слова, обращенные Христом к ученикам? Когда пытаемся жить по Евангелию, написанному две тысячи лет назад? Когда читаем послания апостола Павла, адресованные конкретным людям, которых уже давно нет на этом свете?
6. Почему у наших православных священников не считается зазорным прямой антисемитизм, притом что Христос и апостолы были евреями?
У православных священников антисемитизм считается зазорным. Как и любое антиотношение к любой нации. Из этого исходят не только православные священники, но и просто нормальные люди. Иная позиция — факт биографии тех, кто так считает.
7. Почему мы, Церковь, выставляем своими представителями самых агрессивных своих членов? На праздновании столетия канонизации святого Серафима Саровского я был в качестве журналиста. В закрытый город Саров пускали по поименным спискам. Паломников пустили согласно спискам, представленным Церковью, то есть нами. Паломники эти были православные хоругвеносцы, мрачные люди в черном, настаивающие на канонизации графа Дракулы. Почему не ангелоподобные монашки из Сергиево-Посадской иконописной школы? Почему не студенты Свято-Тихоновского университета? Почему «черная сотня»? Почему вообще у людей, которые наиболее рьяно защищают православие, так часто бывают нечищеные зубы и ботинки? Может, намекнуть им как-то?
Мне, как участнику тех самых торжеств в Сарове (почти десять лет назад), неясно, как понимать слова про «самых агрессивных членов» и «православных хоругвеносцев». Сотрудником официальных церковных структур я тогда не был. Хоругвеносцем тоже. Или Вы считаете меня и многих других людей, которых я видел там, сторонниками канонизации графа Дракулы?
А вопросы внешнего вида и чистки зубов — это проблема общей культуры. Между прочим, в семинариях будущим священникам специально говорят и о том, как должен выглядеть пастырь. Есть даже такая категория — внешняя подготовка к священству. Она считается весьма важной, и уверяю Вас, там не говорится, что нечищеные ботинки и зубы — это хорошо. Впрочем, иерархия здесь выстроена жестко: духовная, интеллектуальная и только потом — внешняя подготовка.
8. Почему для нас, верующих, ключевым действием в Церкви является покаяние, а сама Церковь не кается ни в чем и никогда?
Ключевым в Церкви для нас, верующих, является Бог. Покаяние предполагает, по слову псалмопевца Давида, уклонение от зла и творение блага.
Церковь как Тело Христово избавлена от зла своим Основателем, Который Сам и есть Благо. Поэтому Церковь в покаянии не нуждается. Каяться должны люди, что они — мы — по возможности и делают. Если же Вы имеете в виду исторические сложности, скажем, в Русской Православной Церкви, то по милости Божией и они переосмысляются. Например, отношение к обрядовой стороне веры.
9. Почему от имени нас, Церкви, говорят всегда два-три человека довольно реакционных взглядов? Почему говорят администраторы? Ведь есть же богословы, женщины-богословы в том числе. Почему Церковь не благословляет их говорить публично, а только на богословских семинарах?
Как человек, который, видимо, входит в обозначенную «тройку», самонадеянно скажу, что не являюсь, как мне кажется, носителем и пропагандистом реакционных взглядов. Как и другие люди, которых с легкой руки массмедиа стали называть «церковными спикерами». Это вопрос к ситуации, которой в реальности нет. Я не всегда и не во всем согласен с тем, что порой говорят мои коллеги, высказывая свою личную точку зрения. Они, кстати, тоже не всегда со мной согласны. Но это как раз пример свободомыслия в Церкви.
Чтобы богословы, в том числе женщины, выступали публично, не нужно какого-то специального благословения Церкви. Этот процесс уже идет. А интернет вообще снял проблему выхода к аудитории. Если человек является сознательным членом Церкви, то он всегда должен помнить, что, высказываясь публично, он в определенном смысле говорит от ее имени. И здесь, как мне кажется, проблема не в том, что кому-то запрещают выступать. Проблема как раз в ином: выступают, пожалуй, слишком много и слишком многие, нередко не имея должного знания и не очень обдуманно.
А быть «официальным спикером» Церкви — совершенно отдельная работа. Чистых администраторов в Церкви мало. Все-таки все мы стараемся воспринимать свое послушание прежде всего как служение.
10. Почему нами, Церковью, был запрещен ко служению отец Сергий Таратухин, поддержавший Ходорковского в тюрьме? Почему нельзя священнику иметь взгляды и поступать по совести?
Насколько мне известно, бывший священник Сергей Таратухин принес покаяние и примирился со своими собратьями и сослужителями. Почему же нам занимать позицию третейского судьи по отношению к совести этого человека?
11. Почему в большинстве наших церковных лавок не купишь книг отца Александра Меня, да даже и дьякона Андрея Кураева не купишь? Что это за ползучее запрещение интеллигентных и образованных православных писателей?
Запрета никакого нет. Книги обоих упомянутых Вами авторов имеют гриф Издательского совета, позволяющий распространение в церковной книжной сети. Допускаю, что есть конкретные настоятели, критически настроенные по отношению к книгам протоиерея Александра Меня или протодиакона Андрея Кураева. Что ж, они имеют на это право.
Существует другая проблема: не во всех церковных лавках вообще продается столько много книг и журналов, сколько мы видим, например, в Москве или Петербурге. Особенно это касается маленьких городов за пределами столиц. У нас, например, в храмах мало книг о Новомучениках Российских. Что лично меня очень сильно огорчает.
12. Почему самый посещаемый наш церковный праздник — Крещение? Единственный день, когда в храме дают что-то материальное — воду?
Самый посещаемый праздник — это Пасха. Тут даже спорить не о чем.
13. Почему наши православные богослужения показывают по всем телеканалам, а богослужения иудеев, мусульман и буддистов не показывают никогда?
Снова к теме обобщений: богослужения показывают не по всем каналам и даже не по всем федеральным каналам. Но у меня, простите, встречный вопрос: а почему это вопрошание адресовано православным? Разве федеральным телевидением распоряжается Церковь? Если я что-то упустил, поправьте. Но пока у меня как председателя Синодального информотдела никто из руководства федеральных каналов не спрашивает, показывать ли им мусульман, буддистов или иудеев. И правильно не спрашивают: это не мое дело.
14. Как можно про выходку пяти девчонок в храме говорить «гонения на Церковь»? Или кто-то не бывал на Бутовском полигоне, где расстреляли тысячу священников?
А Вы думаете, что все уже перебывали? Огорчу Вас. К сожалению, не бывали на Бутовском полигоне (где расстреливали, кстати, не только священников и даже не только верующих) очень и очень многие. Более того, масса наших сограждан до сих пор не знает о существовании этого и других страшных мест гибели наших соотечественников. В свое время мы в журнале «Фома» посвятили тему номера Бутовскому полигону. В ходе подготовки проводили небольшой соцопрос среди студентов гуманитарных вузов, аспирантов и кандидатов наук. И даже среди этих людей значительная часть вообще ничего о полигоне не слышали.
Что же касается выходки пяти женщин (все-таки не «девчонок», у них ведь уже дети есть) — я как-то не слышал, чтобы их акцию называли гонениями на Церковь.
15. Почему мы так часто апеллируем к государству с просьбами о насилии? Разве мы хотим быть похожи на евангельскую толпу, которая апеллировала со словами: «Распни Его, распни!» к Понтию Пилату?
У меня опять возникает встречный вопрос: кто такие «мы»? Вот Вы, Валерий, апеллируете к государству с просьбами о насилии? Думаю, нет. И я тоже.
Уважаемый Валерий!
Позвольте поблагодарить Вас за такой журналистский ход. Честно скажу, мне показалось, что Ваши вопросы все-таки слишком разного масштаба, чтобы объединять их в одну группу. В любом случае, они многих заставили поразмыслить. И это уже хорошо. И позволю себе еще раз напомнить всем нам замечательную христианскую максиму о жизни в Церкви: «В главном — единство, во второстепенном — многообразие, и во всем — любовь».
С уважением,
Владимир Легойда, председатель Синодального информационного отдела Русской Православной Церкви.
Владимир Легойда © Владимир Вяткин / РИА Новости
Проверка речи - новый формат Slon. Мы проверяем факты, озвученные в публичных выступлениях политиков, бизнесменов, известных людей, и находим в них ошибки и неточности. Если вы нашли ошибки, оставляйте комментарии к этому тексту.
Председатель Синодального информационного отдела Московского патриархата дал интервью Ксении Собчак на телеканале «Дождь». Посмотрев интервью, Slon обнаружил, что с Легойдой есть о чем поспорить. И речь идет не об оценочных суждениях или интерпретациях, а об исторических фактах и положениях религиозных текстов. Мы решили напомнить читателям о том, как обстоит все на самом деле. Ниже – цитаты из интервью Легойды и наши комментарии.
Владимиру Легойде так нравится приведенное им высказывание, что он в дискуссии прибегает к нему дважды. Однако убедительность этого аргумента зависит от того, кому это высказывание принадлежит. Господин Легойда приписывает его авторство отцам Церкви, разделяя широко распространенные убеждения, согласно которым эта фраза приписывается либо блаженному Августину, либо святому Викентию Леринскому. Без опоры на такие авторитеты апелляция к этой мудрости выглядит довольно шатко. Ирония заключается в том, что, по последним изысканиям, впервые ее употребил бывший иезуит Марк Антоний де Доминис в своей книге «De Republica ecclesiastica» («Церковная республика»), вышедшей в 1617 году. По всем церковным канонам он был религиозным диссидентом, сложившим с себя сан архиепископа и резко осуждавшим власть Папы. Закончил свои дни он в 1624 году в заточении в замке Святого Ангела, будучи обвинен в еретических взглядах, но даже смерть его не спасла от инквизиции. Его труп вытащили из гроба и публично сожгли вместе с его книгами. .
Если инквизиции как официально оформленной церковной институции в России не было, это не означает , что не было беспощадных казней еретиков, ведьм, преследований евреев со стороны Русской православной церкви. Упоминания в летописях о сжигании язычников и еретиков встречаются уже начиная с 1227 года. Самая известная казнь постигла в 1504 году исповедовавших ересь жидовствующих. Еще в 1649 году Земский собор в Москве принимает «Соборное уложение», где первая статья первой главы «О богохульниках и о церковных мятежниках» гласила:
«Будет кто иноверцы, какие ни буди веры, или и русской человек, возложит хулу на господа Бога и спаса нашего Иисуса Христа, или на рождышую его пречистую владычицу нашу богородицу и приснодеву Марию, или на честный крест, или на святых его угодников, и про то сыскивати всякие сыски накрепко. Да будет сыщется про то допряма, и того богохульника обличив, казнити, сжечь».
Исполнявшие сожжение еретиков и колдунов вплоть до 70-х годов XVIII века светские власти апеллировали к этой норме. Евреям приходилось не слаще, например, в 1563 году после взятия Полоцка войсками Ивана Грозного проживавших там евреев, отказавшихся принять православие, утопили. Подобные случаи не были редкостью. Переход в иудаизм наказывался смертной казнью: в 1738-м были сожжены на костре смоленский купец Борух Лейбов вместе с капитан-поручиком Александром Возницыным, которого первый уговорил перейти в иудаизм. Вплоть до XX века ряд церковных иерархов поддерживали обвинения евреев в ритуальных убийствах и были инициаторами ряда юдофобских кампаний в прессе.
Если посмотреть сайт Московской областной епархии (раздел «Указы»), то аналогичное наказание с такой же формулировкой (запрет в священнослужении на пять лет) постигло тремя днями ранее только одного священника – Павла Алферова. И это достаточно редко применяемое наказание: в этом году только Свердлов и Алферов были наказаны подобным образом, предыдущий случай был в июле 2012 года. Но тогда священнику Олегу Бураковскому за самовольное оставление прихода запретили в священнослужении только на три года.
Участники дискуссии тут ошибаются. Папа Римский не занимает позицию однозначного отрицания использования презервативов. Еще в ноябре 2010-го в официальном органе Ватикана газете L"Osservatore Romano были опубликованы отрывки из книги Бенедикта ХVI «Свет мира», где он, отвечая на вопрос журналиста Петера Зеевальда, допустил возможность их использования для снижения риска передачи заболеваний, передающихся половым путем: «В некоторых отдельных случаях это может быть оправдано. Например, когда презерватив использует проститутка. Это может быть первым шагом по направлению к осознанию нравственности, первым ответственным шагом к пониманию того, что не все позволено и что не все, что хочется, можно делать».
Собчак: «Скажите, пожалуйста, а Иисус Христос разве не изгонял торговцев из храма?» |
Вообще-то если бы библеисты принимали участие в обсуждении этого вопроса, то они указали бы, что торговцы голубями и прочими жертвенными животными и менялы в Иерусалиме времен Христа теснились вовсе не «под алтарем», а в торговых галереях с южной стороны храмового комплекса, так что аналогии с нынешней автомойкой вполне уместны.