Публицистическое послание Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь

Послание адресовано игумену монастыря Козьме «с братией».

Оно начинается униженно, просительно. Грозный подражает тону монашеских посланий, начинается витиеватым церковнославянским языком с цитатами из библии, с риторическими вопросами и восклицаниями. Но когда Иван доходит до сути дела и начинает обличать монастырь в том, что он попустительствует заточенным туда опальным боярам (Шереметьевым, Хабаровым, Собакиным), устраивавшим подозрительные сборища, он неожиданно переходит на чистейший и эмоциональный русский язык с разговорными оборотами и интонациями.

Послание пронизано едкой иронией, перерастающей в сарказм, по отношению к опальным боярам, которые в монастыре свои порядки ввели.

Письмо Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь - насыщенно цитатами, ссылками, примерами, а затем переходящее в запальчивую обвинительную речь - без строгого плана, иногда противоречивую в аргументации, но неизменно искреннюю по настроению и написанную с горячей убежденностью в своей правоте.

Грозный иронически противопоставляет «святого» Кирилла Белозерского (основателя Кирилло-Белозерского монастыря) - боярам Шереметеву и Воротынскому. Он говорит, что Шереметев вошел со «своим уставом» в монастырь, живущий по уставу.

Вспоминая прежние крепкие монастырские нравы, Грозный мастерски рисует бытовые картинки монастыря.

Приходя все в большее и большее раздражение, царь требует наконец, чтобы монахи оставили его в покое, не писали ему и сами справились бы со своими непорядками.

«Повесть о смерти и погребении князя Михаила Скопина-Шуйского», ее близость к народной исторической песне

Повесть, посвященная трагической гибели храброго полководца, особенно проявившего себя в борьбе против Лжедмитрия 2.

Князь внезапно скончался после пира у князя Воротынского, а причиной смерти в народе считали яд, который дала ему жена князя Дмитрия Ивановича Шуйского Мария.

Он был отравлен на пиру у князя Воротынского; в смерти Скопина-Шуйского народ обвинял бояр, завидовавших его славе. Эти толки отразились в народных песнях и сказаниях, литературной обработкой которых и является повесть.

К традиционным чертам "Повести…" относится пристальное внимание автора к генеалогии своего героя (возводит род Скопина-Шуйского к Александру Невскому и Августу-кесарю). Центральный эпизод повести - описание пира-крестин у князя Воротынского. Включая ряд бытовых подробностей, автор обстоятельно рассказывает о том, как герой был отравлен женой своего дяди Дмитрия Шуйского, Марией. упоминание о дьявольском наущении как о силе, побуждающей Марию к преступлению. Характерные элементы былинной поэтики выступают в передаче эпизода отравления, в диалоге матери с сыном, вернувшимся преждевременно с пира.

Вторая часть посвящена описанию смерти героя и всенародного горя по поводу кончины князя. Автор передает отношение к смерти различных групп общества. Плачи матери и жены целиком восходят к традиции устной народной причети. Оплакивание героя гиперболизируется: "И те же княгины, мати его и жена, пришедшее же в дом свой, и падше на стол свой ниц, плакахуся горце … слезами своими пол уливая, и слезные быстрины, аки речныя струя, на пол со стола пролияшеся».

монастыря до нас не дошла, и предистория этой переписки может быть восстановлена

только с помощью самого комментируемого послания (ср.: А. Барсуков. Род

Шереметевых, кн. 1. СПб., 1881, стр. 322 - 327). Непосредственной причиной

«смущения» в монастыре была борьба между двумя влиятельными монахами - Ионой,

бывшим боярином Иваном. Шереметевым, и Варлаамом (Василием) Собакиным,

посланным в монастырь «от царской власти». Уже за год до написания

комментируемого послания (оно написано в сентябре 1573 г. - см. Н. К. Никольский.

Когда было писано обличительное послание в Кирилло-Белозерский монастырь.

Христианское чтение, 1907), т. е. осенью 1572 г., царь узнал об этом «смущении» от

приехавшего в Москву старца Никодима, исполнявшего должность игумена (стр. 175;

Кирилло-Белозерского монастыря стал Козьма, адресат комментируемого послания

(см.: П. М. Строев. Списки иерархов и настоятелей монастырей. СПб., 1877, стр. 55), но

и при нем «молва и смущение» не прекращались. Племянники Варлаама, Собакины,

ходатайствовали о вызове их дяди в Москву, но царь, занятый походом в Ливонию в

начале 1573 г., не мог этого сделать. Весной 1573 г. Собакины послали в монастырь

какую-то «злокозненную грамоту», написанную, невидимому, от имени царя (см. стр.

192); в то же время, вернувшись из похода, царь вызвал Варлаама к себе [Барсуков (ук.

соч., стр. 326) считает, что Варлаам и был вызван «злокозненной грамотой» его

племянников, но в тексте комментируемого послания царь, отвергающий свою

причастность к грамоте Собакиных, указывает, что за Варлаамом «мы...послали», - стр.

190]. Руководство монастыря, «поносившее» Собакина и «чтившее» Шереметева (стр.

178), прислало Варлаама «кабы ис тюрмы» в сопровождении «соборного старца»

(Антония?). Царь передал монастырскому руководству (через старца Антония) ряд

указаний, относящихся к усилению строгости монастырского режима (требуя, в

частности, чтобы монастырь не давал послаблений Шереметеву). В этот же примерно

период была обнаружена измена («чародейство») племянников Собакина (стр. 189 и

178). Может быть, именно это обстоятельство и ободрило руководителей монастыря, и

они послали царю (после получения инструкций через Антония) новую грамоту (стр.

191), «жестоко стоя» в ней за Шереметева. В ответ на нее царь и написал

комментируемое послание.). Аз (Испр. по ТЦ; в рукоп. А ) брат ваш недостоин

есми нарещися, но по еуангельскому еловеси сотворите мя, яко единаго от

наемник своих. Тем же припадая честных ног ваших стопам и мил ся дею,

Бога ради, престаните от таковаго начинания. Писано бо есть: «свет

иноком ангели, свет же миряном иноки». Ино подобает вам, нашим

государем, и нас заблуждыних во тме гордости и сени смертней прелести

тщеславия, ласкордъства и ласкосердия, просвещати. А мне, псу

смердящему, кому учити и чему наказати, и чем просветите? Сам бо (Испр.

по ТЦ; в рукоп. по. ) всегда в пианьстве, в блуде, в прелюбодействе, в

скверне, во убийстве, в граблении, в хищении, в ненависти, во всяком

злодействе, по великому апостолу Павлу: «надеяй же ся себе вождь быти

слепым, свет сущим во тме, наказатель безумным, учитель младенцем,

имуща образ разума и истинне в законе; научаяй бо иного себе ли не

учиши? проповедаяй не красти - крадеши; глаголяй не прелюбы творити -

прелюбы твориши; скаредуяйся идол - святая крадеши; иже в законе

хвалишися - преступлением закона Богу досаждавши». И паки той же

великий апостол глаголет: «Егда како инем проповедав, сам исключим

Бога ради, отцы святии и преблаженнии, не дейте мене, грешнаго и

сквернаго, плакатися грехов своих и себе внимати, среди лютаго сего

треволнения прелестнаго мимотекущаго света еего. Паче же в настоящем

сем многомятежном и жестоком времени, кому мне, нечистому и

скверному и душегубцу, учителю быти? Да негли Господь Бог, ваших ради

святых молитв, сие писание в покаяние мне вменит. И аще хощете, - есть у

вас дома учитель среди вас - великий светильник Кирил. И на его гроб

повсегда зрите, и от него всегда просвещаетеся». Потому же (Испр. по ТЦ;

в рукоп. Потом же. ) великие подвижници ученицы его, а вашы

наставницы и отцы, по приятию рода духовнаго даже и до вас. И святый

устав великаго чюдотворца Кирила, яко же у вас ведется. Се у вас учитель

и наставник! - от сего учитеся, от сего наставляйтеся, от сего

просвещайтеся, о сем утвержайтеся; да и нас, убогих духом и нищих,

благодатию просвещайте, а за дерзость, Бога ради, простите. Понеже

помните, отцы святии, егда некогда прилучися некоим нашим приходом к

вам в пречестную обитель пречистыя Богородицы и чюдотворца Кирила, и

случи ся тако судбами Божиими: по милости пречистыя Богородицы и

чюдотворца Кирила молитвами от темныя ми мрачности малу зарю света

Божия в помысле моем восприях, и повелех тогда сущему преподобному

вашему игумену Кирилу с некоими от вас братии негде в келий сокровене

быти, самому же такожде от мятеж и плища мирскаго упразнившуся и

пришедшу ми к вашему преподобию; и тогда со игуменом бяше Иоасаф

архимандрит Каменьской, Сергий Колычев (Испр.; е рукоп. Колачев

(также КЦП, в Т Ковачев). ) ты Никодим, ты Антоней, а иных не упомню;

и бывши о сем беседе надолзе, и аз грешный вам известих желание свое о

пострижении, и искушах окаянный вашу святыню слабыми словесы. И вы

известисте ми о Бозе крепостное житие. И яко же услышах сие

божественое житие, ту абие возрадолася скверное мое сердце со окаянною

моею душою, яко обретох узду помощи Божия своему невоздержанию и

пристанище спасения. И свое обещание положих вам с радостию, яко

нигде инде, аще благоволит Бог, в благополучно время здраву пострищися,

точию во пречестней сей обители пречистыя Богородицы, чюдотворца

Кирила составления. И вам молитвовавшим, аз же окаянный преклоних

скверную свою главу и припадох к честным стопам преподобнаго игумена

тогда сущаго, вашего же и моего, на сем благословения прося. Оному же

руку на мне положъшу и благословившу мене на сем, яко же выше рех, яко

некоего новоприходящаго пострищися (Понеже помните, отцы святии егда

некогда прилучися некоим нашим приходом к вам...благословившу мене на сем...яко

некоего новоприходящаго пострищися. - Поездка в Кирилло-Белозерский монастырь,

во время которой царь собирался постричься в монахи, относится, как он сам

указывает, ко времени, когда игуменом монастыря был Кирилл, т. е. к 1564 - 1572 гг.

(см.: Строев, ук. соч., стр. 55). В эти годы царь посещал монастырь дважды - в декабре

1565 г. (ПСРЛ, XIII, 400; Акты Археограф, экспед., т. I, № 270) и весной 1567 г. (ПСРЛ,

И мне мнится окаянному, яко исполу есмь чернец: аще и не отложих

всякого мирскаго мятежа, но уже рукоположение благословения

ангельскаго образа на себе ношу. И видех во пристанищи спасения многи

корабли душевныя люте обуреваемы треволнением. Сего ради не могох

терпети, малодушьствовах, и о своей души поболех, яко сый уже ваш, да не

пристанище спасения испразнится, сице дерзнух глаголати.

И вы, Бога ради, господия мои и отцы, простите мене грешнаго за

дерзость доселе моего к вам суесловия. И яко же рече великое светило

Иларион Великий во своем послании к некоему брату, сице рече: «К

старейшему брату и Христову рабу, убогий аз инок и последний в братстве

Иларион, малейший разумом и неключимый ни в коем же блазе деле. Яко

послал ми бе таково слово, глаголя, яко беси нудят мя мысльми, да любви

Интересно послание Грозного игумену Кирилло-Белозерского монастыря Козьме (написано около 1573 г.) по поводу нарушения монастырского устава сосланными туда Грозным боярами Шереметевым, Хабаровым, Соба-киным.

Послание пронизано едкой иронией, перерастающей в сарказм, по отношению к опальным боярам, которые в монастыре «свои любостра​стные уставы ввели».

Оживает яркая сатирическая картина монастыр​ского быта: «А ныне у вас Шереметев сидит в келье что царь, а Хабаров к нему приходит, да иные чернъцы, да едят, да пиют, что в миру, а Шереметев, невесть со свадбы, невесть с родин, розсылает по кельям пастилы, коврижки и иные пряные составные овощи, а за монастырем двор, а на нем запасы годовые всякие...»

На основании этого Грозный делает широкое обобщение, что «ныне бояре по всем монастырем... своим любострастием» порушили строгий монашеский устав. А в монастыре не должно существовать социального неравенства: «Ино то ли путь спасения, что в черньцех боярин боярства не сстрижет, а холоп холопства не избудет?»

Грозный обрушивается и на монахов, которые не в силах обуздать своевольных бояр. Ирония царя усиливается за счет самоуничижения, с которого Грозный начинает свое послание: «Увы мне грешному! горе мне окаянному! ох мне скверному!., мне, псу смердящему, кому учити, и чему наказати, и чем просветити?»

И далее, чем больше Грозный говорит о своем уважении к Кириллову монастырю, тем язвительнее звучат его укоризны. Он стыдит братию за то, что они допускают нарушение устава боярами, и тем самым неизвестно, пишет царь, кто у кого постригся, бояре ли у монахов или монахи у бояр. «Не вы им учители и законоположители, а они вам».

С сарказмом Грозный пишет: «Да, Шереметева устав добр, держите его, а Кирилов устав не добр, оставите его. Да сегодня тот боярин ту страсть введет, а иногды иной иную слабость введет, да помалу, помалу весь обиход монастырьской крепостной испразнится, и будут вcu обычаи мирские».

Заканчивает послание Грозный гневным раздражительным обра​щением, запрещающим монахам докучать ему подобными вопросами: «И о Хабарове мне нечего писати: как себе хочет, так дурует... А вперед бы есте о Шереметеве и о иных таких безлепицах нам не докучали...»

Как отмечает Д. С. Лихачев, «Послание в Кирилло-Белозерский мона​стырь» — это свободная импровизация, вначале ученая, а затем за​пальчивая, переходящая в обвинительную речь, написанная с горячей Убежденностью в своей правоте.

Своеобразие личности Грозного, особенности его писательской манеры проявляются и в его взаимоотношениях с одним из прибли​женных к нему опричников Василием Грязным, которому царь напра​вил свое послание в 1574 г.

Посланный царем на русско-крымскую границу воеводою, Васи​лий Грязной попал к крымцам в плен. В своем письме царю (письмо не сохранилось) Грязное изложил условия, на которых крымский хан соглашался отпустить «великого человека» русского государя: либо прислать большой выкуп, либо обменять на плененного русскими крымского полководца Дивея.

Обращаясь к «Васюшке», Грозный с иронией пишет, что Грязному не следовало «без путя середи крымских улусов заезжати», а уж если «заехано - ино было не по объездному спати».

«Ты чаял, что в объезд приехал с собаками за зайцы — ажио крымцы самого тебя в торок ввязали. Али ты чаял, что таково ж в Крыму, как у меня стоячи за кушением шутити?»— иронизирует царь.

Для царя опричник — не «великий человек», а «страдник», который был «у нас в приближении». За своего приближенного он согласен дать выкупа не более 2 тысяч, а не 100 тысяч, как о том просит Грязной, ибо «опричь государей таких окупов ни на ком не дают».

Невысокого мнения царь о полководческом таланте опричника и противопоставляет ему крымца Дивея: «Тебе,— обращается Грозный к Грязному, — вышедши из полону, столько не привести татар, не поймать сколько Дивей кристьян пленит».

Царь упрекает опричника, что тот сулил хану выкуп и мену «не по себе». Послание Грозного написано в форме непринужденной беседы и свидетельствует отнюдь не о положительной оценке царем своих опричников.

Смятенность души сурового владыки, испытывающего порой уг​рызения совести, боящегося приближающейся смерти, отражает со​зданный им покаянный канон Ангелу Грозному.

«Муж чюднаго рассуждения, в науке книжного поучения доволен и многоречив зело»,— так характеризовали Грозного ближайшие потом​ки. Все его сочинения пронизывает глубокий, тонкий и насмешливый ум русского человека, выдающегося государственного деятеля и поли​тика и в то же время тирана, правящего своим «самовластным хоте​нием».

Живая наблюдательность, неуемный темперамент, добродушие и жестокость, лукавая простодушная усмешка и язвительная ирония, резкость и запальчивость — вот те черты характера Грозного, которые ярко отразились в его сочинениях.

Не считаясь с книжными канонами и традициями, смело нарушая их, он вводит в свои послания конкретные зарисовки, выхваченные из действительности.

Для передачи всей сложной гаммы чувств, владею​щих им, Грозный широко использует просторечия, разговорные обы​денные интонации и даже бранные слова.

Это и позволяет Грозному стать непревзойденным для своего времени мастером «кусательного» стиля, который без промаха разит противника.

Послания Грозного — яркое свидетельство начала разрушения строгой системы книжного литературного стиля, который создавался стараниями книжников XIV—XVI вв., и появления стиля индивиду​ального. Правда, «заявить» о своей индивидуальности в области стиля мог тогда только царь, самодержец всея Руси.

Осознавая свое высокое положение, он мог смело нарушать установленные стилистические нормы и разыгрывать роли то мудрого философа, то смиренного раба Божьего, то жестокого и неумолимого владыки, «вольного» казнить или миловать своих «холопов» — подданных.

Против рабства выступает боярский сын Матвей Башкин, доказывая автори​тетом «писания» незаконность рабовладения. «Христос всех братиею нарицает,— говорил он,— а у нас де на иных и кабалы, на иных — беглыя, а па инех — нарядныя, а на иных полныя».

Еще далее Башкина пошел беглый холоп Феодосии Косой, который, отвергая церковные догмы (троичность божества, почитание храмов и икон, церковную иерархию), выступил противником всякой эксплуатации, войн и граж​данских властей, страстным поборником равенства людей.

Обличению «ереси» Феодосия Косого были посвящены два публи​цистических произведения Зиновия Отенского — «Истины показа​ние» и «Послание многословное».

Созванный в 1554 г. церковный собор осудил «ереси» Матвея Башкина и Феодосия Косого, а также бывшего игумена Троице-Сергиева монастыря старца Артемия, ревностного «нестяжателя», связан​ного с Максимом Греком и Матвеем Башкиным.

Они были приговорены к пожизненному заточению в монастырях. Однако Ар​темию и Феодосию Косому удалось бежать в Литву.

Таким образом, в публицистике XVI в. отразилась полемика по кардинальным политическим проблемам своего времени, связанная с характером государственного управления, местом и ролью в этом Управлении царя, боярства, служилого дворянства и монашества.

В публицистике впервые был поставлен вопрос о положении русского крестьянина и прозвучали голоса, осуждающие рабство. Политические проблемы публицисты связывали с моральными, философскими и эстетическими.

Доказывая свою правоту, опровергая аргументы противников, они не ограничивались ссылками на авторитет «писания», а опирались на логику, апеллировали к разуму, используя факты действительности и личной жизни.

Отличительная особенность публицистики XVI в.— ее жанровое многообразие: полемическое «слово», «наказание», «слово ответное», беседа, челобитная, публицистический памфлет, эпистола.

Публицистика XVI в. сыграла важную роль в формировании рус​ского литературного языка и русской литературы. Ее традиции полу​чили отклик в исторических повестях начала XVII в., в полемических посланиях-беседах Аввакума.

Кусков В.В. История древнерусской литературы. - М., 1998 г.

Знаменитое «Послание в Кирилло-Белозерский монастырь» было написано Иваном Грозным в сентябре 1573 года. В этом году исполнится 440 лет со времени создания этого широко известного документа. Впервые послание было опубликовано в 1812 году в Москве. О чем же писал царь в Кирилло-Белозерскую обитель в 1573 году?

Послание было написано в ответ на грамоту игумена и братии монастыря в связи с конфликтом между двумя влиятельными кирилловским монахами - Ионой, в миру боярином Иваном Васильевичем Шереметевым, принявшим постриг в 1570 году, и Варлаамом, в миру Василием Степановичем Собакиным, которые были людьми совершенно различного статуса. Шереметев - выходец из старинного московского боярского рода, пользовавшийся большим влиянием ещё при предках Грозного и впавший в немилость накануне опричнины , и Собакин - представитель одного из служилых родов, возвысившийся в годы опричнины, благодаря, в основном, женитьбе царя на представительнице этого рода Марфе Васильевне. Варлаам Собакин играл в Кирилло-Белозерском монастыре своеобразную роль царского уполномоченного, - Грозный иронически сравнивал его положение в монастыре с положением римского прокуратора Понтия Пилата: «понеже от царской власти послан» . Руководство монастыря, очевидно, тяготилось присутствием Собакина и благоволило к Шереметеву. В 1573 году Собакины разделили участь многих родов, возвысившихся в годы опричнины: попали в опалу. Племянники Варлаама были обвинены в «чародействе» (колдовстве). Возможно, именно это обстоятельство и ободрило руководство монастыря, и они послали царю свою грамоту, порицая Собакина и заступаясь за Шереметева. Однако руководителям монастыря пришлось испытать разочарование: несмотря на свое недовольство Собакиными, Грозный не пожелал разделить благосклонность игумена Козьмы с братией к Шереметеву. «Варлаамовы племянники хотели меня с детьми чародейством извести, а Бог меня от них спас: их злодейство раскрылось, и из-за этого все и произошло», - пишет царь в монастырь. Мне за своих душегубцев мстить незачем. Одно только было мне досадно, что вы моего слова не послушались. Собакин приехал с моим поручением, а вы его не уважили, да еще и поносили его моим именем, что и рассудилось судом Божиим» .

С выражением глубочайшего уважения «господам и отцам» начинает царь своё послание: «В пречестную обитель Успения пресвятой и пречистой владычицы нашей Богородицы и нашего преподобного и богоносного отца Кирилла-чудотворца, священного христова полка наставнику, проводнику и руководителю на пути в небесные селения, преподобному игумену Козьме с братиею во Христе царь и великий князь Иоанн Васильевич всея Руси челом бьет. Увы мне, грешному! Горе мне, окаянному! Ох мне, скверному!... А я, пес смердящий, кого могу учить и чему наставлять и чем просветить? Сам вечно в пьянстве, блуде, прелюбодеянии, скверне, убийствах, грабежах, хищениях и ненависти, во всяком злодействе….» , а заканчивает его строжайшим выговором за покровительство опальному боярину: «А впредь бы вы нам о Шереметеве и других нелепицах не докучали: мы отвечать не будем. Если вам благочестие не нужно, а желательно нечестие, то это дело ваше!» Основания для беспокойства царю давало положение в монастыре монаха Ионы (Шереметева). Грозному стало известно, что опальный боярин, ставший «непогребенным мертвецом», продолжает владеть собственностью - держать при монастыре «особые годовые запасы». Царь негодует: «А ныне у вас Шереметев сидит в келье, словно царь, а Хабаров и другие чернецы к нему приходят и едят и пьют, словно в миру. А Шереметев, не то со свадьбы, не то с родин, рассылает по кельям пастилу, коврижки и иные пряные искусные яства, а за монастырем у него двор, а в нем на год всяких запасов. Вы же ему ни слова не скажете против такого великого и пагубного нарушения монастырских порядков. Больше и говорить не буду: поверю вашим душам! А то ведь некоторые говорят, будто и вино горячее потихоньку Шереметеву в келью приносили,- так ведь в монастырях зазорно и фряжские вина пить, а не только что горячие. Это ли путь спасения, это ли иноческая жизнь?»

Грозный подчеркивает, что принимающий монашеский постриг должен отречься от всего мирского, отрезать вместе с волосами «и унижающие суетные мысли». Сословные и имущественные различия исчезают - ведь перед Богом все равны. Царь напоминает, что на Страшном Суде государей будут судить «двенадцать скромных людей …рыболовы будут сидеть на двенадцати престолах и судить всю вселенную» . Достоинство монаха, по мнению Грозного, в свободе от всего мирского, которая проявляется не только в отказе от сословных и имущественных различий, но и в невмешательстве в дела мира. Спор приобретал, таким образом, принципиальный характер: речь шла уже не об одном Шереметеве, а о монастырском хозяйстве в целом. «Милые мои! - писал Грозный в послании, - до сих пор Кириллов монастырь прокармливал целые области в голодные времена, а теперь, в самое урожайное время, если бы вас Шереметев не прокормил, вы бы все с голоду перемерли…» . Одновременно царь напоминает об аскетических иноческих идеалах: «До сих пор в Кириллове лишней иголки с ниткой не держали, а не только других вещей…» , подчеркивает прежний суровый образ жизни кирилловской братии: «Мы еще в детстве слышали, что таковы были крепкие правила и в вашем монастыре, да и в других монастырях, где по-божественному жили» .

Грозный противопоставляет преподобного Кирилла Белозерского боярину Шереметеву. Он говорит, что Шереметев вошел со «своим уставом» в монастырь, живущий по уставу Кирилла: «Как могу я, нечистый и скверный и душегубец, быть учителем, да еще в столь многомятежное и жестокое время? Пусть лучше Господь Бог, ради ваших святых молитв, примет мое писание как покаяние. А если хотите, есть у вас дома учитель, великий светоч Кирилл, гроб которого всегда перед вами и от которого всегда просвещаетесь, и великие подвижники, ученики Кирилла, а ваши наставники и отцы по восприятию духовной жизни, вплоть до вас, и устав великого чудотворца Кирилла, по которому вы живете. Вот у вас учитель и наставник, у него учитесь, у него наставляйтесь, у него просвещайтесь, будете тверды в его заветах, да и нас, убогих духом и бедных благодатью, просвещайте, а за дерзость простите, Бога ради» . Грозный укоряет монахов: «А бояре, придя к вам, ввели свои распутные уставы: выходит, что не они у вас постриглись, а вы у них; не вы им учителя и законодатели, а они вам», «а у вас дали сперва Иоасафу Умному оловянную посуду в келью….., а Шереметеву - отдельный стол, да и кухня у него своя. Дашь ведь волю царю - надо и псарю…», язвительно предлагает: «Да Шереметева устав добр, держите его, а Кириллов устав не добр, оставьте его» и наставляет «…так и вам подобает следовать великому чудотворцу Кириллу, крепко держаться его заветов и бороться за истину, а не быть бегунами, бросающими щит и другие доспехи, - наоборот, возьмитесь за оружие Божье, да не предаст никто из вас заветов чудотворца за серебро, подобно Иуде или, как сейчас, ради удовлетворения своих страстей» .

Не оставляет в покое царь и уже умерших к 1573 году лиц. Так, он недоволен по поводу возведения над гробницей князя Владимира Ивановича Воротынского церкви. «А вы над гробом Воротынского поставили церковь! Над Воротынским-то церковь, а над чудотворцем нет. Воротынский в церкви, а чудотворец за церковью! Видно, и на Страшном суде Воротынский да Шереметев станут выше чудотворца: потому что Воротынский со своей церковью, а Шереметев со своим уставом, который крепче, чем Кириллов» , ибо только царской власти подобает воздавать честь церковью, покровом и гробницей, а для Воротынского это образец гордости и высокомерия.

Обращаясь к прежним крепким монастырским нравам Грозный мастерски рисует бытовые картинки. Он вспоминает, как в юности приехал в Кириллов монастырь и опоздал к ужину «из-за того, что у вас в Кириллове в летнюю пору не отличить дня от ночи, а также по юношеским привычкам. А в то время помощником келаря был…Исайя Немой. И вот кто-то из тех, кто был приставлен к нашему столу, попросил стерлядей…или иной рыбы» . Ни царю, ни его окружению в монастыре не пожелали сделать исключения в виду строгих монастырских порядков: «…а сейчас ночь - взять негде. Государя боюсь, а Бога надо больше бояться» , - ответил Исайя. Помня об этом, царь с похвалой отзывается о давних строгих порядках в Кириллове монастыре. Вспоминает царь и другую поездку в монастырь, во время которой он собирался постричься в монахи: «…некогда случилось мне прийти в вашу пречестную обитель пречистой Богородицы и чудотворца Кирилла и как совершилось по воле провидения, по милости пречистой Богородицы и по молитвам чудотворца Кирилла, я обрел среди темных и мрачных мыслей небольшой просвет света Божия и повелел тогдашнему игумену Кириллу с некоторыми из вас, братия, тайно собраться в одной из келий, куда и сам я явился, уйдя от мирского мятежа и смятения и обратившись к вашей добродетели... И в долгой беседе я, грешный, открыл вам свое желание постричься в монахи и искушал, окаянный, вашу святость своими слабыми словами. Вы же мне описали суровую монашескую жизнь. И когда я услышал об этой Божественной жизни, сразу же возрадовались мое скверное сердце с окаянной душою, ибо я нашел узду помощи Божьей для своего невоздержания и спасительное прибежище. С радостью я сообщил вам свое решение: если Бог даст мне постричься в благоприятное время и здоровым, совершу это не в каком-либо ином месте, а только в этой пречестной обители пречистой Богородицы, созданной чудотворцем Кириллом» .

«Спасительное пристанище для душ», «последнее светило, сияющее как солнце», «самое пустынное место» , так пишет царь об обители, однако, имея в виду не современный монастырь, а тот, который он запомнил в юности. Эти воспоминания, затрагивающие струны его души, придали посланию поразительную искренность и горячую убежденность в своей правоте. «Надо молиться на четках не по скрижалям каменным, а по скрижалям сердец человеческих!» - восклицает Иван Грозный.

Удивительно конкретное и образное «Послание Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь» 1573 года стало частью его литературного наследия. Недаром академик Д.С. Лихачев отмечал: «Это - по-настоящему русский писатель. Смелый новатор, изумительный мастер языка, то гневный, то лирически приподнятый, мастер «кусательного стиля, всегда принципиальный, всегда «самодержец всея Руси», пренебрегающий всякими литературными условностями ради единой цели - убедить своего читателя, воздействовать на него - таков Грозный в своих произведениях».

Подготовка текста Е. И. Ванеевой, перевод и комментарии Я. С. Лурье

ВСТУПЛЕНИЕ

Послание Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь, как и его послания Курбскому, имело не только деловой характер - судя по довольно широкому распространению (свыше 20 списков), которое получило это послание, оно воспринималось как литературный памятник. Но в списках XVI века оно не сохранилось: едва ли игумен и старцы Кириллова монастыря были в XVI в. заинтересованы в распространении этого далеко не лестного для них послания.

Послание Грозного, очевидно, написано в сентябре 1573 г. в ответ на грамоту братии Кирилло-Белозерского монастыря, просившей царя о «наставлении» в связи с возникшим в монастыре конфликтом между двумя высокопоставленными монахами - Иваном-Ионой Шереметевым и Василием-Варлаамом Собакиным, посланным Иваном IV в монастырь, но отозванным весной 1573 г. в Москву.

Основной темой послания были взаимоотношения между монастырем и оппозиционной знатью: крупные землевладельцы, не уверенные в эти годы в прочности своих владений, часто предпочитали передавать их в монастырь. Какими становились взаимоотношения между таким вкладчиком и монастырем в последующее время - вероятно, зависело от многих обстоятельств. В случае, который стал конкретным поводом для написания послания, бывший боярин И. В. Шереметев, постригшийся в монахи под именем Ионы, держал при монастыре «особые годовые запасы» и фактически содержал монастырь. Царя такое резкое расширение независимого церковного землевладения и уход из-под государственного контроля очень беспокоили; монастырь, настаивал он, не должен ни от кого зависеть, кроме государя.

Послание Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь публикуется по списку Архива ФИРИ, собр. Н. П. Лихачева, № 94, сборник XVII века, л. 1-53 об.

ОРИГИНАЛ

ПОСЛАНИЕ ЦАРЯ И ВЕЛИКАГО КНЯЗЯ ИОАННА ВАСИЛИЕВИЧЯ ВСЕА РУСИИ В КИРИЛОВЪ МОНАСТЫРЬ ИГУМЕНУ КОЗМѢ, ЯЖЕ О ХРИСТѢ З БРАТИЕЮ

ПОСЛАНИЕ ЦАРЯ И ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ ИОАННА ВАСИЛЬЕВИЧА ВСЕЯ РУСИ В КИРИЛЛОВ МОНАСТЫРЬ ИГУМЕНУ КОЗЬМЕ С БРАТИЕЮ ВО ХРИСТЕ

Въ пречестную обитель пресвятыя и пречистыя Владычицы нашея Богородицы честнаго и славнаго ея Успения и преподобнаго и богоноснаго отца нашего Кирила чюдотворца, яже о Христе Божественаго полка наставнику и вожу и руководителю к пренебесному селению, преподобному игумену Козмѣ, яже о Христѣ з братиею, царь и великий князь Иоаннъ Василиевичь всеа Русии челомъ биетъ.

В пречестную обитель Успения пресвятой и пречистой Владычицы нашей Богородицы и нашего преподобного и богоносного отца Кирилла-чудотворца, священного Христова полка наставнику, проводнику и руководителю на пути в небесные селения, преподобному игумену Козьме с братиею во Христе царь и великий князь Иоанн Васильевич всея Руси челом бьет.

Увы мнѣ грѣшному! Горе мнѣ окаянному! Охъ мнѣ скверному! Кто есмь азъ, на таковую высоту дерзати? Бога ради, господие и отцы, молю васъ, престаните от таковаго начинания. Азъ братъ вашъ недостоинъ есми нарещися, но, по еуангельскому словеси, сотворите мя яко единаго от наемникъ своихъ, тѣмже припадая честныхъ ногъ вашихъ стопамъ и милъ ся дѣя, - Бога ради престаните от таковаго начинания. Писано бо есть: «Свѣтъ инокомъ - ангели, свѣтъ же миряномъ - иноки». Ино подобаетъ вамъ, нашимъ государемъ, и насъ, заблуждьшихъ во тмѣ гордости и сѣни смертнѣ, прелести тщеславия, ласкордъства и ласкосердия, просвѣщати. А мнѣ, псу смердящему, кому учити и чему наказати и чѣмъ просвѣтити? Самъ повсегда въ пряньствѣ, в блудѣ, в прелюбодѣйствѣ, въ сквернѣ, во убийствѣ, в граблении, в хищении, в ненависти, во всяком злодѣйствѣ, по великому апостолу Павлу: «Надѣяй же ся себе вождь быти слѣпымъ, свѣтъ сущимъ во тмѣ, наказатель безумнымъ, учитель младенцемъ, имуща образъ разума и истиннѣ в законе: научяй бо иного, себе ли не учиши? Проповѣдаяй не красти, крадеши? Глаголяй не прелюбы творити, прелюбы твориши? Скаредуяй ся идолъ, святая крадеши? Иже в законѣ хвалишися, преступлениемъ закона Богу досаждаеши?» И паки той же великий апостолъ глаголетъ: «Егда како инѣмъ проповѣдавъ, самъ неключимъ буду?»

Увы мне, грешному! Горе мне, окаянному! Ох мне, скверному! Кто я такой, чтобы покушаться на такое величие? Молю вас, господа и отцы, ради Бога, откажитесь от этого замысла. Я и братом вашим называться не достоин, но считайте меня, по евангельскому завету, одним из ваших наемников. И поэтому, припадая к вашим святым ногам, умоляю, ради Бога, откажитесь от этого замысла. Сказано ведь в Писании: «Свет инокам - ангелы, свет мирянам - иноки». Так подобает вам, нашим государям, нас, заблудившихся во тьме гордости и находящихся в смертной обители обманчивого тщеславия, чревоугодия и невоздержания, просвещать. А я, пес смердящий, кого могу учить, и чему наставлять, и чем просветить? Сам вечно в пьянстве, блуде, прелюбодеянии, скверне, убийствах, грабежах, хищениях и ненависти, во всяком злодействе, как говорит великий апостол Павел: «Ты уверен, что ты путеводитель слепым, свет для находящихся во тьме, наставник невеждам, учитель младенцам, имеющий в законе образец знания и истины: как же, уча другого, не учишь себя самого? Проповедуя не красть, крадешь? Говоря «не прелюбодействуй», прелюбодействуешь; гнушаясь идолов, святотатствуешь; хвалишься законом, а нарушением его досаждаешь Богу?» И опять тот же великий апостол говорит: «Как, проповедуя другим, сам останусь недостойным?»

Бога ради, отцы святии и преблаженнии, не дѣйте мене, грѣшнаго и сквернаго, плакатися грѣховъ своихъ и себѣ внимати среди лютаго сего треволнения прелестнаго мимотекущаго свѣта сего. Паче же в настоящемъ семъ многомятежномъ и жестокомъ времени кому мнѣ, нечистому и скверному и душегубцу, учителю быти? Да негли Господь Богъ вашихъ ради святыхъ молитвъ сие писание в покаяние мнѣ вмѣнитъ. И аще хощете, есть у васъ дома учитель среди васъ, великий свѣтильник Кирилъ, и на его гробъ повсегда зрите и от него всегда просвѣщаетеся, по томъ же великие подвижници, ученицы его, а ваши наставницы и отцы по приятию рода духовнаго, даже и до васъ, и святый уставъ великаго чюдотворца Кирила, якоже у васъ ведется. Се у васъ учитель и наставникъ, от сего учитеся, от сего наставляитеся, от сего просвѣщаитеся, о семь утвержаитеся, да и насъ, убогихъ духомъ и нищихъ благодатию, просвѣщайте, а за дерзость Бога ради простите.

Ради Бога, святые и преблаженные отцы, не принуждайте меня, грешного и скверного, плакаться вам о своих грехах среди лютых треволнений этого обманчивого и преходящего мира. Как могу я, нечистый и скверный и душегубец, быть учителем, да еще в столь многомятежное и жестокое время? Пусть лучше Господь Бог, ради ваших святых молитв, примет мое писание как покаяние. А если хотите, есть у вас дома учитель, великий светоч Кирилл, гроб которого всегда перед вами и от которого всегда просвещаетесь, и великие подвижники, ученики Кирилла, а ваши наставники и отцы по восприятию духовной жизни, вплоть до вас, и устав великого чудотворца Кирилла, по которому вы живете. Вот у вас учитель и наставник, у него учитесь, у него наставляйтесь, у него просвещайтесь, будьте тверды в его заветах, да и нас, убогих духом и бедных благодатию, просвещайте, а за дерзость простите, Бога ради.

Понеже помните, отцы святии, егда нѣкогда прилучися нѣкоимъ нашимъ приходомъ к вамъ в пречестную обитель пречистыя Богородицы и чюдотворца Кирила и случися тако судбами Божиими по милости пречистыя Богородицы и чюдотворца Кирила молитвами от темныя ми мрачности малу зарю свѣта Божия в помыслѣ моемъ восприяхъ и повелѣхъ тогда сущему преподобному вашему игумену Кирилу с нѣкоими от васъ братии нѣгде в кѣлии сокровенѣ быти, самому же такожде от мятежъ и плища мирскаго упразнившуся и пришедшу ми к вашему преподобию; и тогда со игуменомъ бяше Иосафъ архимандритъ каменьской, Сергий Колачевъ, ты, Никодимъ, ты, Антоней, а иныхъ не упомню. И бывши о семъ бесѣде надолзѣ, и азъ грѣшный вамъ извѣстихъ желание свое о пострижении и искушахъ, окаянный, вашу святыню слабыми словесы. И вы извѣстисте ми о Бозѣ крѣпостное житие. И якоже услышахъ сие Божественое житие, ту абие возрадовася скверное мое сердце со окаянною моею душею, яко обрѣтохъ узду помощи Божия своему невоздержанию и пристанище спасения. И свое обѣщание положихъ вамъ с радостию, яко нигдѣ индѣ, аще благоволитъ Богъ в благополучно время здраву пострищися, точию во пречестнѣй сей обители пречистыя Богородицы, чюдотворца Кирила составления. И вамъ молитвовавшимъ, азъ же окаянный преклонихъ скверную свою главу и припадохъ к честнымъ стопамъ преподобнаго игумена тогда сущаго вашего же и моего на семъ благословения прося. Оному же руку на мнѣ положъшу и благословившу мене на семъ, якоже выше рѣхъ, яко нѣкоего новоприходящаго пострищися.

Ибо вы помните, святые отцы, как некогда случилось мне прийти в вашу пречестную обитель Пречистой Богородицы и чудотворца Кирилла и как совершилось по воле провидения, по милости Пречистой Богородицы и по молитвам чудотворца Кирилла, я обрел среди темных и мрачных мыслей небольшой просвет света Божия и повелел тогдашнему игумену Кириллу с некоторыми из вас, братия, тайно собраться в одной из келий, куда и сам я явился, уйдя от мирского мятежа и смятения и обратившись к вашей добродетели; был тогда с игуменом Иоасаф, архимандрит каменский, Сергий Колычев, ты, Никодим, ты, Антоний, а иных не упомню. И в долгой беседе я, грешный, открыл вам свое желание постричься в монахи и искушал, окаянный, вашу святость своими слабыми словами. Вы же мне описали суровую монашескую жизнь. И тогда я услышал об этой Божественной жизни, сразу же возрадовались мое скверное сердце с окаянной душою, ибо я нашел узду помощи Божьей для своего невоздержания и спасительное прибежище. С радостью я сообщил вам свое решение: если Бог даст мне постричься в благоприятное время и здоровым, совершу это не в каком-либо ином месте, а только в этой пречестной обители пречистой Богородицы, созданной чудотворцем Кириллом. И когда вы молились, я, окаянный, склонил свою скверную голову и припал к честным стопам тогдашнего игумена, вашего и моего, прося на то благословения. Он же возложил на меня руку и благословил меня на ту жизнь, о которой я упоминал, как и всякого человека, пришедшего постричься.

И мнѣ мнится, окаянному, яко исполу есмь чернецъ; аще и не отложихъ всякого мирскаго мятежа, но уже рукоположение благословения ангельскаго образа на себѣ ношу. И видѣхъ во пристанищи спасения многи корабли душевныя лютѣ обуреваеми треволнением, сего ради не могохъ терпѣти, малодушьствовахъ и о своей души поболѣхъ, яко сый уже вашъ, да не пристанище спасения испразнится, сице дерзнухъ глаголати.

И кажется мне, окаянному, что наполовину я уже чернец; хоть и не совсем еще отказался от мирской суеты, но уже ношу на себе рукоположение и благословение монашеского образа. И, видя в пристанище спасения многие корабли душевные, обуреваемые жестоким смятением, не мог поэтому терпеть, отчаялся и о своей душе обеспокоился (ибо я уже ваш), и чтобы пристанище спасения не погибло, дерзнул сказать это.

И вы Бога ради, господия мои и отцы, простите мене грешнаго за дерзость доселе моего к вамъ суесловия. (...)

И вы, мои господа и отцы, ради Бога, простите меня, грешного, за дерзость моих суетных слов. <...>

Первое, господие мои и отцы, по Божии милости и пречистыя его матере молитвами, и великаго чюдотворца Кирила молитвами имате уставъ великаго сего отца, даже и доселе в васъ дѣйствуется. Сего имуще о немъ стойте, мужайтеся, утвержайтеся и не паки подъ игомъ работѣ держитеся. (...)

Прежде всего, господа мои и отцы, вы по Божьей милости и молитвами его пречистой матери и великого чудотворца Кирилла имеете у себя устав этого великого отца, действующий у вас до сих пор. Имея такой устав, мужайтесь и держитесь его, но не как рабского ярма. <...>

И вы, господие и отцы, стойте мужественѣ за чюдотворцево предание и не ослабляйте, какъ васъ Богъ и Пречистая и чюдотворецъ просвѣтитъ, якоже писано есть: «Свѣтъ инокомъ - ангели и свѣтъ миряномъ - инокы». И аще свѣтъ тма, а мы, окаяннии, тма суще, кольми помрачимся! Помните, господие мои и отцы святии, Маккавѣи за едино свиное мясо, равно еже за Христа, с мученикы почтошася; и како рече Елеазару мучитель, и на се сошедшу, да не ястъ свиная мяса, но токмо в руку прииметъ, и рекутъ людемъ, яко Елеазаръ мяса ястъ. Доблественный же сей рече сице: «Осмьдесятъ лѣтъ имать Елеазаръ и нѣсмь соблазнилъ люди Божия, и нынѣ, старъ сый, како соблазнъ буду Израилю». И тако скончася. И божественный Златаустъ пострада за обидящихъ и царицу возгражая от лихоимания. He бо исперва виноградъ и вдовица вина бысть толику злу, и чюдному сему отцу изгнание и труды и нужную от повлачения смерть. Сие бо о виноградѣ от невѣждь глаголется, аще же кто житие его прочтетъ, извѣстно увѣсть, яко за многихъ Златаустъ сие пострада, а не за единъ виноградъ. И виноградъ же сий не просто, якоже глаголютъ, но бысть нѣкто мужъ во Царѣграде, болярьска сана сый, и оглаголанъ бысть царице, яко поношаетъ ей о лихоимании, она же гнѣвомъ обията бывши заточи его и с чады в Селунь. Оному же и великаго Златауста моляще помощи ему; оному же царицы не воспретившу, но попустивши сему тако быти, и тамо ему в заточении и кончавшуся. Царица же гнѣвомъ неутолима сущи и, еже на прекормление убозѣй сей остави виноградъ, восхотѣ злохитръствомъ отняти. И аще святий о малыхъ сихъ вещехъ сице страдаху, кольми паче, господие мои и отцы, вамъ подобаетъ о чюдотворцовѣ предании пострадати. Якоже апостоли Христу сраспинаеми и соумеръшвляеми и совоскрешаеми будутъ, тако и вамъ подобаетъ усердно послѣдствовати великому чюдотворцу Кирилу и предание его крѣпко держати и о истиннѣ подвизатися крѣпцѣ и не быти бѣгуномъ, пометати щитъ и иная, но вся оружия Божия восприимѣте и не предавайте чюдотворцова предания никтоже от васъ, яко Июда Христа сребра ради, тако и нынѣ страстолюбия ради. Есть бо в васъ Анна и Каияфа - Шереметевъ и Хабаровъ, и есть Пилатъ - Варламъ Сабакинъ, понеже от царския власти посланъ, и есть Христосъ распинаемъ - чюдотворцово предание преобидимо. Бога ради, отцы святии, мало в чемъ ослабу попустите, то и велико будет.

И вы, господа и отцы, стойте мужественно за заветы чудотворца и не уступайте в том, в чем вас просвещает Бог, пречистая Богородица и чудотворец, ибо сказано, что «свет инокам - ангелы и свет мирянам - иноки». И если уж свет станет тьмой, то в какой же мрак впадем мы - темные и окаянные! Помните, господа мои и святые отцы, что Маккавеи только из-за того, что не едят свиного мяса, почитаются наравне с мучениками за Христа; вспомните, как Елеазару сказал мучитель, чтобы он не ел свиное мясо, а только взял его в руку, чтобы можно было сказать людям, что Елеазар ест мясо. Доблестный же так на это ответил: «Восемьдесят лет Елеазару, а ни разу он не соблазнил людей Божьих. Как же ныне, будучи стариком, буду соблазном народу Израиля?» И так погиб. И божественный Златоуст пострадал от обидчиков, предостерегая царицу от лихоимства. Ибо не виноградник и не вдова были первой причиной этого зла, изгнания чудотворца, мук его и его тяжкой смерти вследствие изгнания. Это невежды рассказывают, что он пострадал за виноградник, а тот, кто прочтет его житие, узнает, что Златоуст пострадал за многих, а не только за виноградник. И с виноградником этим дело было не так просто, как рассказывают, но был в Царьграде некий муж в боярском сане, и про него наклеветали царице, что он поносит ее за лихоимство, она же, объятая гневом, заточила его вместе с детьми в Селунь. Тогда он попросил великого Златоуста помочь ему; но тот не уговорил царицу, и все осталось, как было, там этот человек и скончался в заточении. Но царица, неутолимая в своем гневе, захотела убогий виноградник, который он оставил своей убогой семье для прокормления, хитростью отнять. И если святые из-за столь малых вещей принимали такие страдания, сколь же сильнее, мои господа и отцы, следует вам пострадать ради заветов чудотворца. Так же как апостолы Христовы шли за ним на распятие и умерщвление и вместе с ним воскреснут, так и вам подобает усердно следовать великому чудотворцу Кириллу, крепко держаться его заветов и бороться за истину, а не быть бегунами, бросающими щит и другие доспехи, но возьмитесь за оружие Божье, и да никто из вас не предаст заветов чудотворца, подобно Иуде, за серебро или, как сейчас, ради удовлетворения своих страстей. Ибо есть и у вас Анна и Кайафа - Шереметев и Хабаров, и есть Пилат - Варлаам Собакин, ибо он послан от царской власти, и есть Христос распинаемый - поруганные заветы чудотворца. Ради Бога, святые отцы, ведь если вы в чем-нибудь малом допустите послабление, оно обратится в великое.

Воспомяните, святии отцы, великаго святителя и епископа Василия Амасийскаго, еже писа к нѣкоему мниху, и тамо прочтите, и каково то ваше иноческое пополъзновение или ослабление умиления и плача достойно, и какова радость и подсмияние врагомъ, и какова скорбь и плачь вѣрнымъ! Тамо писано есть ко оному мниху сице, еже и к вамъ прилично, ко овѣмъ убо яко от великия высоты мирскаго пристрастия богатьства ко иноческому житию пришедшимъ, ко овѣмъ же яко во иночестемъ житии воспитавшимся. (...)

Вспомните, святые отцы, что писал к некоему монаху великий святитель и епископ Василий Амасийский, и прочтите там, какого плача и огорчения достойны проступки ваших иноков и послабления им, какую радость и веселье они доставляют врагам и какой плач и скорбь верным! То, что там написано некоему монаху, относится и к вам, и ко всем, которые ушли от великой высоты мирских страстей и богатства в иноческую жизнь, и ко всем, которые воспитались в иночестве. <...>

Видите ли, каково послабление иноческому житию плача и скорби достойно? И по тому вашему ослаблению, ино то Шереметева для и Хабарова для такова у вас слабость учинилася и чюдотворцову преданию преступление. И только намъ благоволитъ Богъ у васъ пострищися, ино то всему царьскому двору у васъ быти, а монастыря уже и не будет. Ино почти в черьнцы, и какъ молвити «отрицаюся мира и вся, яже суть в мирѣ», а миръ весь в очех? И како на мѣстѣ семъ святемъ съ братиею скорби терпѣти и всякия напасти приключьшыяся, и в повиновении быти игумену и всей братии в послушание и в любве, якоже во обѣщании иноческомъ стоитъ? А Шереметеву какъ назвати братиею - ано у него и десятой холопъ, которой у него в кѣлии живетъ, ѣстъ лутче братии, которыя в трапезѣ ядятъ. И велицыи свѣтилницы Сергие, и Кирилъ, и Варламъ, Димитрей и Пафнотей и мнози преподобнии в Рустей земли уставили уставы иноческому житию крѣпостныя, якоже подобаетъ спастися. А бояре к вамъ пришедъ свои любострастныя уставы ввели: ино то не они у васъ постриглися, вы у нихъ постриглися, не вы имъ учители и законоположители, они вамъ учители и законоположители. Да Шереметева уставъ добръ - держите его, а Кириловъ уставъ не добръ - оставь его! Да сево дни тотъ бояринъ ту страсть введетъ, а иногды иной иную слабость введетъ, да помалу, помалу весь обиходъ монастырской крѣпостной испразнится и будутъ все обычаи мирския. Ведь по всѣмъ монастыремъ сперва начальники уставили крѣпкое житие, да опосле ихъ разорили любострастныя. И Кирило чюдотворецъ на Симонове былъ, а после его Сергей, а законъ каковъ былъ - прочтите в житии чюдотворцове и тамо извѣстно увѣсте, да тотъ маленько слабостей ввелъ, а после его иныя побольши; да помалу, помалу и до сего, якоже и сами видите, на Симонове, кромѣ сокровенныхъ рабъ Божиихъ, точию одѣяниемъ иноцы, а мирская вся совершаются, якоже и у Чюда быша среди царствующаго града пред нашима отчима - намъ и вамъ видимо. Быша архимандрити: Иона, Исакъ Собака, Михайло, Васиянъ Глазатой, Аврамей, - при всѣхъ сихъ яко единъ от убогихъ бысть монастырей. При Левкии же како сравнася всякимъ благочиниемъ с великими обители и духовнымъ жительствомъ мало чимъ отстоя. Смотрите же, слабость ли утверждаетъ или крѣпость?

Видите, как послабление в иноческой жизни достойно плача и скорби? Вы же ради Шереметева и Хабарова совершили такое послабление и преступили заветы чудотворца. А если мы по Божьему изволению решим у вас постричься, тогда к вам весь царский двор перейдет, а монастыря уже и не будет. Зачем тогда идти в монахи и к чему говорить «отрекаюсь от мира и всего, что в нем есть», если мир весь в очах? Как в этом святом месте терпеть скорби и всякие напасти со всей братией и быть в повиновении у игумена и в любви и послушании у всей братии, как сказано в иноческом обете? А Шереметеву как назвать вас братиею? Да у него и десятый холоп, который у него в келье живет, ест лучше братии, которая обедает в трапезной. И великие светильники Сергий, и Кирилл, и Варлаам, и Дмитрий, и Пафнутий, и многие преподобные Русской земли установили крепкие уставы иноческой жизни, необходимые для спасения души. А бояре, придя к вам, ввели свои распутные уставы: выходит, что не они у вас постриглись, а вы у них постриглись, не вы им учители и законодатели, а они вам учители и законодатели. И если вам устав Шереметева хорош - держите его, а устав Кирилла плох - оставьте его! Сегодня тот боярин один порок введет, завтра другой иное послабление введет, да мало-помалу и весь крепкий монастырский уклад потеряет силу и пойдут мирские обычаи. Ведь во всех монастырях основатели сперва установили крепкие обычаи, а затем их уничтожили распутники. Чудотворец Кирилл был когда-то и в Симонове монастыре, а после него был там Сергий. Какие там были правила при чудотворце, узнаете, если прочтете его житие, а тот ввел уже некоторые послабления, а другие после него - еще больше; мало-помалу и дошло до того, что сейчас, как вы сами видите, в Симоновом монастыре все, кроме сокровенных рабов Господних, только по одеянию иноки, а делается у них все, как у мирских, так же как в Чудовом монастыре, стоящем среди столицы перед нашими глазами, - у нас и у вас на виду. Были там архимандриты: Иона, Исак Собака, Михайло, Вассиан Глазатый, Авраамий, - при всех них был этот монастырь одним из самых убогих. А при Левкии он сравнялся всяким благочинием с великими обителями, мало в чем уступая им в чистоте монашеской жизни. Смотрите сами, что дает силу: послабление или твердость?

А во се надъ Воротыньскимъ церковь есть поставили - ино надъ Воротыньскимъ церковь, а надъ чюдотворцомъ нѣтъ, Воротыньской в церкви, а чюдотворецъ за церквию! А на Страшномъ Спасовѣ судищи Воротыньской да Шереметевъ выше станутъ: потому Воротыньской церковию, а Шереметевъ закономъ, что ихъ Кирилова крѣпче. Слышахъ брата от васъ нѣкоего глаголюща, яко добрѣ се сотворила княгиня Воротыньскаго, азъ же глаголю, яко недобрѣ: по сему первое, яко гордыни есть и величания образъ, еже подобно царьстѣй власти церковию и гробницею и покровомъ почитатися. И не токмо души не пособь, но и пагуба, души бо пособие бываетъ от всякого смирения. Второе, и сие зазоръ немалъ, что мимо чюдотворца надъ нимъ церковь, а и единъ священникъ повсегда приношение приноситъ скуднѣе сие собора. Аще ли не повсегда - сего хужайше, якоже множайше насъ сами вѣсте. А и украшение церковное у васъ вмѣстѣ бы было, ино бы вамъ то прибылние было, а того бы роздоху прибылного не было, все бы было вмѣсте, и молитва совокупная. И мню и Богу бы приятнее было. Во се при нашихъ очехъ у Дионисия преподобнаго на Глушицахъ и у великаго чюдотворца Александра на Свири только бояре не стрыгутся и они Божиею благодатию процветаютъ постническими подвиги. Bo се у вас сперва Иасафу Умному дали оловяники в кѣлью, дали Серапиону Сицкому, дали Ионе Ручкину, а Шереметеву уже с поставцомъ, да и поварня своя. Ведь дати воля царю - ино и псарю; дати слабость вельможе - ино и простому. He глаголи ми никтоже римлянина оного, велика суща в добродѣтелехъ и сице покоящася, и сие не обдержная бѣ, но смотрения вещь, и в пустыни бѣ и то сотворяше вкратцѣ и бес плища, и никогоже соблазни, яко же рече Господь во Еуангелии: «Нужно бо есть приити соблазномъ; горе же человѣку тому, имже соблазнъ приходитъ». Ино бо есть единому жити и ино во общемъ житии.

А над гробом Воротынского поставили церковь - над Воротынским-то церковь, а над чудотворцем нет, Воротынский в церкви, а чудотворец за церковью! Видно, и на Страшном суде Воротынский да Шереметев станут выше чудотворца: потому что Воротынский со своей церковью, а Шереметев со своим уставом, который крепче, чем Кириллов. Я слышал, как один брат из ваших говорил, что хорошо сделала княгиня Воротынская. А я скажу: нехорошо, во-первых, потому что это образец гордыни и высокомерия, ибо лишь царской власти следует воздавать честь церковью, гробницей и покровом. Это не только не спасение души, но и пагуба: спасение души бывает от всяческого смирения. А во-вторых, очень зазорно и то, что над ним церковь, а не над чудотворцем, которому служит всегда только один священник, а это меньше, чем собор. А если не всегда служит, то это совсем плохо; а остальное вы сами знаете лучше нас. А если бы у вас было церковное украшение общее, вам было бы прибыльнее и лишнего расхода не было бы - все было бы вместе и молитва общая. Думаю, и Богу это было бы приятнее. Вот ведь на наших глазах только в монастырях преподобного Дионисия в Глушицах и великого чудотворца Александра на Свири бояре не постригаются, и эти монастыри по Божьей благодати процветают монашескими подвигами. А у вас дали сперва Иосафу Умному оловянную посуду в келью, потом дали Серапиону Сицкому, дали Ионе Ручкину, а Шереметеву - стол в келью, да и поварня своя. Дашь ведь волю царю - надо и псарю; дашь послабление вельможе - надо и простому. Не рассказывайте мне о том римлянине, который славился своими добродетелями и все-таки жил такой жизнью; то ведь не назначено было, а было по своей воле, и в пустыне было, недолго и без суеты, никого не соблазнило, ибо говорит Господь в Евангелии: «Трудно не поддаться соблазнам; но горе тому человеку, через которого соблазн приходит». Одно дело - жить одному, а другое дело - в общем житии.

Господие мои, отцы преподобнии, воспомяните вельможу оного, иже в Лѣствицы, Исидора глаголемаго Желѣзнаго, иже князь Александръский бѣ, и в каково смирение достиже. Такоже и вельможа Авенира царя индѣйскаго, иже на испытании бысть, и каково портище на немъ было, - ни куние, ни соболие. Та же и самъ Иоасафъ, сего царя сынъ, како царство оставя и до тоя Синаридския пустыни пѣшьшествова, и ризы царьския премени власяницею и многия напасти претерпѣ, имже николи же обыкъ, и како божественнаго Варлама достиже, и како с нимъ поживе - царски ли или постнически? И кто бысть болий - царевъ ли сынъ или невѣдомый пустынникъ? И съ собою ли царевъ сынъ законъ принесе или по пустынникову закону поживе и после его? Множае насъ сами вѣсте. А много у него было и своихъ Шереметевыхъ. И Елизвой Ефиопъский царь каково жестоко житие поживе? И Сава Сербъский како отца, и матерь, и братию, и род, и други вкупѣ же и царьство и с вельможами остави и крестъ Христовъ приятъ и каковы труды постничества показа? Таже и отец его Неманя, иже Симеонъ, и с материю его Мариею, его для поучения, како оставя царство и багряница премениша ангельскимъ образомъ и кое утѣшение улучиша телесное, да небесную радость улучиша? Како же и великий князь Святоша, преддержавый великое княжение Киевское, и пострижеся в Печерстемъ монастыри и пятьнадесятъ лѣтъ во вратарѣхъ бысть и всѣмъ работаше знающимъ его, имиже преже самъ владяше? И да толики срамоты Христа ради не отвержеся, яко и братиямъ его негодовати нань, своей державѣ того ради укоризну себѣ вменяху, но ниже сами, ниже нарѣчие инѣми к нему посылающе, не могоша его отвратити от таковаго начинания до дне преставления его. Но и по преставлении его, от стула древянаго, на немже седѣше у вратъ, бѣси прогоними бываху. Тако святии подвизахуся Христа ради, а у всѣхъ тѣхъ свои Шереметевы и Хабаровы были. А Игнатия блаженнаго патриарха Цариграда, царева же сына бывша, егоже в заточении замучи Варда кесарь, обличения ради, подобно Крестителю, понеже бо той Варда живяше с сыновней женою, - гдѣ сего праведнаго положиши?

Господа мои, отцы преподобные! Вспомните вельможу, описанного в «Лествице», - Исидора, прозванного Железным, который был князем Александрийским, а какого смирения достиг. Вспомните также и вельможу царя индийского Авенира, который явился на испытание, и какое одеяние на нем было, - ни кунье, ни соболье. А Иоасаф, сын этого царя: как он, оставив царство, пешком пошел до Синаридской пустыни, сменил царские одежды на власяницу и претерпел много бедствий, о которых раньше и не знал, и как он достиг божественного Варлаама, и какой жизнью стал жить вместе с ним - царской или отшельнической? Кто же был более велик - царский сын или неведомый пустынник? Принес ли царский сын с собой свои обычаи или стал жить по обычаям пустынника даже и после его смерти? Вы сами знаете это гораздо лучше нас. А у него много было своих Шереметевых. А Елизвой, царь Эфиопский, какой суровой жизнью жил? А как Савва Сербский отца, и мать, и братьев, и родных, и друзей вместе со всем царством и с вельможами оставил и принял крест Христов и какие отшельнические подвиги совершил? А как отец его Неманя, он же Симеон, с матерью его Марией по его поучению оставили царство и сменили багряные одежды на одеяния ангельского чина и какое они обрели земное утешение и получили радость небесную? А как великий князь Святоша, владевший великим княжением Киевским, постригся в Печерском монастыре и пятнадцать лет был привратником и работал на всех, кто знал его и над кем он прежде сам властвовал? И не устыдился ради Христа такого унижения, из-за которого даже его братья вознегодовали на него. Они видели в этом унижение для своей державы, но ни сами, ни уговорами через других людей не могли отвратить его от этого дела до дня его кончины. И даже после его кончины к его деревянному стулу, на котором он сидел у ворот, бесы не могли подойти. Вот какие подвиги совершали эти святые во имя Христа, а ведь у всех них были свои Шереметевы и Хабаровы. А блаженный цареградский патриарх Игнатий, который тоже был сыном царя и был, подобно Иоанну Крестителю, замучен кесарем Вардой за обличение его преступлений, ибо Варда жил с женой своего сына, - с кем этого праведника сравнишь?

А коли жестоко в черньцехъ, ино было жити в боярехъ, да не стричися. Доселе, отцы святии, моего к вамъ безумнаго суесловия отвѣщание мала изрекохъ вам, понеже в Божественомъ Писании о всемъ о семъ сами множае насъ окаянныхъ вѣсте. И сия малая изрекохъ вамъ понеже вы мя понудисте. Годъ уже равенъ, какъ былъ игуменъ Никодимъ на Москвѣ, отдуху нѣть, таки Собакинъ да Шереметевъ! А я имъ отецъ ли духовный или начальникъ - какъ себѣ хотятъ, такъ живутъ, коли имъ спасение души своея не надобетъ. Но доколе молвы и смущения, доколе плища и мятежа, доколе рети и шепетания, и суесловия, чесо ради? Злобѣснаго ради пса Василья Собакина, иже не токмо не вѣдуще иноческаго жития, но ни видяща, яко есть чернецъ, не токмо инокъ, еже есть велико. А сей и платья не знаетъ, не токмо жительства. Или бѣсова для сына Иоанна Шереметева? Или дурака для и упиря Хабарова? Воистинну, отцы святии, нѣсть сии черньцы, но поругатели иноческому житию. Или не вѣсте Шереметева отца Василия? Веть его бѣсомъ звали! И какъ постригся, да пришелъ к Троицы в Сергиевъ монастырь, да снялся с Курцовыми, Асафъ, что былъ митрополитъ, тотъ с Коровиными. Да межь себя бранитца, да оттоле се имъ и почалося. И в каково простое житие достиже святая та обитель, всѣмъ, разумъ имущимъ видѣти, видимо.

А если в монахах жить тяжело, надо было жить в боярах, а не постригаться. Вот то немногое, что я смог написать вам по моему безумию суетными словами, отцы святые, ибо вы все это в Божественном Писании знаете гораздо лучше нас, окаянных. Да и это немногое я сказал вам потому, что вы меня к этому принудили. Вот уже год, как игумен Никодим был в Москве, а отдыха все нет: все Собакин и Шереметев! Что я им, отец духовный или начальник? Пусть как хотят, так и живут, если им спасение своей души не дорого! Но до каких пор будут длиться эти разговоры и смуты, суета и мятеж, распри и нашептывания и празднословие? И из-за чего? Из-за злобесного пса Василия Собакина, который не только не знает правил иноческой жизни, но не понимает даже, что такое чернец, а тем более инок, что еще выше, чем чернец. Он даже в одежде монашеской не разбирается, не только в образе жительства. Или из-за бесова сына Иоанна Шереметева? Или из-за дурака и упыря Хабарова? Поистине, святые отцы, это не чернецы, а оскорбители монашеского образа. Не знаете вы разве отца Шереметева - Василия? Ведь его бесом звали! Как он постригся да пришел в Троице-Сергиев монастырь, так сошелся с Курцевыми, а Иоасаф, который был митрополитом, - с Коровиными. И начали они между собой браниться, тут все и началось. И в какое мирское житие впала эта святая обитель, видно всем, имеющим разум.

А дотоле у Троицы было крѣпко житие и мы се видѣхомъ. И при нашемъ приѣздѣ потчиваютъ множество, а сами чювственны пребываютъ. A во едино время мы своима очима видели в нашь приѣздъ. Князь Иоаннъ былъ Кубенской у насъ дворецкой. Да у насъ кушание отошло приезжее, a всенощное благовѣстятъ. И онъ похотѣлъ тутъ поѣсти да испити - за жажду, а не за прохладъ. И старецъ Симанъ Шюбинъ и иныя с нимъ не от большихъ, а большия давно отошли по кѣлиамъ, и они ему о томъ какъ бы шютками молвили: «Князь Ивансу, поздо, уже благовѣстятъ». Да се сь сидячи у поставца с конца ѣсть, а они з другово конца отсылаютъ. Да хватился хлебнуть испити, ано и капельки не осталося, все отнесено на погребъ. Таково было у Троицы крѣпко, да то мирянину, а не черньцу! А и слышахъ от многихъ, яко и таковы старцы во святомъ томъ мѣсте обрѣталися: въ приѣзды бояръ нашихъ и велможъ ихъ подчиваху, а сами никакоже ни к чему касахуся, аще и вельможи ихъ нужаху не в подобно время, но аще и в подобно время, и тогда мало касахуся. В древняя же времена в томъ святомъ мѣсте сего дивнѣйше слышахъ. Нѣкогда пришедши преподобному Пафнутию чюдотворцу живоначальной Троици помолитися и к чюдотворцову Сергиеву гробу и ту сущей братии бесѣды ради духовной, бесѣдовавшимъ имъ и оному отоити хотящу, они же ради духовныя любви и за врата провожаху преподобнаго. И тако воспомянувше завѣтъ преподобнаго Сергия, яко за ворота не исходити, и вкупѣ и преподобнаго Пафнотия подвигше на молитву. И о семъ молитвовавше и тако разыдошася. И сея ради духовныя любви, тако святии отеческия заповѣди не презираху, а не телесныя ради страсти! Такова бысть крѣпость во святомъ томъ мѣсте древле. А нынѣ грѣхъ ради нашихъ хуже и Пѣсноши, какъ дотудова Пѣсношь бывала.

А до этого в Троице было крепкое житие, и мы сами это видели. Во время нашего приезда они потчевали множество людей, а сами только присутствовали. Однажды мы увидели это собственными глазами. Дворецким тогда у нас был князь Иоанн Кубенский. У нас кончилась еда, взятая в дорогу, а там уже благовестили к всенощной. Он и захотел поесть и попить - из жажды, а не для удовольствия. А старец Симон Шубин и другие с ним, не из самых главных (главные давно разошлись по кельям), сказали ему, как бы шутя: «Сударь, князь Иван, поздно, уже благовестят». Сел он за еду - с одного конца стола ест, а они с другого конца отсылают. Захотел он попить, хватился хлебнуть, а уже ни капельки не осталось: все отнесено в погреб. Такие были крепкие порядки в Троице, - и ведь мирянину, не чернецу! А слышал я от многих, что были в этом святом месте и такие старцы, которые, когда приезжали наши бояре и вельможи, их потчевали, а сами ни к чему не прикасались, если вельможи их заставляли в неподобающее время, но даже в подобающее время, - и тогда едва прикасались. А про порядки, которые были в этом святом месте в древние времена, я слышал еще более удивительное: было это, когда в монастырь приходил преподобный ч