Изначально о собственном просторном и красивом доме смолоду мечтал еще в начале 20-го века крестьянин села Пустоша Владимирской губернии Михаил Рогов. В том доме хотел он жить своей большой семьей. И казалось, судьба способствовала Михаилу. При Столыпине разрешили выходить из общины и заводить свое отдельное хозяйство на отрубах-хуторах. Конечно, не для каждого крестьянина был оправдан такой риск. Но молодым, сильным, работящим, или у кого в семьях имелось много рабочих рук… Для таких поселиться на хуторах и порвать с общиной, где за счет сильных хозяйств постоянно оказывалась «помочь» хозяйствам слабым, означало работать только на себя и, наконец, разбогатеть. И Михаил, молодой, сильный, работящий собирался отделиться от отца и завести свой хутор. И невесту он присмотрел под стать себе, проворную, трудолюбивую. Но, как говорится, человек предполагает, а Господь располагает.

Грянула война, и Михаила забрали по мобилизации в царскую армию. С год он провоевал и случилось… Потом Михаил и сам не мог сказать, что же то было, несчастье или напротив великое счастье. Сидел он в своем взводном блиндаже и тут австрийцы начали предшествующий наступлению артобстрел. И надо же такому случиться, что один из первых снарядов угодил в тот блиндаж - прямое попадание. Кто-то успел выскочить, кого-то завалило землей, и они задохнулись. Михаила не засыпало, но и выскочить он не смог, его придавило бревном-переводом, держащим накат, крышу блиндажа. Придавило не сильно, но выбраться он так и не смог. Благим матом орал Михаил, молил его вызволить. Да где там. Австрийцы пошли в атаку и выбили полк, в котором воевал Михаил с позиций. Так что Михаила услышали, а потом и откопали уже они. Михаил почти не пострадал, но, понятное дело, попал в плен.

Пленных погнали в австро-венгерский тыл. Там спросили, кто что умеет делать. Михаил сказал, что он крестьянин, умеет пахать, сеять, косить, жать, молотить… Его и определили на работу к зажиточному венгерскому крестьянину. Тот крестьянин сам со своим большим хозяйством управиться никак не мог. До войны нанимал батраков, но в связи с мобилизацией всех крепких мужчин забрали в армию, вот он и подал заявку на пленных, имеющих отношение к сельхозработам. Вместе с Михаилом туда отрядили еще трех пленных с конвоиром и стали они работать. А через неделю хозяин отправил пленных вместе с конвоиром назад в лагерь, всех кроме Михаила. Он упросил лагерное начальство этого пленного расконвоировать и оставить у него. Почему так поступил старый венгерский крестьянин? Да потому, что он сам был работяга и сразу распознал в этом молодом русском такого же работягу, который один будет трудиться за троих, если его хорошо кормить и оказывать ему всяческое уважение.

Так Михаил стал фактически уже не пленным, а уважаемым работником. Более того - хозяин души в нем не чаял. Так в том доме Михаил и прожил до самого конца войны. Все это время он не переставал удивляться увиденному - здесь в Венгрии хорошо в достатке жили не только господа, но и немало обыкновенных крестьян, имевших прибыльное хозяйство. По российским меркам его хозяин скорее походил на помещика, нежели на мужика-пахаря, а его дочь на барышню, хотя оба они нисколько не гнушались обычной крестьянской работы. Но более всего Михаила поразил дом хозяина. Далеко не все помещичьи дома в России были столь красивы и просторны. А что касается благоустройства и удобства проживания - Михаил вообще ничего подобного ранее не видывал. Также удивили и отличные, мощенные камнем дороги меж селами. Восхитила его и техника уже в те годы применявшаяся в крупных хозяйствах Венгрии. Ну и совсем сразило такое чудо как электричество. Электричество в разы расширяло возможности и облегчало сельский труд. Ничего этого и в помине не было на селе в России, где старшее поколение еще помнило крепостное право, а лучшая земля принадлежала помещикам, которых в тех же Пустошах имелось аж целых три семьи. Ну, а об электричестве знали только те мужики, которые бывали на отхожем промысле в городах.

Хозяин не просто благоволил Михаилу. Со временем русский пленный стал чем-то вроде члена семьи, во всяком случае, ел он за одним столом с хозяевами. Худо-бедно выучился он и по мадьярски говорить и где-то в конце 1916-го года хозяин сделал ему такое предложение:

Михай, у меня нет сыновей, Бог не дал, только дочка. Некому мне хозяйство оставлять. Не хочу, чтобы оно в плохие руки попало, а у тебя руки как раз подходящие. Женись на моей Мирице, оставайся у нас насовсем. Будешь моим зятем, все хозяйство тебе перейдет вместе с домом.

Никак не ожидал такого Михаил, крепко задумался. Уж больно ему и дом и хозяйство здешние понравились, да и дочка хозяина пригожа и в работе сноровиста, и на него совсем не равнодушно посматривает. А главное, что более всего импонировало ему - это отношение к тем, кто хорошо и много работает. Здесь таких людей уважали. Увы, дома Михаил знал совсем иное отношение к таким как он. Пословицы: трудом праведным не наживешь палат каменных и, работа дураков любит, лучше всего характеризовали отношение к работягам в России. Ничего не ответил тогда Михаил хозяину. Тот понимал, что он колеблется и не стал торопить.

Подошла к концу война, пленных стали отпускать. Хозяин напомнил о своем предложении. А Михаил, как узнал, что уже не пленный и может ехать домой… Он сразу перестал колебаться и раздумывать. Поклонился до земли хозяину, поблагодарил за все и попросил прощения, что кроме работы ничем более не может ответить на его добро. Не мог он принять его предложение - уж очень по родным своим соскучился, по своей неустроенной, бездорожной и бедной России. Но дом, в котором два с половиной года прожил в Венгрии, Михаил накрепко запечатлел в своей памяти и решил построить такой же у себя в селе, чтобы жить в нем так же хорошо и богато…

Вернулся Михаил в Пустошу… и все вроде бы пошло к тому, чтобы его мечта осуществилась. После революции прогнали помещиков, поделили их землю и… Не все зажили хорошо и богато, но такие, как Михаил, работяги стали в НЭП быстро богатеть. Он женился, зажил своей семьей, и начал строить дом рядом с отцовским. Неподалеку от села имелся сосновый лес, ранее принадлежавший помещикам, но теперь и его поделили. Так что самое важное для строительства - бревна, были под рукой. Михаил нанял помощников, а проект составил сам, основываясь на планировке дома своего венгерского хозяина. За два года дом построили, правда, не совсем такой, как тот, венгерский, но по сравнению с прочими избами в селе, как правило невзрачными, тесными, он смотрелся настоящими барскими хоромами. Только в доме у Михаила имелись отдельные кухня, горница, спальня, детская, просторные сени и нечто вроде мансарды, комната под крышей, которые в селе звали светелкой. Но обычно те светелки были малы и не отапливаемы. Михаил же сделал ее так, что она получилась просторной и через нее проходила печная труба, которая ее же и обогревала зимой. Диву давались односельчане такому чудо-дому. Кто-то восхищался, кто-то завидовал… последних было куда больше. В общем, сглазили, ну а если рассуждать с позиций исторических реалий, построил Михаил свой дом не в той стране и не в то время. Порадовался жизни он со своей молодой женой всего пять лет. За это время родились у них двое детей, в том числе и первенец Пашка в 1927-м году. А потом НЭП прикрыли, и началась коллективизация…

В колхоз Михаил вступать отказался, как и большинство прочих зажиточных хозяев, то есть работяг. Таким образом, в колхозе оказались в основном безлошадные, имеющие мало домашнего скота и худой сельхозинвентарь. Такой колхоз конечно же существовать не мог, и началось… Началось то же, что и по всей стране. В колхоз стали загонять силой, а кто упирался раскулачивали, то есть отбирали почти все имущество, в первую очередь лошадей, скотину и лучшие орудия труда. Михаил просто так не отдал нажитое собственным трудом - он перерезал всех овец, свиней, перепортил инвентарь… За такое ему, конечно же, припаяли статью и осудили на восемь лет, а семью выселили. Жене с маленькими детьми пришлось искать убежища у свекра, а дом… В дом-красавец вселилась семья местного активиста, который стал председателем колхоза. И зажил тот председатель со своей семьей в доме, который не строил в свое полное удовольствие. Но в председателях он долго не удержался. Как свое собственное хозяйство не мог он вести, так и колхоз за два года едва по миру не пустил. Еще тот первый председатель отметился тем, что за это время нажил с полсела врагов и недоброжелателей. Так что после снятия с председателей оставаться в селе ему было никак нельзя: должность уже не защищала да и становиться рядовым колхозником ему не хотелось. Потому с помощью своих соратников по активистско-комсомольской деятельности он смог добиться разрешения уехать из села вместе с семьей. Но сбежал не с пустыми руками. Не мог он бросить дом-красавец. Темной ночью подъехали трактора, поставили огромный сруб на полозья и вывезли его на новое место жительства экс-председателя - его ведь хоть и понизили в должности, но из партии не исключили, а коммунистам в те времена многое позволялось, в том числе и присваивать имущество раскулаченных. На том же месте, где стоял дом, остались только вбитые в землю сваи. Вот и все, что увидел Михаил вместо построенного им дома, когда вернулся после отсидки.

После лагеря прожил Михаил недолго, ибо вернулся с подорванным здоровьем. Но его тяга иметь свой большой и удобный дом не умерла вместе с ним - она по наследству на генном уровне передалась сыну Павлу. Но, увы, время, в котором выпало жить сыну, тоже не способствовало осуществлению такого рода мечты. В годы Отечественной войны его 15-тилетнего мобилизовали на железную дорогу, замещать ушедших на фронт кадровых рабочих. Так он навсегда оказался связан с этой железной дорогой. И дом впоследствии ему выделили в поселке железнодорожников. Увы, то был совсем не такой дом, какой построил его отец, который он помнил из своих детских лет. Павлу выделили стандартную бревенчатую избу с одной небольшой комнатушкой, кухонькой, часть которой занимала печка и небольшими сенями. В этот дом он вселился со своей молодой женой. Двоим в таком доме, еще можно было жить. Но вот родилась одна дочка, затем вторая. В избе стало тесно и очень, очень неудобно. Старшая дочь подрастала, и ей никак нельзя было ночевать в одной комнате с родителями. Со временем та же проблема назревала и с младшей. Расширить дом, пристроить хотя бы еще одну комнату - то было невозможно сделать честно, по закону, ибо в свободной продаже не имелось никаких стройматериалов. И Павел решился - все вокруг от начальников до рядовых воруют и далеко не всех ловят, может, и меня не поймают. Совесть его не мучила, ведь власть настолько бессовестно поступила с его отцом, со всей его семьей. Она ему задолжала и не хотела признавать долг. Потому он считал себя вправе взять самому то, что необходимо для расширения его жилища. Единственно, что его сдерживало, это страх жены и возможная в этой связи семейная размолвка. Но в одну из летних ночей 1957-го года он решил все-таки сделать по-своему…

-- [ Страница 1 ] --

Есть две пословицы: «От работы будешь горбат, а не будешь богат»

и еще: «От трудов праведных не наживешь палат каменных». Посло-

вицы эти несправедливы, потому что лучше быть горбатым, чем

неправедно богатым, и труды праведные много лучше, чем палаты ка-

Л. Н. Толстой. Ясная Поляна.

1908. Фотография В. Г. Черткова

Государственный мемориальный и природный заповедник

Музей-усадьба Л. Н. Толстого «Ясная Поляна»

Государственный музей Л. Н. Толстого (Москва) ЯСНОПОЛЯНСКИЙ СБОРНИК 2012 статьи материалы публикации ТУЛА Музей-усадьба Л. Н. Толстого «Ясная Поляна»

2012 ББК 83.3(2=Рус)1 Я82 РЕДАКЦИОННАЯ КОЛЛЕГИЯ В. И. Толстой (главный редактор), Н. И. Азарова, Т. Н. Архан гельская, Л. В. Гладкова, О. А. Голиненко, А. В. Гулин, В. А. Лебедева, В. Б. Ремизов, Б. М. Шумова, М. И. Щербакова Составители А. Н. Полосина, Л. В. Милякова Издается с 1955 г.

Яснополянский сборник: 2012: Статьи, материалы, пу Я бликации. – Тула: Музей-усадьба Л. Н. Толстого «Ясная По ляна», 2012. – 608 с.: ил.

ISBN 978-5-93322-057- Двадцать шестой выпуск «Яснополянского сборника» содержит новые работы российских и зарубежных исследователей, рассматри вающих творчество Л. Н. Толстого в контексте русской и европейской литературы, философии, религии, искусства;

представлены матери алы из истории толстовских музеев, публикации ранее неизвестных архивных находок. Издание иллюстрировано редкими фотографиями.

Адресовано литературоведам, музейным работникам, аспиран там и студентам гуманитарных факультетов.

ПРОБЛЕМАТИКА И ПОЭТИКА Н. И. Романова Мир вещей в художественно-автобиографических повестях о детстве середины XIX века И. Пиотровска «А жениться – много надо переделать». Письма Л. Н. Толстого к В. В. Арсеньевой и созидание идеальной жены К. А. Нагина «Семейное счастие» Л. Н. Толстого: Аллея и вишневый сад О. Б. Кафанова Какой роман Жорж Санд Толстой назвал прекрасным?

(Гипотезы и размышления) К. Г. Алавердян Ритм как залог удовольствия в романе Л. Н. Толстого «Семейное счастие»

Проблема «крымского текста» в творчестве Л. Н. Толстого (художественные произведения, трактаты и статьи) С. А. Кибальник Отзвуки военной прозы Толстого в романе Газданова «Вечер у Клэр»

И. И. Сизова Начальный этап в формировании замысла романа Л. Н. Толстого «Декабристы» (1870-е гг.) М. А. Можарова Рукописи комедии «Зараженное семейство»

Е. Маленова Сказочное творчество Л. Н. Толстого в чешском контексте Б. Кук «Роман» родителей Толстого в романе «Война и мир»

Е. В. Петровская «Разрывы» текста и прием умолчания в прозе Л. Толстого О. В. Сливицкая Оптическая система «Анны Карениной»: на подступах к теме о современном звучании антропологии Толстого М. Б. Волощук Повторы эпитетных структур в повести Л. Толстого «Холстомер»

А. Н. Полосина Страсти Христовы по Евангелию от Матфея в творчестве Льва Толстого И. Меджибовская Литературный портрет террориста у Толстого, 1904– Ю. В. Прокопчук Религиозно-философские идеи Л. Н. Толстого и концепция «Вечной философии» Олдоса Хаксли О. С. Семенова Интерпретация концепции «естественного человека»

в драматургии Л. Н. Толстого Г. В. Алексеева Трактат Л. Н. Толстого «Что такое искусство?»:

диалог переводчика и писателя Л. Е. Кочешкова Повесть «Отец Сергий»

и «Соединение и перевод четырех Евангелий»

Л. Н. Толстого: система ключевых слов как основа художественной целостности А. Г. Гродецкая «Совершенно исключительные трудности»

(о текстологии «Воскресения») И. Ю. Матвеева Автоцитация в романе Л. Н. Толстого «Воскресение»

З. М. Богачева Использование Л. Н. Толстым талмудических текстов при составлении сборников мудрости (По материалам личной библиотеки писателя) СОДЕРЖАНИЕ С. М. Климова Диалогизм Толстого в культурном пространстве переходной эпохи В. Я. Линков Современное мифотворчество (Юбилейная печать о Л. Толстом) И. В. Лукьянец Картины смертной казни и телесного наказания у Ж.-Ж. Руссо и Л. Н. Толстого (От воображаемого к реальному) Л. Н. ТОЛСТОЙ И ЕГО СОВРЕМЕННИКИ М. П. Криницына Трактовка Н. Н. Страховым романа «Война и мир»

в свете его социально-эстетической концепции С. А. Гашков Два образа Востока: Вл. Соловьев и Л. Толстой А. В. Лушенкова Мировоззренческое «бродничество» Льва Толстого в прочтении Ивана Бунина Е. Ю. Полтавец, Д. В. Минаева Номадный и автохтонный аспекты в восприятии И. А. Буниным творчества Л. Н. Толстого Л. И. Милякова Л. Н. Толстой и И. Ф. Наживин С. В. Остапенко Л. Н. Толстой: отношения с церковью и Столыпиным Е. П. Гриценко Толстые как переводчики-просветители СОДЕРЖАНИЕ НАШИ ПУБЛИКАЦИИ М. Берто Французская судьба князя Сергея Александровича Волконского Письма А. С. Эфрон к В. Ф. Булгакову Публикация, вступительная статья и примечания А. М. Кураковой Латвийская ветвь рода Толстых. Коллекция Е. Е. Долбэ Публикация, вступительная статья и примечания И. В. Пешехонова И. К. Грызлова «Мемориал Святой Елены» Лас Каза – основной источник образа Наполеона в «Войне и мире»

ТОЛСТОВСКИЕ МЕСТА НА КАРТЕ РОССИИ Т. Р. Мазур История забытого музея К 100-летию первого в России музея Л. Н. Толстого (По материалам петербургских архивов) С. М. Ледров Нижегородский след в истории рода Толстых С. А. Коновалова Образ Казани в творческой памяти Л. Н. Толстого.

Материалы к комментарию И. Е. Карачевцев Церковь Рождества Пресвятой Богородицы: страницы истории Список условных сокращений ГАТО – Государственный архив Тульской области ГМИИ им. А. С. Пушкина – Государственный музей изобразительных искусств им. А. С. Пушкина ГМТ – Государственный музей Л. Н. Толстого (Москва) ГРМ – Государственный Русский музей (Санкт-Петербург) ГТГ – Государственная Третьяковская галерея Гусев – Гусев Н. Н. Два года с Толстым. М., Гусев. Летопись I, II – Гусев Н. Н. Летопись жизни и творчества Льва Николаевича Толстого. М., 1958;

Гусев. Материалы I, II, III, IV – Гусев Н. Н. Лев Николаевич Толстой:

Материалы к биографии. М., 1954;

ДСТ – Толстая С. А. Дневники: В 2 т. М., ИРЛИ – Институт русской литературы (Пушкинский Дом) ЛН – «Литературное наследство»

Моя жизнь – Толстая С. А. Моя жизнь. Машинопись. Музей-усадьба Л. Н. Толстого «Ясная Поляна»

ОР ГМТ – Отдел рукописей Государственного музея Л. Н. Толстого (Москва) ОР РНБ – Отдел рукописей Российской национальной библиотеки (Санкт Петербург) ПАТ – Переписка Л. Н Толстого с гр. А. А. Толстой, 1857–1903. СПб., ПРП – Толстой Л. Н. Переписка с русскими писателями: В 2 т. М., ПТСБ – Переписка Л. Н. Толстого с сестрой и братьями. М., Опульская I, II – Опульская Л. Д. Лев Николаевич Толстой: Материалы к биографии. М., 1979;

РАН – Российская академия наук РГАЛИ – Российский государственный архив литературы и искусства РГИА – Российский государственный исторический архив РГНФ – Российский гуманитарный научный фонд РНБ – Российская национальная библиотека (Санкт-Петербург) ЦГИА СПб – Центральный государственный исторический архив Санкт Петербурга Сухотина Т. Л. – Сухотина-Толстая Т. Л. Воспоминания. М., ЯЗ – Маковицкий Д. П. У Толстого. 1904–1910: «Яснополянские записки»:

В 5 кн. М., 1979–1981. (Лит. наследство;

Т. 90) ЯПб – Яснополянская библиотека Л. Н. Толстого Ясн. сб. – Яснополянский сборник. Тула Ссылки на 90-томное собрание сочинений Л. Н. Толстого (Юб. изд. М.;

Л., 1928–1958) даны в текстах статей с указанием номеров тома и страницы в скобках Ссылки на Полное собрание сочинений Л. Н. Толстого в 100 томах (М.:

Наука, 2000–...) даны в текстах статей с указанием двойного номера тома и номера страницы в скобках ТВОРЧЕСТВО Л. Н. ТОЛСТОГО:

ПРОБЛЕМАТИКА И ПОЭТИКА Н. И. Романова МИР ВЕщЕЙ В хУДОжЕСТВЕННО АВТОБИОГРАФИЧЕСКИх ПОВЕСТЯх О ДЕТСТВЕ СЕРЕДИНы XIX ВЕКА Х арактерной чертой литературного процесса середины XIX ве ка стало широкое распространение произведений, посвящен ных изображению детских лет жизни. Безусловно, самыми известны ми были повести Л. Н. Толстого («Детство», 1852) и С. Т. Аксакова («Детские годы Багрова-внука», 1858), признанные классическими образцами русской повести о детстве. Менее известны современно му читателю имена П. А. Кулиша, опубликовавшего под псевдони мом Николай М. повесть «История Ульяны Терентьевны» (1852), и А. Я. Панаевой, дебютировавшей на литературном поприще пове стью «Семейство Тальниковых» (1848). Сближает названные про изведения не только общая тематика, но и система художественных средств, используемых авторами для создания реалистически досто верного образа детства. Обстоятельный анализ повестей о детстве по зволяет выделить в их основе ряд жанрообразующих факторов, кото рые обнаруживают определенное типологическое сходство. Отметим лишь основные из них. Это и специфика построения сюжета, лишенно го динамики и остродраматического элемента;

и введение в сюжетную канву автобиографического материала;

и определенный способ постро ения системы образов, главным идейным центром которой становится ребенок;

и сквозные мотивы и эпизоды (такие, например, как мотив первого горя или эпизод, сыгравший роль поворотного момента в жиз ни ребенка, и др.);

и особенности пространственно-временной органи зации событий;

и ретроспективная форма повествования, позволяющая показать события как бы под двойным углом зрения (с одной сторо ны, глазами ребенка, по большей части наивно воспринимающего мир, и с другой – глазами взрослого человека, житейская мудрость которо го дополняет и корректирует восприятие маленького героя).

Еще одним значимым жанрообразующим признаком повести о детстве как отдельной жанровой единицы является особый способ воспроизведения событий, в котором существенная роль отводится де тализированному описанию разнообразных предметов и вещей. Имен но этой теме посвящена данная статья1.

Предметный мир повестей о детстве весьма насыщен, и эта насы щенность во многом связана с особенностями сюжетной организации повествования. Писатели, поставившие перед собой непростую задачу изобразить жизнь ребенка, делают основой сюжета не захватывающие события и острые интриги, а тончайшие колебания, малейшие измене ния во внутреннем мире ребенка, постепенно открывающего для себя мир, насыщенный сложными и противоречивыми отношениями. В со ответствии с этой задачей основное внимание переносится на описа ния разнообразного рода: важными становятся и картины домашней жизни, и сцены охоты, и бытовые зарисовки, и пейзажные описания.

Толстой в повести «Детство» подробно изображает всего два дня из жизни Николеньки Иртеньева, которые наполнены событиями, от носящимися к разряду ежедневных и часто повторяющихся (утреннее чаепитие, занятия с учителем, обед в кругу семьи, охота, вечернее вре мяпрепровождение в гостиной). В повести Кулиша не менее подробно освещается все связанное с личностью Ульяны Терентьевны: равный интерес для повествователя представляют и обустройство ее домика «с белыми стенами и зелеными ставнями»2, и хозяйственные распоряже ния по усадьбе, и занятия с Николашей по истории. «Детские годы Багрова-внука» Аксакова изобилуют подробнейшими описаниями путешествий мальчика, которые он совершает вместе со своей семьей и которые происходят в разное время года, в разные периоды его жизни. В этих путешествиях все приобретает значимость: и рыбалка, и остановки на ночлег, и разноцветные камни, найденные на берегу реки.

Описание предметно-бытового мира позволяет писателям прав доподобно воссоздать культуру, быт, традиции, семейный уклад опре деленных социальных слоев общества. Через вещный мир показана та среда, что формирует маленьких героев – их психологию, привычки, стиль поведения. Так, в своих книгах «Семейная хроника» и «Детские годы Багрова-внука» Аксаков запечатлел уходящую в прошлое эпоху XVIII века, «явился одним из крупнейших бытописателей провинциаль ного дворянства»3. Уклад усадебной дворянской жизни начала XIX века нашел свое реалистическое воплощение в толстовской повести «Детство».

Н. И. РОМАНОВА Однако в таком аспекте предметный мир выступает практически в любом реалистическом произведении. В повестях же, изображающих детские годы жизни человека, воссоздание предметного мира имеет свои специфические черты, в силу того что главным предметом изо бражения становится ребенок. Писатели сосредотачиваются на самом процессе открытия ребенком окружающего «взрослого» мира. Этот мир входит в сознание ребенка прежде всего через наглядный пред мет. Многообразие предметных описаний в повестях о детстве вполне объяснимо: сознание ребенка активно постигает все неизвестное, не пропускает ни одну деталь, попавшую в поле его зрения. Внимание Николеньки Иртеньева привлекают, например, черепаховая табакерка с портретом матери, бархатная шляпка со страусовым пером княгини Корнаковой, стол с оборванной черной клеенкой;

у Николаши, героя повести Кулиша, надолго в памяти остаются отцовские сапоги, произ водящие удивительный скрип, свеча в серебряном подсвечнике, бело снежная, как сахар, скатерть.

Обращает на себя внимание, что для отражения в тексте выбра ны вещи, как правило, необычные и диковинные для ребенка, чем-то поразившие его воображение (своей формой, цветом, сферой приме нения). Важным оказывается и способ описания этих предметов – он также мотивирован детской психологией. Вещи по большей части лишены подробных характеристик: отмечаются только какие-то яр кие, характерные детали, запомнившиеся детскому глазу. Такого рода описания, может быть, не воссоздают эпически целостную картину быта, но для писателей более существенным является то, что отбор их мотивирован восприятием ребенка. Николеньке Иртеньеву особенно запомнились: «кружок из картона, вставленный в деревянную ножку, в которой кружок этот подвигался посредством шпеньков» (1 (1), 13);

«часы с нарисованным егерем на циферблате» (там же);

часы, висев шие «в шитом бисером башмачке» (1 (1), 11). Николашу сильно пора зили: клюка Ульяны Терентьевны, «на которую насажен стальной то порик»4;

самовар, который, по мнению маленького героя, «был совсем не то, чем обыкновенно бывают самовары», так как «в его шипении было что-то поэтическое, что-то шиллеровское»5.

Особое место среди произведений этой тематики занимает книга Аксакова «Детские годы Багрова-внука». Своеобразие ее заключает ся в том, что создавалась она с ориентацией на определенного читателя.

Повесть адресована не только и, может быть, не столько взрослым, МИР ВЕЩЕЙ В ХУДОЖЕСТВЕННО-АВТОБИОГРАФИЧЕСКИХ ПОВЕСТЯХ О ДЕТСТВЕ...

сколько детям. Адресат книги Аксакова – читатель-ребенок – опре делил и способ описания предметного мира. Безусловно, книга так же, как и другие повести о детстве, изобилует описаниями разнообразных вещей и предметов. Так, например, запечатлеваются в детском созна нии Сережи медные шишечки на старинных диковинных креслах деда (попутно отметим, что острый интерес к медным шишечкам на кресле герой проявил в момент первого знакомства со своим дедом);

бутылка «со сплюснутым, широким, круглым дном и длинною узенькою шей кою»6 и др.

форма введения предмета в повествование дана с учетом возраста ре бенка. Обращает на себя внимание, что неизвестные герою предметы в повести Аксакова, как верно заметила исследовательница творчества Аксакова М. В. Грицанова, часто сопровождаются специальным ком ментарием «в стиле популярного толкования, доступного и интересного детям»7. В качестве примеров возьмем несколько эпизодов из текста.

Так, степь описывается следующим образом: «Мы остановились, и все вышли из кареты …. Степь, то есть безлесная и волнообразная бесконечная равнина, окружала нас со всех сторон»8. В другом месте сообщается: «…лодка полетела поперек реки, скользя по вертящейся быстрине, бегущей у самого берега, называющейся “стремя”»9. Отец объясняет Сереже, что «башкирские “кочи”» – это «башкирские вой лочные кибитки»10. Часто незнакомые ребенку слова выделяются в тексте курсивом или их толкование выносится в примечание. Безус ловно, такого рода пояснения несут ярко выраженную познавательную функцию: многие предметы ребенок видит впервые, и их назначение требует специальных разъяснений.

Наконец, Аксаков нередко использует и такой прием описания, в соответствии с которым незнакомый предмет сначала подробно опи сывается (то, как видит его ребенок) и только потом дается его наи менование. Думается, что это нужно автору для воссоздания свежести детского восприятия: читатель словно бы вслед за ребенком открывает мир. В качестве примера выделим эпизод, описывающий конюшню, которую посетил мальчик вместе с отцом: «Мы вошли широкими во ротами в какое-то длинное строение;

на обе стороны тянулись коридо ры, где направо и налево, в особых отгородках, стояли старые большие Н. И. РОМАНОВА и толстые лошади, а в некоторых и молодые, еще тоненькие. Тут я уз нал, что их комнатки назывались стойлами»11.

Характерным признаком детского взгляда на вещи является гипер болизация свойств предметов или одушевление их, наделение чертами живого существа. В повести «Детство» воображение мальчика пора жают и притягивают необычные сундуки в комнате Натальи Савиш ны, в которых можно было найти практически все необходимое для дома: «В сундуках этих были тысячи таких предметов, о которых никто в доме, кроме ее (Натальи Савишны. – Н. Р.), не знал и не забо тился» (1 (1), 41). В повести Кулиша есть сцена, описывающая зна комство Николаши со своей новой спальней, в которой его более всего заинтересовали картины, украшавшие стены комнаты. Воображение мальчика настолько разыгралось, что он даже опасался, как бы гене рал, изображенный на одной из них, на него не рассердился и не при крикнул. «Я знал, что это невозможно, но тут же сам себе говорил мысленно: “однако ж!..”» Помимо диковинных вещей в повестях о детстве встречаются пред меты и другой группы – прочно ассоциирующиеся в сознании ребенка с близким человеком. В силу этого они занимают важное место в его детском мире. Чаще всего в этом ряду оказываются детали одежды или характерные приметы внешности, которые имеют повторяющийся ха рактер и сопровождают персонажа на всем протяжении повествования, являясь устойчивой его характеристикой. Таковы в повести «Детство»

ваточный халат и ермолка с кисточкой Карла Иваныча, «старенький черный кушак» и «изорванный нанковый зипун» (1 (1), 38) юродиво го Гриши, чепец Натальи Савишны, зеленая курточка Иленьки Грапа, открытое кисейное платье, белые панталончики и крошечные черные башмачки Сонечки Валахиной. В сознании Николаши фигура Улья ны Терентьевны раз и навсегда запечатлелась следующим образом: на ней было темное клетчатое платье, «которое сильно шелестит», «слег ка скрипящие башмаки», «связка хорошеньких ключей»13. Думается, что подобного рода детали имеют столь устойчивый повторяющийся характер в силу того, что они именно в таком виде отразились в памя ти ребенка, поэтому в таком же виде воспроизводятся взрослым по вествователем.

Предмет в восприятии ребенка редко бывает безликим, он почти всегда имеет свою оценку – положительную или отрицательную, – часто зависящую от настроения маленького героя. Халат и шапочка МИР ВЕЩЕЙ В ХУДОЖЕСТВЕННО-АВТОБИОГРАФИЧЕСКИХ ПОВЕСТЯХ О ДЕТСТВЕ...

с кисточкой кажутся Николеньке, с одной стороны, некрасивыми и противными, когда он на Карла Иваныча рассержен, с другой же – милыми и подтверждающими его доброту. Тонкие, емкие определения с ярко выраженным оценочным характером дает многим вещам и Се режа Багров, которому необходимо сразу определить свое отношение к предмету: мордовская изба кажется ему гадкой, гладкие цветные камешки восхищают, красивый кисейный занавес удивляет. Никола ше, в зависимости от его чувств и настроений, картины, висящие в его комнате, видятся в разном свете. Так, при первом посещении комнаты изображенный на одной из них генерал показался ему очень суровым человеком, но, когда мальчик вместе с Ульяной Терентьевной прилежно изучал историю Древней Греции, генерал смотрел, как показалось ре бенку, «одобрительно, как будто был доволен»14.

Порой в сознании ребенка вещь настолько сливается с персона жем, что становится своеобразным мерилом его оценки. Николенька судит о нравственной природе Карла Иваныча только на основании того безукоризненного порядка, в котором его учитель содержит свои вещи: «Все это так чинно, аккуратно лежит на своем месте, что по одному этому порядку можно заключить, что у Карла Иваныча со весть чиста и душа покойна» (1 (1), 13). Для Николаши образ Ульяны Терентьевны (как идеальной женщины), в клетчатом платье и слегка скрипящих башмаках, никак не соединяется с клюкой, с которой она иногда совершала прогулку. Ее внешний мир строго регламентирован в сознании ребенка: любое нарушение сложившегося представления вызывает негативную оценку.

Наконец, вещь в детском восприятии может становиться симво лом, вызывать устойчивый круг ассоциаций. Для ребенка важной яв ляется антитеза «взрослый – ребенок»: взрослый мир и его атрибуты становятся предметом восхищения. Так, например, башмаки, которые приходится пока носить Николеньке, именуются характерным эпи тетом «несносные» (1 (1), 12). Столь негативную оценку вещь полу чила не за свой внешний вид (красиво/некрасиво, удобно/неудобно).

Башмаки становятся для Николеньки «несносными» только по при чине того, что их не носят взрослые (ведь его старшему брату принесли сапоги). В «Истории Ульяны Терентьевны» мальчика радует, что ключ от сундука с его бельем, который он планирует повесить на цепочку, «будет почти то же, что носить в кармане часы»15, то есть сделает его похожим на взрослого.

Н. И. РОМАНОВА В заключение отметим еще один важный факт. Детальное описа ние разного рода вещей и предметов может быть объяснено и особым отношением авторов к изображаемому предмету. В названных худо жественно-автобиографических повестях эпоха детства поэтизируется и представляется счастливейшим временем в жизни человека. Это тот этап человеческой жизни, который отличается стремительностью, бы стротечностью и который по этой причине хочется запечатлеть во всех подробностях. Любая деталь является важной именно потому, что свя зана с определенным кругом воспоминаний. Не случайно в «Истории Ульяны Терентьевны» есть строки: «Все, что она (Ульяна Терентьев на. – Н. Р.). делала, что говорила, все, что я знал о ней, облечено в моем воображении чудною прелестью, и потому о самых обыкновен ных обстоятельствах ее жизни, о самых простых ее поступках, обо всех мелочах ее домашнего быта я пишу с таким наслаждением»16. Эти же слова можно отнести и к другим повестям о детстве: Толстой и Аксаков с той же любовью и трепетом, с той же тщательностью и детальностью воссоздают эпоху детства.

Таким образом, специфика изображения предметного мира в по вестях о детстве связана с выдвижением на первый план героя-ребен ка, со стремлением писателей передать достоверно и точно особенности детского мировосприятия. Отсюда и изобилие предметных описаний, раскрывающих типичную черту детского мировосприятия – любо пытство, стремление постичь мир во всем его многообразии. Отсюда и способ введения в повествование различных предметов – необыч ных, поразивших детское сознание или связанных с определенным пер сонажем, ситуацией из прошлого, часто порождающих устойчивые ас социации. Отсюда и описание предметов с учетом восприятия ребенка, который часто гиперболизирует их свойства и олицетворяет их. Такое воссоздание предметно-бытового мира позволяет читателям взглянуть на мир с позиции ребенка, как бы пережить заново радость открытия действительности.

Эта тема освещалась в следующих работах: Ч у д а к о в А. П. Пред метный мир литературы // Историческая поэтика: итоги и перспективы изу чения. М., 1986;

Гр и ц а н о в а М. В. Проблема повествования в про изведениях С. Т. Аксакова для детей («Детские годы Багрова-внука») // Проблемы метода и жанра. Вып. 14. Томск, 1988;

Д и а н о в а Е. Е.

МИР ВЕЩЕЙ В ХУДОЖЕСТВЕННО-АВТОБИОГРАФИЧЕСКИХ ПОВЕСТЯХ О ДЕТСТВЕ...

Образ детства в английской и русской прозе середины XIX века. Дисс. … канд. филол. наук. М., 1996;

М а ш и н с к и й С. И. С. Т. Аксаков: Жизнь и творчество. М., 1973;

О п у л ь с к а я Л. Д. Первая книга Льва Толсто го // То л с т о й Л. Н. Детство. Отрочество. Юность. М., 1978. (Лит.

памятники) и др.

Н и к о л а й М. [ К у л и ш П. А. ]. История Ульяны Терентьев ны // Современник. 1852. № 8. С. 145.

Б е л о к о п ы т о в а О. Н. «Семейная хроника», «Детские годы Багрова-внука» С. Т. Аксакова и проблемы мемуарно-автобиографического жанра в русской литературе 40–50-х годов XIX века. Воронеж, 1966. С. 7.

Н и к о л а й М. [ К у л и ш П. А. ]. Указ. соч. С. 146.

Н и к о л а й М. [ К у л и ш П. А. ]. Указ. соч. С. 204.

А к с а к о в С. Т. Детские годы Багрова-внука, служащие продол жением Семейной хроники // А к с а к о в С. Т. Избранные сочинения.

М., 1982. С. 223–224.

Гр и ц а н о в а М. В. Проблема повествования в произведениях С. Т. Аксакова для детей («Детские годы Багрова-внука») // Проблемы метода и жанра. Вып. 14. Томск, 1988. С. 191.

А к с а к о в С. Т. Указ. соч. С. 239.

А к с а к о в С. Т. Указ. соч. С. 235.

А к с а к о в С. Т. Указ. соч. С. 240.

А к с а к о в С. Т. Указ. соч. С. 249.

Н и к о л а й М. [ К у л и ш П. А. ]. Указ. соч. С. 179.

Н и к о л а й М. [ К у л и ш П. А. ]. Указ. соч. С. 140.

Н и к о л а й М. [ К у л и ш П. А. ]. Указ. соч. С. 196.

Н и к о л а й М. [ К у л и ш П. А. ]. Указ. соч. С. 149.

Н и к о л а й М. [ К у л и ш П. А. ]. Указ. соч. С. 190.

И. Пиотровска «А жЕНИТьСЯ – МНОГО НАДО ПЕРЕДЕЛАТь».

ПИСьМА Л. Н. ТОЛСТОГО К В. В. АРСЕНьЕВОЙ И СОЗИДАНИЕ ИДЕАЛьНОЙ жЕНы Р. М. Лазарчук, характеризуя эпистолярное наследие Л. Н. Тол стого, указала, что в этом наследии «есть циклы, выпадающие из общего тона его переписки»1. В частности, исследовательница выде лила переписку писателя с двумя родственницами – Т. А. Ергольской и А. А. Толстой, отличающуюся литературностью, связями с англий ским и французским романом XVIII в.2 Помимо указанных корпусов писем, в эпистолярии Толстого по своему характеру довольно отчетли во выделяются письма к Валерии Владимировне Арсеньевой, соседке Толстого по имению, находившейся после смерти отца в 1853 г. (вместе с сестрой Евгенией и братом Николаем) под опекой Льва Николаевича3.

Возникновение переписки с Арсеньевой было связано с планами же нитьбы на ней, впервые отмеченными Толстым в дневниковой записи от 15 июня 1856 г.: «Шлялись с Дьяковым, много советовал мне дельного, о устройстве флигеля, а главное, советовал жениться на Валерии. Слу шая его, мне кажется тоже, что это лучшее, что я могу сделать. Неужели деньги останавливают меня. Нет, случай» (47, 82).

Письма Толстого к Арсеньевой образуют группу из восемнадца ти4 текстов и охватывают время с августа 1856 г. по декабрь 1857 г.

Письмами же Арсеньевой мы не располагаем (за исключением одного, первого5), так как они либо не сохранились, либо неизвестны6. Поэто му объектом анализа в статье будет не собственно переписка Толстого и Арсеньевой, а толстовские письма к Валерии.

Ко времени отправления первого письма к Арсеньевой (17 августа 1856 г.) уже два месяца Толстой регулярно встречается с ней и при стально за ней наблюдает. Как видно по приведенной выше дневнико вой записи, в отношении Толстого к Валерии «нет никаких элементов стихийности»7. Выбор ее в качестве потенциальной жены продиктован «А ЖЕНИТьСЯ – МНОГО НАДО ПЕРЕДЕЛАТь»

прагматичными причинами – твердым намерением жениться (после возвращения из Севастополя Толстой 21 марта 1856 г. пишет: «Я ре шаюсь ехать в деревню, поскорей жениться». – 47, 68). Отсутствие же сильных эмоций в отношении к Арсеньевой позволяет Толстому трезво оценивать ее, последовательно отмечать в дневнике ее досто инства и недостатки.

Дневниковый образ Арсеньевой включает в себя как внешние, так и внутренние характеристики: личность, характер, с одной стороны, и сексуальное влечение, с другой, в равной мере важны для Толстого.

Первоначально Толстой представляет Валерию как непривле кательную для него женщину (руки «у ней нехороши. Это меня рас строило». – 47, 84). Его раздражает стиль одежды Арсеньевой, соот ветствующий определенному канону моды, продиктованный желанием привлечь внимание мужчины. Отсюда оценки типа: «Валерия...

опять в гадком франтовском капоте» (47, 84);

«Валерия совсем в не глиже. Не понравилась очень» (47, 88). Однако в то время, когда Ар сеньева «без платьев»8, Толстой оценивает ее положительно: «Она в 10 раз лучше – главное, естественна» (47, 87). Несмотря на преоб ладание на первых порах негативных характеристик наружности Арсе ньевой, со временем Толстой обнаруживает появление влечения к ней:

«Странно, что Валерия начинает мне нравиться как женщина, тогда как прежде, как женщина именно, она была мне отвратительна» (47, 88).

Среди качеств Арсеньевой Толстой изначально выделяет добро ту. 15 июня 1856 г.: «добрая» (47, 82);

10 августа 1856 г.: «необык новенно добра» (47, 89). И в то же время он отмечает отсутствие в ней каких-либо установок и позиций. 15 июня 1856 г.: «она без костей и без огня, точно – лапша» (47, 82). Однако доминирующими в ее «внутреннем» портрете являются негативные характеристики. Толстой критикует воспитание Арсеньевой. 28 июня 1856 г.: «ужасно дурно воспитана» (47, 84);

18 июня 1856 г. он отмечает присущие ей легко мыслие и ребячество: «Фривольность есть у нее, кажется, не преходя щая, но постоянная страсть» (47, 82);

31 июля и 1 августа 1856 г. он резко высказывается также по поводу умственных качеств Валерии, неоднократно прямо называя ее «глу пой» (47, 88, 89).

Отраженное в дневнике восприятие Толстым Арсеньевой есте ственным образом осложняет его планы. Судя по записи от 13 июля И. ПИОТРОВСКА 1856 г., Толстой допускает женитьбу на Арсеньевой лишь в случае предварительного «перевоспитания» ее: «Страшно и женитьба и под лость – т. е. забава ею. А жениться – много надо переделать;

а мне еще над собой надо работать» (47, 86).

Однако после отъезда Арсеньевой в Москву9 характер упоми наний о ней в толстовском дневнике меняется: «Все эти дни больше и больше подумываю о Валериньке» (47, 90);

«О Валерии думаю очень приятно» (47, 91);

«В Судакове с величайшим удовольствием вспоминал о Валерии» (47, 91–92). Таков тон записей Толстого в пе риод временного прекращения контактов с Арсеньевой. Вместе с тем 17 августа 1856 г. Толстой пишет первое письмо к Валерии, причем обращает его не непосредственно к ней, а к «судаковским барышням», как он в шутку называл сестер Арсеньевых и их гувернантку Женни Вергани. В письме он выступает в первую очередь опекуном, обеспоко енным «ребячеством» (60, 78) подопечной, а потому он «не может без морали» (60, 79). При этом к поведению и пристрастиям Арсеньевой (великосветское общество, наряды, офицерская среда, чтение романов, восхищение учителем музыки, французом Мортье) Толстой относит ся с доброй иронией: «Как Аверьянов (показательно, что Толстой, далекий от интересов Валерии, путает фамилию С. А. Апреянинова, мужа кн. Е. Д. Долгоруковой. – И. П.), милая тетинька, полковая командирша, кружева, Мортье?... Начала ли милая Madame Qui xebauch чулок, который она будет вязать по длинным ночам, дожида ясь Ее Высочество?... Мортье вы, верно, уже от меня поцеловали, поцелуйте и Костиньку.... Увезите его из Москвы, уговорите;

по крайней мере, вы сделаете одно хорошее дело, исключая представле ния ко двору и покупки кружева, про что и говорить нечего, как важно.

Здоровье, разумеется, вам беречь нечего, M-lle Vergani слушать тоже не надо, ежели вы это будете соблюдать, то все пойдет хоро шо» (60, 78–79). Для этого письма характерен полушутливый тон, существенное место занимает в нем игровое начало, обнаруживающее в том числе пренебрежение нормами переписки. Эпистолярному этикету и характерным для любовного письма формулам, которые осмеиваются путем гиперболизации, Толстой противопоставляет искренность и не посредственность: «Хотел с своей глупой манерой подтрунивать над чем-то, написать, что я умираю с тоски без вас и вырвал все волосы и до крови разбил грудь, но это говорится из трусости, из боязни чего то... мне, без шуток, к удивлению моему, грустно без вас.... M-lle «А ЖЕНИТьСЯ – МНОГО НАДО ПЕРЕДЕЛАТь»

Vergani и Валерия Владимировна, пишите, кроме тетушки, и мне, что за путаница! Я не верю Гимбуту et je ne crains de me compromettre en recevant vos lettres. Faites de mme»10 (60, 78).

Не дождавшись ответа («Молчание Валерии огорчает меня» (47, 90), – записывает Толстой в дневнике 22 августа 1856 г.), он под вли янием знакомства с письмом Арсеньевой к Т. А. Ергольской 23 авгу ста 1856 г. отправляет следующее письмо «судаковским барышням».

Обращаясь к описанию Арсеньевой своей московской жизни (харак терно использование принадлежащих ей характеристик и формули ровок и обыгрывание стилистики ее письма в целом), Толстой теперь резко высказывается по поводу ее увлеченности светом, более того – прямо говорит о тщетности надежд провинциальной барышни на успех в этом обществе: «Неужели какая-то смородина de toute beaut haute vole11 и флигель-адъютанты останутся для вас вечно верхом всякого благополучия?... Любить haute vole, а не человека нечестно, по том опасно, потому что из нее чаще встречается дряни, чем из всякой другой vole, а вам даже и невыгодно, потому что вы сами не haute vole.... Насчет флигель-адъютантов – их человек 40, кажется, а я знаю положительно, что только два не негодяи и дураки, стало быть, радости тоже нет» (60, 81–82). Если в первой части письма Толстой разоблачает наивные представления Арсеньевой о великосветском обществе и офицерской среде, то во второй он критикует ее экзальта цию, попутно намекая на ее необразованность: «Это только Пиквик, которого историю вы не читали, чуть было не погиб на параде, а чтоб барышня... погибла от столь невинной и приятной забавы, как парад, этого я никогда не слыхивал с тех пор как живу, поэтому этого и быть не могло» (60, 82). Несмотря на то что в конце «покорнейший, но неприятнейший слуга» желает адресатке «всевозможных тщеславных радостей с обыкновенным их горьким окончанием» (60, 82), приписка к письму в значительной степени меняет его общее звучание: «Нет, без шуток, ежели вы простите мне это письмо, то вы добрый человек.

M-lle Vergani, заступитесь за меня» (60, 82).

Не получив ответа и на это письмо, 8 сентября 1856 г. Толстой снова пишет Арсеньевой. Однако это письмо выдержано в совершенно другом, интимном, исповедальном тоне. В нем Толстой уже не критич ный опекун-наставник, а человек «в неприятном положении сомнения», «в беспокойном сомнительном состоянии» (60, 83). Он раскаивается в своем поведении с Арсеньевой, он признается: «Меня мучает и то, что И. ПИОТРОВСКА я написал вам без позволенья, и то, что написал глупо, грубо, скверно», но более всего «мучает меня то, что я, беспутный человек, осмеливаюсь давать советы кому же? вам, которые приводите Наталью Петровну в отчаянье своей практичностью, а меня в умиление деятельной любо вью, которая выражается в ваших письмах» (60, 83). На это письмо Арсеньева ответила. Она писала, что не сердится на Толстого, наобо рот, благодарна ему за «очень полезные» советы, однако «замечания насчет тщеславия, гордости и пр.» считает «незаслуженными»12. В то же время из дальнейшей части Толстой мог узнать, что его предыдущие письма с наставлениями и критикой никак не подействовали на Арсе ньеву, так как образ ее жизни в Москве остался прежним – «всякий день где-нибудь на бале, или в опере, или в театре, или у Мортье»13.

Тем не менее после возвращения Арсеньевой из Москвы Толстой продолжает ездить в Судаково. Но, как показывают дневниковые за писи, его отношение к Валерии изо дня в день становится все более сложным. Узнав о влюбленности Арсеньевой в Мортье, Толстой при знается, что «это оскорбило меня, мне стыдно стало за себя и за нее, но в первый раз я испытал к ней что-то вроде чувства» (29 сентября 1856 г.;

47, 93). На первый взгляд история с Мортье способствует определению Толстым своих намерений в отношении Арсеньевой. Он рад, что «меньше думал о Валерии», так как «она страшно пуста, без правил и холодна, как лед, от того беспрестанно увлекается» (47, 93), пишет, что она для него только «неприятное воспоминание» (47, 94).

Однако в скором времени записи становятся неясными, а отраженные в них планы Толстого – неоднозначными. Так, 10 октября 1856 г. Тол стой решает, что «надо объясниться с ней, но только иначе» (47, 94), а 19 октября 1856 г. – что «нужно объясненье» (47, 96). 20 октября 1856 г. он пишет, что «не решился ей объяснить всего» (47, 96). По этой причине для него важно ознакомление Арсеньевой с вымышлен ной «историей Храповицкого» (47, 96). 23 октября 1856 г. Толстой рассказывает о Храповицком Женни Вергани, и через нее эту историю узнает Валерия. В той же записи Толстой пишет: «Я заснул почти спо койный, но далеко не влюбленный» (47, 96). Однако со следующего дня отношение Толстого к Арсеньевой меняется в противоположную сторону. «Я почти влюблен в нее», – записывает Толстой 24 октя бря 1856 г. (47, 96), а через три дня фактически признается Валерии в любви: «…я показал ей этот дневник, 25 число кончалось фразой:

я ее люблю. Она вырвала этот листок» (47, 97). Но вдруг сложив «А ЖЕНИТьСЯ – МНОГО НАДО ПЕРЕДЕЛАТь»

шаяся ситуация начинает вызывать у Толстого злобу и раздражение:

«Однако я совершенно невольно сделался что-то вроде жениха. Это меня злит» (47, 97);

«Нечего с ней говорить. Ее ограниченность стра шит меня. И злит невольность моего положения» (47, 97). Толстым руководят противоречивые чувства – влюбленность и полное сознание того, что Арсеньева не соответствует его соображениям о жене. Для того чтобы окончательно решить вопрос женитьбы на Валерии, Тол стой решает на какое-то время прекратить контакты с ней, и поэтому 31 октября 1856 г. он уезжает из Ясной Поляны (сначала в Москву, затем в Петербург).

Однако уже 2 ноября 1856 г. Толстой вступает в регулярную пере писку с Арсеньевой (на протяжении ноября и декабря 1856 г. он от правил ей двенадцать преимущественно больших по объему писем), задумав этим способом «делать опыты» (60, 162), как он выразился впоследствии в письме из Парижа от 20 февраля (4 марта) 1857 г. Речь идет о попытке формирования Арсеньевой согласно собственному иде алу жены. Такое намерение позволяет видеть в письмах Толстого также попытку воплотить в реальности мотив мужа как учителя, воспитываю щего жену под себя, известный, в частности, по произведению Мольера «Школа жен». Адресатка становится аналогом литературного персона жа, на трансформацию которого Толстой как автор имеет право.

Указанные интенции Толстого обусловливают его изначальное стремление к рационализации эпистолярного контакта с Арсеньевой.

Толстой с самого начала четко определяет цель переписки, видя ее в труде, направленном на выработку единомыслия как фундамента любви и брака: «Поверьте, – пишет он в письме от 2 ноября 1856 г., – ничто в мире не дается без труда – даже любовь, самое прекрасное и естественное чувство.... Все приобретается трудом и лишениями.

Но зато, чем тяжелее труд и лишения, тем выше награда. А нам пред стоит огромный труд – понять друг друга и удержать друг к другу любовь и уважение» (60, 96–97).

Понятие труда занимает центральное место в письмах Толстого к Арсеньевой. Труд соотносится в первую очередь с работой над собой:

Толстой исходит из того, что для обретения взаимопонимания, душев ной близости Арсеньевой необходимо пройти тот путь, который при вел его к осознанию деятельного добра как единственно возможного смысла жизни и который нашел отражение в его дневнике. В письме от 7 декабря 1856 г. он откровенно пишет: «А как же любить друг друга И. ПИОТРОВСКА с различными взглядами на жизнь?... Одно из двух: или вам надо потрудиться и догнать меня, или мне вернуться назад для того, чтобы идти вместе. – А я не могу вернуться, потому что знаю, что впере ди лучше, светлее, счастливее» (60, 140). По этой причине характер ную для собственного личного дневника идею самоусовершенствова ния Толстой впервые ориентирует на другого человека. Постоянным элементом его писем становится поощрение Арсеньевой к улучшению себя, начиная с выработки в себе самодисциплины, самостоятельности и привычки к работе по умственному и нравственному самоусовершен ствованию. Отсюда характерные наставления: «Пожалуйста, ходите гулять каждый день, какая бы ни была погода.... …Корсет но сите и чулки надевайте сами и вообще в таком роде делайте над собой разные улучшения. Не отчаивайтесь сделаться совершенством....

Главное, живите так, чтоб, ложась спать, можно сказать себе: нынче я сделала 1) доброе дело для кого-нибудь и 2) сама стала хоть немнож ко лучше» (60, 98);

«Вырабатывайте силу воли. Возьмите на себя и воюйте упорно с своими дурными привычками» (60, 116)14. В то же время Толстой побуждает Арсеньеву обратиться к испробованным им методам самоусовершенствования – ежедневному самонаблюдению, планам занятий и последующим оценкам их выполнения15, испытани ям себя16: «Попробуйте, пожалуйста, пожалуйста, определять себе вперед занятия дня и вечером поверять себя. Вы увидите, какое спо койное, но большое наслаждение, – каждый день сказать себе: нынче я стала лучше, чем вчера» (60, 98);

«На… бал, однако, вам бы не мешало поехать. Вам самим должно быть интересно испытать себя»

(60, 112–113). С самого начала Толстой берет на себя способствова ние умственно-нравственному развитию Арсеньевой. Он регулярно отправляет ей книги и «задает» изложение в письмах ее собственных оценок и мыслей по поводу прочитанного17. Наблюдение Толстого за процессом самоусовершенствования Арсеньевой этим не исчерпывает ся. Воспринимая себя ее учителем, Толстой хочет, чтобы она деталь но «отчитывалась» перед ним: «Пожалуйста, не переставайте писать мне о своих занятиях и поподробнее, что читали, что играли, и сколько часов» (60, 116);

«Пишите, пишите, как прежде, только о ваших за нятиях поподробнее, что вы читаете, и как и что нравится?» (60, 124).

При этом как ранее в дневнике Толстой обращался к подведению пред варительных итогов работы над собой18, так теперь в письмах к Арсе ньевой он оценивает ее результаты на этом поприще: «Занятия ваши «А ЖЕНИТьСЯ – МНОГО НАДО ПЕРЕДЕЛАТь»

радуют меня, но мало, ей-богу мало, вечера пропадают, принуждайте себя» (60, 112);

«по письму мне показалось, что вы и любите меня и начинаете понимать жизнь посерьезнее и любить добро и находить наслаждение в том, чтобы следить за собой и идти все вперед по до роге к совершенству» (60, 122). Вместе с тем для восприятия Толстым Арсеньевой характерна постоянная ориентация на собственный мыс лимый идеал жены: «мне так сильно хочется любить вас, что я учу вас, чем заставить меня любить вас» (60, 106);

«только бы вы меня любили и были такие, какой я вас желаю видеть» (60, 122). Этим продиктова ны разнообразные советы, начиная с тех, которые касаются внешнего вида («Я бы на вашем месте взял себе правилом для туалета – просто та, но самое строгое изящество во всех мельчайших подробностях». – 60, 123), заканчивая поведенческими стратегиями («ежели бы вы мне рассказали всю историю вашей любви к Мортье с уверенностью, что это чувство было хорошо, с сожалением к этому чувству и даже сказали бы, что у вас осталась еще к нему любовь, мне бы было приятнее». – 60, 103).

Влияние толстовского опыта дневникового самонаблюдения на характер переписки с Арсеньевой проявляется также на ином уровне.

Толстой хочет видеть в ответах Валерии подобие личных записей, на что указывают не только настойчивые просьбы о полной искренности и откровенности19, но и советы насчет составления писем: «Да пишите же, ради Бога, каждый день.... …Не придумывайте своих писем, не перечитывайте.... Пишите же, ради Бога, поскорее, поболь ше и как можно понескладнее и побезобразнее, поэтому искреннее»

(60, 105–106). В то же время письма к Арсеньевой становятся для Толстого своего рода заменой дневника. Его дневниковые записи за ноябрь – декабрь 1856 г. лишены привычной высокой интровертивно сти, которая проникает в письма. В них Толстой обращается не только к анализу чувств Арсеньевой20, ее высказываний и суждений21, но так же к критичному самоанализу22 и откровенному рассмотрению своего чувства к адресатке: «Я спрашиваю себя беспрестанно: влюблен ли я в вас или нет, и я отвечаю: нет, но что-то тянет к вам, все кажет ся, что должны мы быть близкими людьми» (60, 116)23. Вместе с тем характерной чертой толстовских писем является довольно сильно выраженная исповедальность. Толстой последовательно представля ет Арсеньевой свои позиции и установки, объясняет свое понимание счастья, добра, любви, смысла жизни и т. п. Приведем только один И. ПИОТРОВСКА фрагмент исповедального характера из письма от 17 ноября 1856 г.:

«Я во всем в мире сомневаюсь, исключая в том, что добро – добро, и этим одним меня можно держать на веревочке. Ежели бы Иисус Христос меня жарил на огне, я бы богохульствовал, может быть, но никогда бы не посмел сказать, что Иисус Христос нехорош. Нравственное добро, т. е. любовь к ближнему, поэзия, красота, что все одно и то же, – одно, в чем я никогда не сомневаюсь и перед чем я преклоняюсь всегда, хотя почти никогда не пратикируя. И я к вам имею влеченье, потому что мне кажется, что вы можете быть добры, как я понимаю это слово» (60, 112).

Начиная с письма от 12–13 ноября 1856 г. параллельно «вос питыванию» Арсеньевой Толстой представляет своей адресатке об раз их будущей семейной жизни. Объемные фрагменты, в которых отражен толстовский идеал семьи, балансируют на грани художествен ного творчества, так как Толстой уходит от фактографической основы и развертывает сюжет с известным Арсеньевой автобиографическим персонажем Храповицким, который становится мужем Дембицкой (в ее лице изображена Валерия).

Толстовские представления о семье и супружеских взаимоотноше ниях четко определены, строго продуманы все детали, начиная с места проживания и заканчивая занятиями и обязанностями каждого из су пругов. Так, рассмотрев «наклонности» и «средства» (60, 108) Храпо вицкого и Дембицкой, Толстой решает, что они будут жить «5 месяцев в городе и 7 месяцев в деревне» (60, 117), «бедно, но честно» (60, 109, 117) (эта характеристика повторена два раза – в письмах от 12– и 19 ноября 1856 г.). Их жизнь – это осмысленная жизнь людей, при надлежащих к передовому обществу. Она мыслится Толстым как пол ная противоположность привычной жизни светских людей: в городе Храповицкие живут «без балов, без кареты, без необыкновенных туа летов с гипюрами и point d’Alenon и совершенно без света» (60, 109), поддерживают отношения исключительно с интеллектуальной элитой, а не с «людьми comme и только il faut, которых как собак» (60, 117).

В этой связи значимую роль играет оппозиция «внешнее – внутрен нее». Храповицкие все свои средства направляют на создание «роскоши домашней» (60, 109), «внутренней роскоши» (60, 117) в «квартирке на 5 этаже» (60, 109), а не на «роскошь внешнюю для удивления Ла заревичей, холопей и болванов» (там же). Забота о доме – это первая главная обязанность Храповицкой. Сконцентрированность супругов «А ЖЕНИТьСЯ – МНОГО НАДО ПЕРЕДЕЛАТь»

на «внутреннем» более всего проявляется в том, что фундаментом их жизни являются любовь и труд. Речь идет о разнообразных занятиях интеллектуального характера (постоянное умственное самоусовершен ствование, обучение Храповицким жены, литературная деятельность Храповицкого и музыкальные занятия Храповицкой), но прежде все го о творении добра, которое соотносится с разносторонней помощью крестьянам в период уединенной жизни в деревне. Храповицкая как единомышленница мужа будет всячески помогать ему по этому вопро су, и в этом заключается ее вторая главная обязанность: «Я воображаю ее в виде маленького Провиденья для крестьян, как она в каком-ни будь попелиновом платье с своей черной головкой будет ходить к ним в избы и каждый день ворочаться с сознанием, что она сделала доброе дело» (60, 118).

Однако толстовский идеал семейной жизни не находит понима ния у Арсеньевой: «вы хотите жить в деревне и ездить в Тулу. Изба ви, Господи! Деревня должна быть уединением и занятием... но такой деревни вы не выдержите» (60, 122);

«свет, какой бы то ни было, хоть тульской, и та дорога – две вещи несовместные» (60, 139).

Вместе с тем Толстой, узнав о поведении Арсеньевой с Мортье («для вас необходимо видеться с ним... разлука и сухое письмо с выдумка ми не уничтожают отношений». – 60, 126), разочаровывается в ее искренности и в результатах «воспитывания» ее в целом («Три дня вы не решились сказать мне вещи, которая, вы знаете, как меня инте ресует.... Да ведь это первое условие самой маленькой дружбы, а не высокой и нежной любви!» – 60, 128). В дневниковой записи от 10 декабря 1856 г. Толстой отмечает: «От Валерии получил оскор бленное письмо и, к стыду, рад этому» (47, 104). Он окончательно убеждается, что его мировоззрение для Арсеньевой недоступно, а по тому выработка взаимопонимания невозможна: «Вы гневаетесь, что я только умею читать нотации.... …Я вам пишу мои планы о будущем, мои мысли о том, как надо жить, о том, как я понимаю добро, и т. д. Это все мысли и чувства самые дорогие для меня, ко торые я пишу чуть не с слезами на глазах (верьте этому), а для вас это нотации и сродителей Толстого в романе а. Ну что же есть между нами общего?» (письмо от 12 декабря 1856 г. – 60, 141).

В том же письме от 12 декабря 1856 г. Толстой разрывает отношения с Арсеньевой: «Из всех женщин, которых я знал, я больше всех лю бил и люблю вас, но все это еще очень мало» (60, 142).

И. ПИОТРОВСКА Последующие толстовские письма свидетельствуют о том, что Арсеньева была в недоумении от такого результата переписки: снача ла она запрещала Толстому писать к ней и обвиняла его24, потом при знавалась, что не понимает мотивов расставания25. Сам Толстой более всего упрекал себя в том, что делал «опыты с собой, не увлекая» ее;

«каюсь в этом, прошу у вас прощенья, и это мучает меня» (60, 162).

Но, как показывает последнее письмо от 6 декабря 1857 г., по исте чении года Толстой и Арсеньева вернулись в отношения подопечной и опекуна, который «по старой привычке... увлекся подаванием советов» (60, 242).

Таким образом, основной корпус писем Толстого к Арсеньевой (ноябрь – декабрь 1856 г.) находится на стыке с художественным творчеством, впервые отражающим авторскую концепцию «мысли се мейной». В этом плане показательно, что Толстого как адресанта в пер вую очередь интересует воплощение собственного авторского замысла.

Толстовский идеал жены представлен в сюжете созидания Арсенье вой заново. Здесь Толстой опирается на личный опыт дневникового самонаблюдения, при помощи которого он пытался построить себя в соответствии с собственными соображениями о человеке. Для пред ставления же идеала семейного счастья Толстой отказывается от фак тографичности, развертывая сюжет семейной жизни вымышленных персонажей Храповицких.

Л а з а р ч у к Р. М. Переписка Толстого с Т. А. Ергольской и А. А. Толстой и эпистолярная культура конца XVIII – первой трети XIX в. // Л. Н. Толстой и русская литературно-общественная мысль. Л., 1979. С. 85.

Исследование переписки Л. Н. Толстого с А. А. Толстой было продол жено Е. В. Петровской. См.: П е т р о в с к а я Е. В. Переписка Л. Н.

Толстого с А. А. Толстой как целостный текст // Ясн. сб.: 1998. С. 171–180.

См. биографическую справку о В. В. Арсеньевой в комментарии к пись мам Толстого к ней (60, 79). О дальнейшей судьбе Арсеньевой см.: Ж д а н о в В. А. Любовь в жизни Льва Толстого. М., 1993. С. 28. Примеч. 6.

Это письма от 17, 23 августа, 8 сентября, 2, 8, 9, 12–13, 17, 19, 23–24, 27–28 ноября, 1, 7, 12 декабря 1856 г., а также от 1, 14 января, 20 февраля (4 марта) и 6 декабря 1857 г. Имеются два письма Толстого к Арсеньевой от 8 ноября 1856 г. Посчитав первый вариант слишком острым, Толстой не «А ЖЕНИТьСЯ – МНОГО НАДО ПЕРЕДЕЛАТь»

отправил его и написал письмо заново. Кроме того, комментаторы предполо жили, что «было еще одно письмо, написанное из Петербурга 11 ноября» (60, 120, примеч. 2);

основанием для этого предположения послужило письмо от 19 ноября 1856 г., в котором Толстой указал: «Я пишу это письмо 7-е» (60, 114), а также его запись в дневнике от 11 ноября 1856 г.: «Написал крошечное письмо Валерии» (47, 99).

Лев Николаевич Толстой: Материалы к биографии с 1855 по 1869 год. М., 1957. С. 82. Примеч. 48.

См. комментарии к письмам Толстого к Арсеньевой от 17 ноября (60, 113, примеч. 1), 19 ноября (60, 120, примеч. 1), 23–24 ноября (60, 125, при меч. 1), 27–28 ноября (60, 129, примеч. 1), 1 декабря (60, 132, примеч. 4) и 7 декабря 1856 г. (60, 140, примеч. 1), а также от 1 января (60, 146, при меч. 1), 20 февраля (4 марта) (60, 163, примеч. 1) и 6 декабря 1857 г. (60, 243, примеч. 1). Толстой отметил получение писем от Арсеньевой в дневниковых записях от 19, 20, 23, 26, 27, 30 ноября и 6, 10, 29 декабря 1856 г. (47, 101, 102, 103, 104, 107), а также в записи от 19 февраля (3 марта) 1857 г. (47, 115).

Ж д а н о в В. А. Указ. соч. С. 28.

Арсеньева пребывала в Москве с 12 августа до 24 сентября 1856 г. (Гу с е в Н. Н. Указ. соч. С. 80, 82).

И не боюсь скомпрометировать себя, получая ваши письма. Делайте так же (фр.).

Высший сорт, высший свет (фр.).

Цит. по: Гу с е в Н. Н. Указ. соч. С. 82.

См. в других письмах: «трудитесь, работайте над собой, думайте при стальней» (60, 103);

«работаете ли вы?... Не смейтесь над словом рабо тать. Работать умно, полезно, с целью добра – превосходно, но даже просто работать вздор, палочку строгать, что-нибудь, – но в этом первое условие нравственной, хорошей жизни и поэтому счастия» (60, 105);

«Помогай вам Бог, мой голубчик, идите вперед, любите, любите не одного меня, а весь мир Божий, людей, природу, музыку, поэзию и все, что в нем есть прелестного, и развивайтесь умом, чтобы уметь понимать вещи, которые достойны любви на свете» (60, 122);

«Занимайтесь больше и больше, приучайте себя к труду.

Это первое условие счастия в жизни» (60, 128).

См. в дневнике Толстого за 1850 г.: «На 14 июня. От 9 до 10 купаться и гулять, 10 до 12 музыка, – 6 до 8 письма, 8 до 10 хозяйство и контора....

И. ПИОТРОВСКА 15 июня. – Вчера исполнил в точности все назначенное. – На 15 июня. От 4 1/2 до 6 в поле, хозяйство, купаться. – От 6 до 8 продолжать дневник. От 8 до 10 писать методу музыки. – От 10 до 12 играть на фортепиано. От до 6 завтрак, отдых и обед. От 6 до 8 чтение и правила, от 8 до 10 купаться и хозяйство. – 16 июня. Вчера я плохо исполнил назначенное, а почему – объясню после. На 16 июня. От 5 1/2 до 7 купаться и быть в поле – 7– дневник – 10–12 играть – 12–6 завтрак, отдых и обед – 6–8 писать о музыке. 8–10 – хозяйство» (46, 35).

См., например, толстовскую запись от 28 февраля 1852 г.: «Я любил воображать себя совершенно спокойным и хладнокровным в опасности. Но в делах 17 и 18 числа я не был таким.... Это был единственный случай по казать всю силу своей души. И я был слаб и поэтому собой недоволен» (46, 91).

и напишите свое искреннее мнение.... Посылаю вам еще Повести Тургенева, прочтите и их, ежели не скучно, – опять, по-моему, почти все прелестно, а ваше мнение все-таки катайте прямо, как бы оно ни было нелепо» (60, 104);

«Пишите мне, пожалуйста, свои мнения смело, но не старайтесь выдумать какое-нибудь мнение, а ежели произведение ничего не возбудило в вас, ничего и не говорите» (60, 129);

«Что это вы молчите про Дикенса и Текерея.... С прошедшей почтой послал вам книгу (речь идет об «Обыкновенной истории» И. А. Гончарова. – И. П.), прочтите эту прелесть. Вот где учишься жить. Видишь различные взгляды на жизнь, на любовь, с которыми можешь ни с одним не согласиться, но зато свой собствен ный становится умнее и яснее» (60, 140).

См., например, дневниковую запись Толстого от 17 апреля 1851 г.: «По сле 4 месяцев отсутствия я опять в той же рамке. В отношении лени я почти тот же. – Сладострастие то же. Умение обращаться с подданными – немного лучше. Но в чем я пошел вперед, это в расположении духа» (46, 59).

«…Со мной будьте искренни самым невыгодным для себя образом.

Рассказывайте мне все, что было и есть в вас дурного» (60, 103);

«Пожа луйста, на этот вопрос отвечайте мне, сколько можете искренно, в каждом письме: в какой степени и в каком роде вы думаете обо мне?» (60, 105);

«будьте искренны со мной, совершенно искренны, не позволяйте себе ув лекаться» (60, 110).

См., например: «То, Мортье, было увлеченье натуры холодной, кото рая еще не способна любить, и это тоже;

одно уж прошло немного под влияни ем времени и другого увлечения, другое еще нет, но любви еще вы не способны испытывать» (60, 102).

«А ЖЕНИТьСЯ – МНОГО НАДО ПЕРЕДЕЛАТь»

См., например: «Вы говорите, что за письмо от меня готовы жертвовать всем. Избави Бог, чтобы вы так думали, да и говорить не надо. В числе этого всего есть добродетель, которой нельзя жертвовать не только для такой дря ни, как я, но ни для чего на свете» (60, 114);

«Вы всегда говорите, что ваша любовь чистая, высокая и т. д. По-моему, говорить, что моя любовь высокая и т. д., это все равно что говорить: у меня нос и глаза очень хорошие. Об этом надо предоставить судить другим, а не вам» (60, 122).

См., например: «когда при личном свидании увидите вдруг в физиче ском отношении – гнилую улыбку, нос в виде луковицы и т. д. и в моральном отношении – мрак, переменчивость, скучливость и т. д.,... это вас удивит, как новость, больно поразит и вдруг разочарует» (60, 131);

«Вы знаете мой гадкой, подозрительной, переменчивый характер, и Бог знает, в состоянии ли что-нибудь изменить его» (60, 142).

См. в других письмах: «Вот скоро месяц, что не вижу вас, а почти все так же думаю о вас, иногда с недоверием и злобой, большей частью с глупой любовью» (60, 124);

«После ваших 2-х писем после говенья, Бог знает по чему, я воспитал к вам злобу, а потом равнодушие, продолжавшееся 2 дня.

Может быть, от того, что я был очень увлечен работой это время, может быть, от того, что человек – и молодой – больше всего любит свободу, – и я стал тяготиться моими к вам отношениями. А теперь снова без всякой причины я чувствую к вам тихую, спокойную дружбу» (60, 130).

К. А. Нагина «СЕМЕЙНОЕ СЧАСТИЕ» Л. Н. ТОЛСТОГО:

АЛЛЕЯ И ВИШНЕВыЙ САД С емантика сада в повестях Толстого «Детство», «Юность», «Два гусара», рассказе «Утро помещика» связана с катего рией любви, представленной в самом широком спектре своих значений:

любовь сыновняя;

любовь-мечта;

эротическое томление, не имеющее конкретного адресата;

любовь к ближним, репрезентированная как «одна истина и одно возможное счастие в мире» (3 (3), 95);

и на конец, любовь к Богу, «источнику всего прекрасного и благого» (1 (1), 237). Своим маленьким романом «Семейное счастие» Толстой вписы вает страницу в историю усадебной любви, где сад – едва ли не самая значимая часть усадьбы – выступает как «пространство русского че ловека на rendez-vous»1.

В своем стремлении исследовать любовь как главную движущую силу жизни Толстой вплотную подходит к проблеме любви плотской, любви осуществленной в отношениях мужчины и женщины. Толстой должен оценить потенции этой любви, выявить ее созидательные или, возможно, разрушительные силы. До этого эротическое томление пер сонажей писателя сублимировалось в чувство причастности ко всему сущему. Способна ли чувственная любовь все так же служить провод ником к Божественному, или, напротив, она препятствует главному бытийному движению? Эти вопросы оказываются в центре «Семей ного счастия», «Казаков» и «Дьявола», а окончательное разрешение получают в романе «Воскресение», причем любовь по-прежнему со храняет свою связь с садом. В этой статье речь пойдет о «Семейном счастии», в котором плотская любовь, сила стихийная и трудно кон тролируемая, будет заключена в охранительные рамки брачного союза.

В начале повествования Толстой демонстрирует знакомую читате лю по ранним произведениям модель взаимодействия человека и сада, в рамках которой Эрос указывает путь к «нетленной части» души пер сонажа. Однако новым и достаточно неожиданным в этом контексте «СЕМЕЙНОЕ СЧАСТИЕ» Л. Н. ТОЛСТОГО: АЛЛЕЯ И ВИШНЕВЫЙ САД становится эпизод, кульминационный в отношениях героев, во время которого дает о себе знать их плотское влечение друг к другу. Топо сом заявившей о себе чувственной любви становится вишневый сад – единственный в своем роде у Толстого.

Работа над «Семейным счастием» велась Толстым в 1858– 1859 годах, когда уже закрепились ассоциативные связи между усадь бой и любовным романом: литературный сад был «полон девушками в белых кисейных платьях и героями, появляющимися, чтобы завоевать их сердца»2. Тургеневский «Рудин» (1855) дал своеобразную схему усадебного романа, в котором приехавший в усадьбу гость влюбляет в себя уездную барышню, заставляя ее пережить наивысшее напря жение духовных сил, а затем покидает избранницу, разбив ей серд це. За представлением об усадьбах И. С. Тургенев навсегда закрепил «картины не просто свиданий в темных аллеях, но еще и истории ис порченных, несовершившихся rendez-vous»3. После Тургенева усадьба стала восприниматься как место, где живут, по выражению А. П. Че хова, «хорошие девушки и женщины» или «души красивых женщин»4.

Как раз такой «хорошей девушкой» является Мария Александровна, семнадцатилетняя героиня «Семейного счастия». Маша укоренена автором именно в усадебном, даже садовом локусе: она «девочка фиялка», как прозвал ее опекун, Сергей Михайлович, чье появление в Машином имении является традиционной завязкой подобного рода повествований. Все больше похожее на любовь чувство Маши к Сер гею Михайловичу окружено литературным ореолом: это во многом любовь воображения, связанная с устойчивым мотивом «чтения книг в саду, литературных разговоров, литературных переживаний»5.

Литературный ореол подкрепляется параллелями между Марией Александровной и Натальей Ласунской («Рудин»): обе они испыты вают любовные волнения в моменты чтения книг в саду или обсужде ния их со своими возлюбленными. Сама усадебная жизнь, ее некоторая вольность, природа, в частности сад, способствуют завязке любовного романа и у Тургенева, и у Толстого. Встречи персонажей происходят в саду;

беседуя или музицируя в гостиной, они смотрят в сад из рас крытых окон и дверей. В саду Ласунских «было много липовых аллей, золотисто-темных и душистых, с изумрудными просветами по кон цам, много беседок из акации и сирени»6. Образ сада входит в первый толстовский роман со второй главы. Сергей Михайлович появляется в Покровском «мрачной и грустной зимой», а обещает вернуться К. А. НАГИНА весной, поэтому с ее наступлением Машина хандра сменяется «весен нею мечтательною тоскою непонятных надежд и желаний» (3 (3), 193), связанных, разумеется, с локусом сада. Роман Марии Александровны с ее опекуном завязывается и протекает непосредственно в саду. В че тырех из пяти глав первой части романа сад является центральным ло кусом, отражающим переживания героини: создается впечатление, что «Семейное счастие» задумывалось Толстым как квинтэссенция «сада свидания»7.

Действие второй части происходит за пределами Покровского, в это время Мария Александровна «изживает» романтические пред ставления о любви, отдаляется от мужа и утрачивает былое гармони ческое ощущение своего существования;

однако в финальной главе IX супруги возвращаются в Машино имение. Сад вновь выступает на первый план, не только напоминая о прошедшем, но подсказывая тот новый путь, по которому суждено пойти героине. Таким образом, воз вращение в сад придает «Семейному счастию» парадигматический характер8.

Можно предположить, что ведущая роль сада в произведении была обусловлена самой его сюжетной коллизией и сближением с Тургене вым. И действительно, у обоих писателей пейзаж «служит аккомпане ментом и лирической параллелью к душевным настроениям… героя».

Однако у Толстого картины природы выполняют «совершенно особую этико-эстетическую функцию»: в его пейзажных зарисовках решает ся «проблема слияния с миром “другого” и “других” в ее социальном, нравственно-психологическом, философском аспектах»9.

В первом романе Тургенева утверждается образ «сада-свидания», «аккомпанирующий» переживаниям персонажей, чувству зарождаю щейся любви: «…она Наталья знала, что он Рудин ее любит.

Но мысль ее тотчас его покидала… странное она чувствовала волне ние. Утром она… ушла в сад… день был жаркий, светлый, лучезарный день, несмотря на перепадавшие дождики. По ясному небу плавно нес лись, не закрывая солнца, низкие, дымчатые тучи и по временам роня ли на поля обильные потоки внезапного и мгновенного ливня. … Прилипая друг к дружке, засквозили листья деревьев… сильный запах поднялся отовсюду… небо почти все очистилось, когда Наталья пошла в сад. От него веяло свежестью и тишиной, той кроткой и счастливой тишиной, на которую сердце человека отзывается сладким томлением тайного сочувствия и неопределенных желаний»10. Это описание сада «СЕМЕЙНОЕ СЧАСТИЕ» Л. Н. ТОЛСТОГО: АЛЛЕЯ И ВИШНЕВЫЙ САД предваряет разговор Натальи с Рудиным, в конце которого почти бу дут сказаны слова о взаимной любви.

В сцене признаний персонажей сад отражает высшее напряжение душевных сил, переживаемое влюбленной Натальей, и в то же вре мя предчувствие катастрофы: «В половине десятого Рудин уже был в беседке. … Ни один листок не шевелился;

верхние ветки сиреней и акаций как будто прислушивались к чему-то и вытягивались в теплом воздухе. … Кроток и тих был вечер;

но сдержанный, страстный вздох чудился в этой тишине»11.

Кроткий и тихий вечер напоен тайной, в его тишине чудится «страстный вздох», все замерло в ожидании;

это ситуация рокового «затишья», которая «всегда предвещает у Тургенева приближение Не ведомого»12. Одну из причин того полного фиаско, которое Рудин тер пит в ситуации с Натальей, А. А. Фаустов и С. В. Савинков как раз и усматривают в «тайном притяжении» между Рудиным, как «отвле ченным человеком», и Неведомым: «Оно “отметило”, “избрало” Ру дина и “из ревности” не позволило ему воплотить себя в жизни»13.

Природа смотрит на персонажей Тургенева «взглядом вечной Изиды», взглядом Неведомого: «Неизменный, мрачный бор угрюмо молчит или воет глухо – и при виде его еще глубже и неотразимее про никает в сердце людское сознание нашей ничтожности. Трудно чело веку, существу единого дня, … выносить холодный, безучастно устремленный на него взгляд вечной Изиды, … он чувствует, что последний из его братий может исчезнуть с лица земли – и ни одна игла не дрогнет на этих ветвях…»14 Для того чтобы демонстрировать свое равнодушие к человеку и его судьбе, природе у Тургенева совсем не обязательно быть мрачной. Напротив, в каждом ее движении может сквозить гармония, могут играть «молодые силы», и тем отчетливее тургеневский человек будет ощущать конечность собственного суще ствования, чувствовать, что он лишний на празднике жизни. Обратим ся к Эпилогу «Дворянского гнезда»: «Лаврецкий вышел в сад, и пер вое, что бросилось ему в глаза, – была та самая скамейка, на которой он некогда провел с Лизой несколько счастливых, неповторимых мгно вений;

она почернела, искривилась;

но он узнал ее, и душу его охватило то чувство, которому нет равного и в сладости и в горести, – чувство живой грусти об исчезнувшей молодости, о счастье, которым когда-то обладал»15. Грусть и воспоминание создают здесь особую атмосферу сада. «У нашего брата, старика, – обращается к молодежи Лаврец К. А. НАГИНА кий, – есть занятие, которое вы еще не ведаете и которого никакое развлечение заменить не может: воспоминания»16.

«Сад-воспоминание»17 выражает суть «недостигнутого, несбыв шегося, побежденного, разрушенного»18. Акт воспоминания для Лав рецкого – «то восхождение духа, которое обретается при нисхождении к прошлому и которое вводит это прошлое в актуально переживаемое настоящее, сиюминутное»19. Воспоминания о прошедшем незаметно переходят у Лаврецкого в размышления о будущем, о собственной жизни и смерти, о своем конце: «А мне… остается… сказать, в виду конца, в виду ожидающего Бога: “Здравствуй, одинокая старость! До горай, бесполезная жизнь!”»20. Как и во всей «вспоминательной» ли нии русской литературы, связанной с садом, «здешний сад» Тургенева «напоминает о нездешнем, о царстве смерти, ставшем для ушедших последним безвестным домом, который упорно стремятся представить себе в образе сада иного мира»21.

Персонаж Тургенева – «одинокий, бездомный странник», непри частный общей жизни, что и демонстрирует его рецепция сада. В Эпи логе романа сад существует словно рядом с персонажем, и он остро ощущает свою ненужность и смиряется с ней. Иными словами, «сти хийное “разлитие жизни” природы, вполне равнодушной к человеку, представляется Тургеневу источником трагизма и одновременно очаро вания: человек не может не чувствовать своей незначительности и об реченности перед лицом бессознательного творчества природы и, сам порождение этого творчества, не может не подпасть под ее обаяние»22.

С толстовским человеком природа «говорит» иначе. Она не внуша ет ему чувство «обреченности», не убеждает «в бессмысленности бур ных порывов», напротив, она вселяет в человека то чувство, которым он жив: чувство сопричастности единому целому. «Семейное счастие»

продолжает тот диалог человека и природы, репрезентированной садом, который был начат в «Детстве» и развернут на страницах «Юности», «Двух гусаров», «Утра помещика». Этот ряд отнюдь не случаен. Как заметил Ап. Григорьев, героиня «Семейного счастия», Маша, психоло гически близка автобиографическому персонажу трилогии, это тот же герой, «меняющий только пол»23. Мнение Григорьева разделяют и со временные исследователи. Машина склонность к рефлексии позволяет А. Г. Гродецкой сопоставить героиню с Николенькой Иртеньевым или Дмитрием Олениным и прийти к выводу, что «перемена пола» героя едва ли сильно повлияла собственно на толстовский метод психологи «СЕМЕЙНОЕ СЧАСТИЕ» Л. Н. ТОЛСТОГО: АЛЛЕЯ И ВИШНЕВЫЙ САД ческой интроспекции, “диалектики души”»24. Р. Густафсон причисляет Машу к типично толстовским персонажам, переживающим кризис25.

Такие персонажи автопсихологичны;

они находятся в непрестанном поиске путей к «самозабвению». И Маша испытывает то самое «само забвение», которое ведет к умалению собственного «я» и рождает ощу щение единства с большим миром. В рецепции героини и сад, и весь окружающий мир преображаются под влиянием нового чувства – чув ства любви к Сергею Михайловичу: «Наш сад, наши рощи, наши поля, которые я так давно знала, вдруг сделались новыми и прекрасными для меня» (3 (3), 200). В результате Маша совершает бытийное от крытие: «Недаром он говорил, что в жизни есть только одно несомнен ное счастье – жить для другого». Это пример движения от внешнего к внутреннему, результатом которого становится выход «за пределы своего состояния». От сада – через «жизнь для другого» – к Богу: та кая цепочка выстраивается в «Семейном счастии», как и в других про изведениях Толстого (второе и третье звено могут меняться местами).

Правда, героиня «Семейного счастия» обращается к Богу не в саду, а в своей комнатке, но ее рассказ о молитве следует непосредственно за абзацем, в котором содержится переход от сада к «жизни для других».

Таким образом, «смена пола» у толстовского героя не повлекла за собой кардинального изменения семантики сада, но привела к ее обога щению: «сад-свидание» органично включается в «сад-космос», «сад откровение»26, доминантные в раннем творчестве Толстого. Сад в уса дебных романах Тургенева проявляет себя как «сад-свидание», «сад воспоминание», являясь частью природы, «равнодушной, повелитель ной… подавляющей» стихии, становится местом присутствия Неведо мого, под пристальным взором которого проходит жизнь тургеневских персонажей27. Отсюда – разные способы изображения и осмысления пейзажа, частью которого является сад, у двух писателей. «Пейзаж у Толстого, – пишет А. Г. Гродецкая, – служит… не столько эмо циональным аккомпанементом переживания героя (как у Тургенева), но аккомпанементом повторяющемуся в толстовских сюжетах “этиче скому акту” выхода человека из личностной замкнутости в “большой” социальный и природный мир»28. К этому можно добавить, что выход в «большой» мир по разным причинам закрыт для многих тургеневских персонажей, что, безусловно, отражается и на семантике сада.

В «Семейном счастии» выход в социальный мир маркирован расши рением границ садового локуса;

сидя на скамейке в саду, взволнованная К. А. НАГИНА надвигающейся грозой и предстоящим свиданием с Сергеем Михайло вичем, Маша рассматривает дорогу за садом, гумно и «пыльное поле», на котором работают крестьяне: «По видневшейся местами дороге за садом, не прерываясь, то медленно тянулись высокие скрипящие воза с снопами, то быстро, навстречу им, постукивали пустые телеги, дрожали ноги и развевались рубахи. … Впереди, на пыльном поле, тоже дви гались телеги, и те же виднелись желтые снопы … Поправее, внизу, по некрасиво спутанному, скошенному полю виднелись яркие одежды вязавших баб. … Пыль и зной стояли везде, исключая нашего лю бимого местечка в саду. Со всех сторон в этой пыли и зное, на горячем солнце говорил, шумел и двигался трудовой народ» (3 (3), 201–202).

«Пейзаж в “Семейном счастии” … по своим важнейшим эти ческим и социальным функциям в романе – вполне толстовский, – приходит к выводу Гродецкая. – Хотя, безусловно, благодаря лири ческой стихии, проникающей ранний толстовский роман, пейзажные зарисовки в нем остаются близкими тургеневским»29.

Эта близость Тургеневу сказалась на семантике «сада-свидания», той новой составляющей толстовского сада, которая так отчетливо про ступила в «Семейном счастии». Однако и здесь Толстой оригинален:

прежде чем между персонажами состоится традиционное для усадеб ного романа объяснение в садовой аллее или беседке, они окажутся в «вишеннике» – маленьком вишневом саду, растущем в сарае с сет кой вместо потолка. На «особенную сакрально-поэтическую семанти ку» вишни указывает В. А. Кошелев в статье, посвященной мифологии «сада» в последней комедии А. П. Чехова30. Исследователь замечает, что вишня – «сладка ягода» – наряду с «малиной» воспринималась как плод, связанный с «девичьими играми и с соответственными любовны ми хлопотами», и в подтверждение цитирует строки из пушкинского «Евгения Онегина»: «Как заманим молодца, / Как завидим издали, / Закидаем вишеньем, / Вишеньем, малиною…» Кошелев обращает ся «к приписываемому лицеисту Пушкину» стихотворению «Вишня», действие которого происходит в «вишеннике густом» и благодаря ко торому плоды вишни стали «гимназическим» эротическим символом.

На эту семантику вишни ориентирована и сцена в вишневом саду у Толстого. Символика вишни как плода любви учитывается уже «СЕМЕЙНОЕ СЧАСТИЕ» Л. Н. ТОЛСТОГО: АЛЛЕЯ И ВИШНЕВЫЙ САД в начале главы III: Маша с младшей сестрой Соней и гувернанткой Ка тей в ожидании Сергея Михайловича идут в сад, а Катя велит «при несть персиков и вишен», которые «очень любит» гость. Явившийся вскоре Сергей Михайлович пребывает в состоянии «дикого востор га» (3 (3), 202). Неожиданно возникший «школьный» мотив под тверждается и самим персонажем: «мне нынче тринадцать лет, хочется в лошадки играть и по деревьям лазить» (3 (3), 203). Неожиданное «омоложение» Сергея Михайловича до возраста гимназиста и такой же «школьный» возраст Маши невольно отсылают к приписываемо му Пушкину стихотворению, персонажами которого являются «пасту шок» и «пастушка младая».

Между тем вишни настойчиво выдвигаются Толстым на перед ний план: Сергей Михайлович, увидев тарелку с вишнями, «как буд то украдкой» схватывает ее, а затем ест вишни наперегонки с Соней, и вскоре тарелка оказывается пуста. Маша зовет его идти за вишнями, в сарай. По дороге возникает разговор о тех картинах сельского труда, которые героиня наблюдала до приезда своего гостя. Однако Сергей Михайлович настойчиво возвращает ее к прежнему предмету разгово ра. «Ну, как же вишни?» – напоминает он.

Вишневый садик заперт в сарае: это, пожалуй, первый сад в тол стовских произведениях, доступ в который закрыт. Подобный контекст только усиливает эротическую семантику вишен, которые превра щаются в запретный плод. Символика огороженного сада у Толстого крайне далека от традиционного hortus conclusus. Сад проявляет свою амбивалентность: рай оборачивается локусом искушения и соблазна, грехопадения первых людей, что поддерживается семантикой вишни – эквивалента яблока, плода Древа Познания. С символикой вишневого сада смыкается символика замка и ключа.

Ключ от замка, висящего на дверях, ведущих в вишневый сад, на ходится у садовников. В отсутствии садовников виноват сам Сергей Михайлович: именно он всех их «услал на работы», о чем не забыва ет сказать Маша. Таким образом, доступ в сад невозможен по вине Сергея Михайловича. Относясь к Маше как к ребенку, персонаж не вольно демонстрирует, что он боится пробуждения женщины в своей возлюбленной. Вручение ключа, или устранение преграды в вишневый сад, в этом контексте воспринимается как символический акт пробуж дения сексуальности, подкрепленный символикой ключа как воплоще ния соблазна. Семантика ключа как традиционного символа доступа, К. А. НАГИНА освобождения и, в обрядах посвящения, последовательного продви жения от одной стадии жизни к другой, также востребована Толстым:

попасть в закрытый сад для Маши значит пройти инициацию, иными словами, из невесты стать женой. Показательно, что героиня проника ет в запретную зону самостоятельно, без помощи Сергея Михайлови ча, что не может не пугать его.

События у Толстого явно развиваются по сценарию пушкинской «Вишни», героиня которой – «“пастушка младая” – попадает в “ви шенник густой” и, соблазнившись спелыми вишнями, залезает за ними на дерево, но неожиданно срывается с него, по несчастию задрав юбку.

Меня всё время уверяют, что в своей бедности и неудачливости виноваты сами люди (вообще-то это чистой воды протестантизм). Что в РФ сейчас масса возможностей жить зажиточно и даже богато. Что надо вертеть головой и т.д. и т.д. Русский народ мудр и на этот счёт родил массу поговорок и пословиц: Не потопаешь, не полопаешь; Хочешь жить, умей вертеться (а не хочешь, не живи); Отруби ту руку по локоток, которая к себе не волокёт; Бог-то Бог, да и сам не будь плох, Без труда не вытащишь и рыбку из пруда и ещё массу. То есть хоть и в другое время, но данный тезис народ неоднократно подтвердил, на скрижали народной памяти записал и навеки запомнил. Но вот ещё поговорка - От трудов праведных не наживёшь палат каменных. В СССР как раз большинство так именно (от трудов праведных) и нажило свои каменные квартиры (это если буквально). А не буквально, это приблизительно на русский язык переводится, честным трудом на красивую, богатую жизнь не заработаешь. Кстати само слово зарабатывать от Предложения -получить ЗА РАБОТУ. Очень большой вопрос что считать работой (трудом) и именно честным трудом. В общем при всей простоте вопроса могут возникнуть и недопонимания и споры, что и интересно. Конечно имеется в виду РФ и именно честный труд. Высказываемся

НАЖМИ

Мы - дети Божьи*, мы- пеласги**,
мы - не товар, не торгаши***:
полёт нам важен, а не дрязги,
гешефты**** вредны для души.

Живём по совести, по чести,
за пазухою камня нет,
для нас важней родные песни,
их негасимый вечный свет.

Наш Бог Отец – Любовь и Правда,
нам дух корысти мерзок,чужд,
невыносимая отрава,
лишает светлых, добрых чувств,

лица лишают – образ Божий
низводят мир до суеты,
а там конечно, всякий может
упасть и сгинуть с высоты.

Богатство распаляет страсти.
Известно, счастье –не в деньгах.
Кто слаб и немощен, - в их власти:
у бесов вечно тот в долгах:

корыстен, жаден,вечно злобен,
он эгоист, он есть торгаш.
Легко на подлое способен,
коль куш огромный в коготках.

И днем. и ночью - деньги, деньги:
Мамона – бог ему и царь.
Как жаль, - Емельки нет и Стеньки!
Как глаз устал от этих харь!

*http://blog.censor.net.ua/posts.phtml?postID=644 Иностранцам трудно понять… Рассуждения о русском отношении к деньгам http://finansy-legko.ru/blog/2013/03/inostrancam-...
Кто является детьми Божьими? – Духовно рожденные становятся детьми Божьими. Так говорит Св.Писание: “А тем, которые приняли Его, верующим во имя Его, дал власть быть чадами Божиими, которые ни от крови, ни от хотения плоти, ни от хотения мужа, но от Бога родились”. (От Иоанна 1:12-13)

Бог даёт нам возможность стать Его детьми. Так говорит Св.Писание: “Смотрите, какую любовь дал нам Отец, чтобы нам называться и быть детьми Божиими. Мир потому не знает нас, что не познал Его”. (1 Иоанна 3:1)

Христиане усыновляются в семью Божью. Так говорит Св.Писание: “Сей самый Дух свидетельствует духу нашему, что мы - дети Божии”. (Римлянам 8:16); “Но когда пришла полнота времени, Бог послал Сына Своего (Единородного), Который родился от жены, подчинился закону, чтобы искупить подзаконных, дабы нам получить усыновление”. (Галатам 4:4-5)

Учитесь у детей. Так говорит Св.Писание: “Но Иисус, подозвав их, сказал: пустите детей приходить ко Мне и не возбраняйте им, ибо таковых есть Царствие Божие. Истинно говорю вам: кто не примет Царствия Божия, как дитя, тот не войдет в него”. (От Луки 18:16-17)http://www.bibleinfo.com/ru/topics/дети-божьи

**пеласги -«Отец истории», великий Геродот, сообщает, что Эллада именовалась ранее Пеласгией, т.е. страной пеласгов; что пеласги говорили на варварском (т.е. негреческом) наречии, что греки позаимствовали у пеласгов даже некоторых богов. Другой знаменитый историк античности, Фукидид говорит в первой книге своей Истории: «По-видимому, страна, именуемая ныне Элладой, прочно заселена не с давних пор. Раньше происходили в ней переселения, и каждый народ легко покидал свою землю, будучи тесним каким-либо, всякий раз более многочисленным народом». Больше того, по словам того же Фукидида, сама страна Эллада, «вся, как таковая, не носила еще этого имени... название ей давали по своим иные племена (не греки), главным образом пеласги».
О пеласгах сообщается и в гомеровских поэмах «Илиаде» и «Одиссее». В первой из них они упоминаются как союзники троянцев; во второй называются среди многочисленных народов, населяющих остров Крит. Говорят о пеласгах и многие другие античные авторы.
Их свидетельства были собраны воедино и тщательно проанализированы в книге «Пеласги», вышедшей в Вене в I960 году и написанной Ф. Лохнер-Хюттенбахом. Ему удалось убедительно показать, что пеласги обитали на Балканах, в северной части острова Пелопонес (не говоря уже о центральной Греции), на Крите, в Трое, а также и на других островах Эгейского моря и эгейском побережье Малой Азии.
Кто же такие пеласги? Болгарский ученый академик Владимир Георгиев доказал, что прежде всего язык пеласгов был индоевропейским. Но какой именно? Чтобы ответить на данный вопрос, хотя бы в плане предположения, самое время вернуться к высказыванию Гелланика (V в. до н.э.) о том, что «этруски - это ответвление эгейских пеласгов».

ПЕЛАСГИ- АИСТ- Эта птица - тотемическое животное, родоначальник пеласгов, догреческого населения Древней Греции. Пеласги - это люди-аисты, легендарные гипербореи, которые пришли на Балканы и острова Эгейского моря с далекого севера, где они жили в счастливой стране “за Бореем” (Борей – бог северного ветра). Гипербореи находились под особым покровительством Аполлона. Жрецы этого бога обучали своей культуре местное население древних Балкан.

Термин филистимляне – типичная в греческом переводе Библии переделка древнееврейского пелиштим. В свою очередь, библейское пелиштим – переделка слова пеласги с характерным переосмыслением этого этнонима, приобретшего значение странники, переселенцы. Сходному переосмыслению подверглось и самоназвание пеласгов у древних афинян, называвших этот народ пеларгами (аистами) – очевидно, по отмеченной еще иудеями склонности пеласгов к странствиям.

От видоизмененного этнонима пелиштим и получила свое нынешнее название Палестина (Земля Филистимская). Интересно, что Древняя Греция прежде, чем именоваться
Элладой, обозначалась словом Пеласгия (об этом свидетельствует Геродот).

Пеласги – забытый народ. Этрускам (по мнению некоторых этнографов, ближайшей родне пеласгов) повезло больше. Историки заново открыли их немногим более двух столетий назад, и с тех пор культура и история этрусков стали обьектом постоянного внимания специалистов и широкой публики. Именно в связи с этрусками иногда упоминаются и пеласги. Однако пеласги, пожалуй, сыграли гораздо более значительную роль в мировой истории, нежели этруски. Пеласги – это Греция до греков, Палестина до евреев, Магреб – до финикийцев, Италия до этрусков, Англия до кельтов...

По сохранившимся следам языка пеласгов лингвисты сделали заключение об индоевропейском происхождении этого народа. Известно также, что были его представители "златовласы", что из богов превыше всего чтили владыку моря (Посейдона) и иногда назывались его сынами. Образ жизни пеласги вели оседлый, обитали в городах. Большинство городов, которые ныне почитаются греческими, были основаны пеласгами (Афины, Аргос, Коринф, Иолк и т.д.).

Излюбленное название пеласгийских городов – Ларисса. В процессе расселения пеласгов это имя появилось на огромной территории: от Черного моря до Сирии, от Северной Месопотамии до Северной Италии. До нашего времени дожила только одна Ларисса – Ларисса Пеласгийская на севере Греции.

Стены своих городов пеласги слагали из гигантских, тщательно пригнанных друг к другу камней. Эти стены назывались у греков циклопическими или стенами пеласгов.

Греки, пришедшие на Балканы много позднее пеласгов, именно от последних переняли навыки мореходства. Велика была роль пеласгов и в формировании самого греческого этноса; ведь, по словам Геродота, "до своего обьединения с пеласгами эллины были немногочисленны".

XII век до Р.Х. – особая и, может быть, одна из самых значительных строк в исторической хронике. В этот период процесс миграции этносов внезапно приобрел всемирный, хаотический и лавинообразный характер: целые народы снимаются с насиженных мест, освобождая их для инородцев, а сами уходят за тысячи километров, чтобы там или погибнуть, или уничтожить, изгнать, поработить другой этнос...

В одночасье обнищала и обезлюдела Греция, рухнули стены Трои, погибли величайшие державы Средиземноморья: Хеттская и Минойская. Египет устоял, но перенес такой удар, что навсегда выбыл из разряда великих держав и стал легкой добычей череды иноземных завоевателей. Палестина, Индия, Китай, Корея обрели новых властителей. В Италии, Магребе, Англии, Мексике поверх старого культурного слоя или прямо на пустом месте одновременно возникли развитые цивилизации, явно основанные пришельцами. Всё это произошло в очень короткий по историческим меркам промежуток времени.

Виновников вселенского переполоха XII столетия египтяне называли народами моря. Впрочем, по египетским данным, из этого пестрого конгломерата племен можно вычленить собственно пеласгов. В одних памятниках они прямо называются пеласгами (пуласати), в других фигурируют под именами троянских пеласгов-дарданцев (дардна), пеласгов-тевкров (таккара) или аргосских пеласгов-данайцев (дайниуна). Упоминание дайниуна в египетских надписях породило целую литературу, в основном сосредоточенную на вопросе: а не были ли дайниуна знаменитыми гомеровскими греками-данайцами?
http://dic.academic.ru/dic.nsf/bse/119213/Пеласги
http://albanien.ru/a/pelasgi

КТО ТАКИЕ ПЕЛАСГИ?
http://www.tinlib.ru/jazykoznanie/praslavjanskaja...

Http://demotivation.me/ltmrmsfynrw4pic.html#.UmfV...
ПЕЛАСГИ, ПРИШЛИ НА КРИТ
из триполья, это древние славяне, но жыды внушли что мы появились в 8 веке.

Кто же такие пеласги?
http://vatbiarm.livejournal.com/43027.html

Филистимляне – пеласги и финикийцы – венеды
http://belyitzar.ru/2012/06/21/3749/

ПЕЛАСГИ
http://voenpolit.com/?page_id=871

Атлантида-Пелазгия или народ мегалитов
http://www.xsp.ru/psychosophy/pub/outpub.php?id=6...

Расенская Империя и римский империализм
http://pravaya.ru/side/16346/22766

А. Г. Кузьмин. Филистимляне-пеласги (белые русы). «Народы моря». Финикийцы-венеды-венеци и «финикийская проблема» во II–I тыс. до н. э
http://do.gendocs.ru/docs/index-78550.html?page=5
http://do.gendocs.ru/docs/index-78550.html

Финикия и её культурное влияние
http://nordxp.3dn.ru/book/1-11-phoenicia.htm

***Ну, никак нельзя обвинить еврея Маркса в антисемитизме. «Химерическая национальность еврея есть национальность купца, вообще денежного человека», - заключает Маркс.
Двадцатипятилетний Маркс напишет работу «К еврейскому вопросу», в которой он специально заострит внимание на духе торгашества, который свойственен еврейству. Будучи внуком двух раввинов Маркс, конечно знал «Ветхий» и «Новый» заветы, а занимаясь исследованием законов развития общества, должен был бы понимать и социально-экономические причины, побудившие хозяина еврейства к созданию Библии. Но уже в самом начале статьи Маркс даёт читателю понять, что не будет искать источника духа торгашества в Библии:
«Поищем тайны еврея не в его религии, - поищем тайны религии в действительном еврее».
И после такого введения переводит решение вопроса в чисто мирскую область:
«- Какова мирская основа еврейства?» - спрашивает Маркс и сам себе отвечает:
- Практическая потребность, своекорыстие.
- Каков мирской культ еврея?
- Торгашество!
- Кто его мирской бог?
- Деньги!
- Что являлось, само по себе, основой еврейской религии?
- Практическая потребность, эгоизм!1
Деньги, - продолжает Маркс, - это ревнивый бог Израиля, перед лицом которого не должно быть никакого другого бога. Деньги низводят всех богов человека с высоты и обращают их в товар. Деньги - это всеобщая, установившаяся как нечто самостоятельное, стоимость всех вещей. Они потому лишили весь мир - как человеческий мир, так и природу их собственной стоимости. Деньги - это отчуждённая от человека сущность труда и его бытия; и эта чуждая сущность повелевает человеком и человек поклоняется ей».http://do.gendocs.ru/docs/index-80825.html?page=6

Мариусом Фонтана, еврейским психологом, в книге "Пол и характер", вышедшей в России в 1910 году. Взгляд на соплеменников изнутри еврейского когала: "Еврей ни в чем не знает меры. Он хитрый, скрытный, упрямый, мстительный, в своей жестокости беспределен".
Л. Фейхтвангера: "Глаза финансиста еврея: большие, выпуклые, алчные, умные, настороженные, бессовестные, хищные глаза. Под таким алчным захватническим взглядом, не облагороженным светом идей, все высокие понятия превращались в бредни, оказывались замаранными и осмеянными".

Усачева В.М. работа Маркса, дает историческое понимание из Библии, какими средствами из века в век пользовались еврейские элиты, для захвата власти и денег в чужой стране. Полное историческое понимание еврейского вопроса, описанного в Библии, вы найдете на его сайте: http://usachevvm.narod.ru/3/02.htm

Классический пример стратегии и тактики присвоения национальных богатств народов мира в новейшей истории правящая мировая элита во главе с еврейской финансовой олигархией продемонстрировала на примере России дважды:
в начале и в конце прошлого века. При этом всё, вплоть до имени грузинского еврея Иосифа (Сталина), хищения золотого запаса России и колоссального состояния семьи Романовых (после планомерных убийств всех прямых наследников царя), массового «исхода» евреев в Палестину и образованием государства Израиль, было повторено по ветхозаветному сценарию Моисея.
Читайте далее:http://usachevvm.narod.ru/3/02.htm ЧТО ЕСТЬ ИСТИНА!!!

«Антисемитизм» как дубина устранения неугодных.
http://blog.censor.net.ua/posts.phtml?postID=644

****Гешефт (евр. рас. ;;;;;;;) - деятельность (сделка, спекуляция) с целью получения выгоды. Английский вариант этого понятия - «бизнес». … Недобросовестная еврейская сделка, при которой НЕ евреи - теряют, евреи - приобретают за счёт НЕ евреев.

http://slovoborg.su/definition/гешефт

Как вы стали миллионером? — Да очень просто. Приехал в Нью-Йорк без гроша в кармане. На последние 50 центов купил яблоко, очистил его и продал за 100 центов. За эти деньги я купил 2 яблока. Снова очистил их, продал и купил уже четыре. И долго бы еще я занимался этой ерундой, если бы мой дядя-миллионер не умер и не оставил мне всё свое состояние (анекдот).

В разгар перестройки, когда повсюду в нашей стране, от телеэкранов до электричек, шли упоенные разборы полетов, все пытались разобраться, как мы "дошли до жизни такой", то есть до коммунистического режима. Среди демократических журналистов была популярна своя фирменная версия: они говорили, что к подобным режимам Россия предрасположена и сытой буржуазной жизни ей не видать потому, что отношение к богатству у нас традиционно неправильное. Русские не любят богатых, относятся к богатству как к греху. Одни пословицы чего стоят: "От трудов праведных не наживешь палат каменных", "бедность не порок". В то время как "весь мир" (ну, то есть тот мир, в который эти журналисты ездили в служебные командировки), наоборот, уважает богатых людей как воплощение добродетели. Всё же ясно как день. Почему становятся богатыми?

Да потому что не ленятся, не пьют, ведут здоровый образ жизни. А почему бедными бывают? Потому что бездельничают, пьянствуют и не желают получать образование. Богатые богаты потому, что хорошие, а бедные умирают под мостом потому, что плохие. И нечего их жалеть. Туда им и дорога. Нельзя сказать, чтобы эти рассуждения были совсем лишены смысла. Они где-то даже близки к истине — для тех стран, где эти журналисты побывали, то есть для богатых западных демократий. Понятно, что благодаря одному упорному труду и правильному образу жизни миллионером не станешь и там.

Это как в анекдоте: "Как вы стали миллионером? — Да очень просто. Приехал в Нью-Йорк без гроша в кармане. На последние 50 центов купил яблоко, очистил его и продал за 100 центов. За эти деньги я купил 2 яблока. Снова очистил их, продал и купил уже четыре. И долго бы еще я занимался этой ерундой, если бы мой дядя-миллионер не умер и не оставил мне всё свое состояние". Но все-таки стабильного материального достатка в богатых странах сегодня действительно можно добиться благодаря честному труду, трезвости и бережливости. И, наоборот, чтобы стать нынче по-настоящему бедным в той же Америке, надо очень постараться в другую сторону. (Конечно, это справедливо с учетом многочисленных поправок — например, на социальную среду, которая формирует ценности человека. В самом справедливом и гуманном обществе дети наркоманов и алкоголиков скорее всего повторят судьбу родителей).

Однако подобная социальная справедливость — явление совсем недавнего времени. И, конечно, характерно оно только для самых благополучных стран, которые уже прошли все ужасы "первобытного капитализма". Во всем мире на протяжении веков дело обстояло иначе. Стартового равенства возможностей не было нигде. (Как, кстати, нет его и сейчас: дети безработных на пособии по-прежнему не могут мечтать об обучении в Гарварде.) Правила игры были почти как в природе, не знающей гуманизма и порядочности. Богатство и мораль слишком часто были вещами взаимоисключающими. Осознание этого факта отразилось в фольклоре многих стран мира. Почти у каждого народа вы найдете сказки о жадных, глупых и ленивых богачах. Не составляет исключения и фольклор западноевропейских народов, столь благополучно-буржуазных в наше время. Да и западная литература от фольклора не отставала. Достаточно вспомнить шотландского поэта второй половины XVIII века Роберта Бёрнса, всё творчество которого было посвящено исключительно этой теме — хищнически накопленного, несправедливого богатства и прославлению "честной бедности": "Кто честной бедности своей стыдится, и всё прочее, тот самый худший из людей, трусливый раб, и прочее", "Зачем разлучница-судьба всегда любви помеха? И почему любовь — раба достатка и успеха?".

Если сравнивать корейцев и русских, то традиционные идеологии наших народов к богатству относятся прямо противоположно. У русских, по верному замечанию Бердяева, осуждение богатства как греха заложено в православной вере. Не удивительно поэтому возникновение таких русских пословиц, как: "У богатого черти детей качают", "Деньги что каменья — тяжело на душу ложатся", "Богатство родителей — кара детям", "Богатство перед Богом великий грех, а бедность — перед людьми".

У корейцев, казалось бы, всё должно быть по-другому. Их идеология в отношении денег — просто отрада сердцу демократа: практична, приземленна, нацеливает людей не на какие-то там абстрактные моральные ценности, а на очень земное материальное обеспечение семьи. И конфуцианская субординация предписывает беспрекословно подчиняться вышестоящему и сильному. Так что толстосумов тут, казалось бы, должны любить и уважать. Но не тут-то было. Из народных пословиц явствует, что корейцы, как и русские, были лишены каких-либо иллюзий по поводу моральных качеств богачей.

"Нет ничего грязнее сортира, нет никого грязнее богача".
"Богач — что пепельница: чем больше накопит, тем грязнее становится".
"Богач в одном месте поселяется, а тысяча домов в округе его ненавидит".
Корейские пословицы наделяют богача множеством отрицательных качеств. Прежде всего, конечно, жадностью.
"Богач под одному мешку у людей отнимает да свои тысячи мешков наполняет".
"Тот, кто имеет богатство, больше всех боится" (пословица сродни русской "Лишние деньги — лишняя забота").
Богатый ленив:
"Сытая кошка мышей не ловит".
"Богач на высоких подушках валяется да дурью мается" (можно сравнить с русской пословицей "Богатому всегда праздник").
Богатый человек отличается невниманием к бедному, неумением входить в положение бедняка:
"Сытый барин положения слуги не понимает".
"Смотрит богач на нищего и спрашивает: "А почему ты мяса не ешь?" (сравните с русской "Сытый голодного не разумеет").
Не пропускает народ и такое явление, как нувориш. Внезапное богатство не делает его обладателя привлекательнее.
"Богач из Кёчхона на людей сверху вниз поглядывает" (Кёчхон был маленьким городком под Кёнчжу, где жили богачи по фамилии Чхве — корейский аналог "новых русских").
"Когда нищий получает возможность есть-пить вдоволь, он путнику ложки риса не подаст".
"Сам пузо набил, а монаху риса не дает".
Однако корейской народной мудрости чужда и противоположная мысль — что бедных есть царствие небесное. Она не поэтизирует, подобно Бёрнсу, "честную бедность". Никаких иллюзий здесь нет.
"Бедность душит".
"Бедность — это ссоры".
"Всякий, поголодав 100 дней, становится вором".
"Бедность — это грех".
Последняя пословица звучит прямо противоположно нашей "Бедность не порок". Хотя корейцы имеют в виду, конечно, не протестантский постулат, а то, что бедность заставляет людей ссориться и совершать преступления.
Любопытно, что при сравнении богатых и бедных корейские пословицы делают выбор в пользу богача.
"Лучше иметь дело с грязным богачем, чем с добрым бедняком".
"Жадный богач лучше, чем щедрый нищий".
Здесь ситуация рассматривается не с моральной точки зрения, а с практической. От жадного богача, глядишь, что-то и перепадет, а самому доброму и щедрому нищему дать всё равно нечего:
"Бедный только и думает, как бы наесться в гостях".
"Бедняк и рисом с солью тебя не угостит".
В пословицах много говорится о тяжком быте бедняка:
"Бедному и помереть некогда".
"Бедному болеть некогда".
"Бедняк на займы живет".
"У бедняка одни долги" (сравните с русской пословицей "Весь в долгах, как в шелках").
Особое внимание уделяется в корейских пословицах отношению бедняков к еде. Бедняк неразборчив, ест всё подряд.
"Червяк горечи не знает".

Истинный спаситель бедняка — ячмень. Эта неприхотливая культура не раз выручала народ в голодные годы. (Кстати, воспевание спасителя-ячменя не раз встречается и в стихотворениях Бёрнса. Самое известное — "Джон-Ячменное зерно"). Особенно ждали всходов ячменя в голодными вёснами, когда кончались запасы старого продовольствия. Ведь рис после всходов, пока он созреет, надо было ждать 40 дней, а ячмень поспевал уже на 20-й день.

"Нищий в голодный год и от ячменя жиреет".
"Пока созревания риса дождешься — умрешь, а всходы ячменя увидел — значит, выживешь".
Бедность уравнивает всех, перед ее лицом невозможно сохранить былое достоинство.
"И тигр, когда его прижмет, бабочек ловит".
"Тигр в нужде за крабами охотится".
"Обнищавший тигр лягушек пожирает".
"И птица, когда жизнь невмоготу станет, в руки человека летит".
Смешными и бессмысленными представляются попытки бедняка вырваться из вечного круга нищеты.
"Бедняк дом с черепичной крышей строит".
"Чем беднее становится, тем усерднее дом с черепичной крышей строит".
Дом с черепичной крышей выступает здесь символом богатства, ибо доступен был только состоятельному человеку. Простой народ покрывал свои крыши соломой.
Богач-бедняк... Эта ситуация в мире вечна и неизменна, считает корейская народная мудрость.
"Всегда есть те, кто гущу ест, и те, кто жиденькой похлебкой пробавляется".
Сурово, как видим. Никаких перестроечных иллюзий.

Татьяна Габрусенко,
Корейский вестник.