Культурная и историческая обусловленность эмоций. Эмоционология: как историки начали изучать эмоции и чувства. Сходства и отличия в распознавании эмоций
Анатомия социального взаимодействия и культурные переменные.Установки и образцы поведения. Понятие стереотипа. Классификации стереотипов.
Социальные и физические дистанции в общении. Язык жестов.
Отношение к телу в изучаемой культуре. Культурная регламентация телесного поведения. Социальная антропология М. Мосса и социология тела. Исследования телесности М. Фуко.
Социология эмоций. Культурная обусловленность эмоций, словарь эмоций, существующий в культуре.
Гендер как один из основных факторов социокультурных взаимодействий.
Повседневные социальные взаимодействия как предмет социологии культуры. Исторический характер повседневности. А. Шюц об основных механизмах взаимодействия лицом-к-лицу. Логика повседневного мышления. Язык и повседневность.
Характеристики повседневности в концепциях П.Бергера и Т. Лукмана, И. Гофмана, Г. Гарфинкеля.
Ритуалы взаимодействия в современных обществах. Драматическая метафора при изучении взаимодействий. Естественный язык повседневности и его роль в социальных взаимодействиях лицом-к-лицу.
Культурно-историческая школа «Анналов» о значении повседневности человеческого измерения истории, о способах проникновения в смыслы и ценности повседневной жизни (М. Блок, Л. Февр, Ж. Ле Гофф, Ф. Бродель).
Игровая концепция культуры Й. Хейзинги.
Основная литература:
Ионин Л.Г. Социология культуры: путь в новое тысячелетие. М., 2000. С. 57-122.
Штомпка П. Социология. Анализ современного общества. М.: «Логос», 2005. С. .64-114.
Дополнительная литература:
Абельс Х. Интеракция, идентификация, презентация. СПб., 1999.
Американская социологическая мысль. Тексты. М.: МГУ, 1994.
Бахтин М. М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневе-
ковья и Ренессанса. М., 1989.
Бродель Ф. Материальная цивилизация. Экономика и капитализм XV XVIII
вв.: В 3 т. М., 1988.
Бутенко И. А. Социология и мир повседневности. М., 1987.
Гидденс Э. Трансформации интимности: Сексуальность, любовь и эротика в
современных обществах (реферат) // Социологический журнал. 1995. № 4.
Гарфинкель Г. Понятие «доверия»// Социальные и гуманитарные науки. Се-
рия 11. Социология. 1999, № 4, с. 126-166; 2000, № 1, с. 146-184.
Гофман И. Представление себя другим в повседневной жизни. М.: Канон-
Пресс, 2000.
Гофман И. Анализ фреймов. Эссе об организации повседневного опыта.
М.: Ин-т социологии РАН, 2004.
Гоффман Э. Я и его другой // Личность. Культура. Общество. 2000. Т. II.
Вып. 3. С. 169-184.
Гудков Л.Д. "Культура повседневности" в новейших социологических тео-
риях. М., 1988. 31 с.
Зиммель Г. Избранное: В 2 т. М., 1996.
Иконникова С. Н. История культурологических теорий: В 3 ч. СПб., 2001.
Ионин Л.Г. Социология повседневности. Ереван, 1986.
Клакхон К. Зеркало для человека. СПб., 1998.
Козер Л. Мастера социологической мысли. М., 2006. С. 239-274.
Коллинз Р. Социологическая интуиция: Введение в неочевидную социоло-
гию// Личностно-ориентированная социология. – М.: Академический
проект, 2004.
Кули Ч. Человеческая природа и социальный порядок. М.: Идея-Пресс,
Лелеко В. Д. Пространство повседневности в европейской культуре СПб.,
Лотман Ю.М. Декабрист в повседневной жизни // Избранные статьи. Тал-
линн, 1992. Т.1. С. 296 - 336.
Культурная история жеста // История ментальностей. Культурная антро-
пология. М., 1996. С. 119 - 128.
Парк Р.Э. Экология человека; Конкуренция; Конфликт; Аккомодация; Ас-
симиляция // Теоретическая социология / Под ред. С.П. Баньковской.
М., 2002. Часть 1. С. 374-421.
Ритцер Дж. Современные социологические теории. М.,
2002. Тартаковская И. Н. Гендерная социология. М. , 2005.
Уорнер У.Л. Живые и мертвые. М. –СПб.: «Университетская книга», 2000.
Фуко М. История сексуальности: В 3 т. М., 1996-1998.
Хабермас Ю. Теория коммуникативного действия (фрагменты) // Лич-
ность. Культура. Общество. 2003. - Т. 5, N 1/2. - С. 254-263.
Хейзинга Й. Осень средневековья. М., 1995.
Хейзинга Й. Homo Ludens. M., 1992.
Шюц А. Выбор между проектами действия / Пер. с англ. В. Г. Николаева //
Шюц А. Избранное. М., 2004. С. 116–148.
Шюц А. Обыденная и научная интерпретация человеческого действия /
Пер. с англ. Н. М. Смирновой // Шюц А. Избранное. М., 2004. С. 7–50.
Пытаясь браться за изучение любви и писатели, и учёные чаще становились на описательный путь. Любовь как сугубо человеческое, а значит и общественно-данное чувство, редко поддавалась глубокому анализу как со стороны теоретиков, так и со стороны романистов – точнее, не давала себя рассматривать в приближении большем, нежели феномен. Вывести любовь из общественных отношений, и может даже создать некую историческую периодизацию любви, при этом, удавалось лишь исследователям социал-демократического направления: Энгельсу, Бебелю, немного Каутскому, гораздо успешнее, хоть и ближе к агитпублицистике, – Коллонтай, и немногим другим.
Обусловленность любви – вообще нелюбимая тема в культурах. То есть, влияния на это чувство, конечно же, описываются богато: и в литературе, и в психологии, и уже в совсем специальной сфере семейных консультаций. Однако даже в самых научных заключениях любовь либо остаётся за рамками непосредственно констатирующей части, либо же о ней говорят как о чём-то настолько неуловимом, что должно быть понятно лишь тем, для кого пишутся заключения.
Здесь для классического фрейдиста, например, может просвечивать болезненное отношение общества к любви как понятию – настолько либо содержательному, либо расплывчатому, что лучше о нём не говорить, не углубляться. И, наоборот, – учить тут тоже невозможно. Высмеянный повсеместно и быстро изъятый из программ школьный предмет перестроечной поры «Основы семейной жизни» тому примером. А в обыденном сознании сейчас в этом вопросе расхожа формула «любовь — это дар божий». Всё, тут и не о чем, получается, говорить. Бог дал, бог взял… Сюда же прибавляется вневременной ореол – любовь оказывается в этом мифе вечным камертоном, лишь по-разному в различных акустиках веков звучащим. Что-то этим мифом угадывается – ведь не пресёкся же род людской, и не без удовольствия себя он продолжает, но ведь всегда интересно, с чем содержательно связан этот «биологический минимум».
Увы, со времён Александры Коллонтай практически никто серьезно не ставил этого вопроса в историческом и, тем более, классовом разрезе – то есть, связывая «возвышенное чувство» с такими низменными понятиями как социально-экономическая формация, товарно-денежные отношения и пр.
Важное, что надо тут уяснить: как раз-таки самое «вечное» в любви отнюдь не самое возвышенное, а, скорее, наоборот. Но за этой неожиданной инверсией кроется вовсе не разочарование в понятии: человечество потому и ищет всё новые определения любви и счастливые формулы отношений, что всякий раз, как в дроби, меняет лишь числитель при том самом, «минимальном» знаменателе.
Если именно с этой стороны взглянуть на любовь как понятие сугубо историческое и отнюдь не вечное, можно сразу же обнаружить пугающую ясность большинства семейных неурядиц: в них должны отражаться текущие и присущие именно данной формации проблемы, классовые динамики и даже (о, ужас) классовая борьба. Мало кто способен именно так, сходу, взглянуть на любовь и семейную жизнь, но – не всё сразу, даже к теории требуется привыкание. Не будем обо всех веках, возьмём лишь двадцатый и наш, начавшийся.
Кто, как и когда завоёвывал любовь для масс
Коллонтай, увы, походя и даже небрежно пишет о любви в условиях гражданской (то есть именно открыто классовой) войны. Впрочем, в том ритм манифеста. Гражданская: война за будущее, тектонические сдвиги классов, плита на плиту, великое смешение социальных пластов во имя равенства… С одной стороны здесь открывался простор для неожиданных знакомств, с другой – и тут Александра Михайловна точна как учёный, — просто не было времени на все прежние церемонии.
«Классу борцов в момент, когда над трудовым человечеством неумолчно звучал призывный колокол революции, нельзя было подпадать под власть крылатого Эроса. В те дни нецелесообразно было растрачивать душевные силы членов борющегося коллектива на побочные душевные переживания, непосредственно не служащие революции. Любовь индивидуальная, лежащая в основе «парного брака», направленная на одного или на одну, требует огромной затраты душевной энергии. Между тем строитель новой жизни, рабочий класс, заинтересован был в том, чтобы экономно расходовать не только свои материальные богатства, но и сберегать душевно-духовную энергию каждого для общих задач коллектива. Вот почему само собою произошло, что в момент обостренной революционной борьбы место всепоглощающего «крылатого Эроса» занял нетребовательный инстинкт воспроизводства — «Эрос бескрылый» .
Собственно, «солдатская любовь», о которой и говорит прежняя дворянка, – и есть одно лишь продолжение рода, без этапа ухаживаний, обещаний, планирований и воспитания детей. В общем, нехватка времени — вот генеральный тут фактор. Завтра – в бой с классовым врагом, сегодня – экспресс-любовь, чтобы хоть в детях, а дотянуться до светлого будущего, за которое завтра пойдёшь отдавать жизнь. «И живу я на земле доброй за себя и за того парня» — хочется ответить Александре из этого самого завоёванного будущего словами Р.Рождественского на стартовую часть манифеста пролетарского Эроса. Однако подозревать каждого красноармейца в столь высоких помыслах было бы наивно – это и была дробь с минимальным числителем. Военно-коммунарские отношения полов того периода хорошо отображены в фильме «Комиссар», на контрасте с местечковыми, счастливыми в рамках уцелевшего мирка-хуторка принудительно приютившего героиню Мордюковой еврея (гениально роль исполнил Ролан Быков)…
Воевали красные, конечно же, за большее – в широком смысле за экспроприацию той, прежде лишь в бальных залах и дворянских имениях проживавшей любви, которая и отражалась щедро элитарной же литературой. Вот откуда начинается критика понятия любви – уже новым обществом. Война гражданская на данном отрезке социального бытия шла именно за время. Имелось ли оно до революции у рабочих – на любовь? Здесь нам отвечает Максим Горький самым началом романа «Мать» — гулянки обречённых на пьянство и потогонку безвластных пролетариев подразумевали любовь лишь как следствие заработка и как возрастной этап. В общем, привычка быть битой у той, кто по идее должна быть любимой, у венчанной по православному обряду и под страхом господних кар для жениха оберегаемой – вот дореволюционная любовь… Схлопнувшееся, скраденное время самой непосредственной любви (из «минимальной» хоть в новобрачный период должной стать максимальной), сменяющейся родами и хлопотами. Да, этот самый лживый, душный, безысходный мирок и стал инкубатором революции, тут спора быть не может.
И всё же – знал ли пролетарий за что борется в данном конкретном вопросе? «Чтоб как у господ» — нет и ещё раз нет. Чтобы гораздо лучше – без пережитков и пошлостей. Об этом постоянно напоминал Маяковский, больно щёлкая даже Есенина и поэтов его круга за выбор подруг в соответствии с платьями да платочками, за рудименты мещанства. Вот тут и пришло время манифестов, а также попыток экспроприировать не только время у свергнутых классов, но и «душевно-духовные» (Коллонтай) завоевания их прежних времён. Наступал этап неоклассицизма, надстраивающегося на конструктивизме – не только в архитектуре. Оголённая классовая структура требовала, желала, даже, пожалуй, и вожделела видеть себя красивой – иначе и революция была зря.
Свободное время – вот козырь любви дореволюционной. Миллионы рабочих лишались этого времени, загонялись в клетушки и подвалы со своими семьями, удушались религиозными дымами – ради черпания ковшом прибавочной стоимости их времени в денежном эквиваленте. Господа имели уйму времени на любовь и на описания связанных с ней событий, препятствий. Жизнь становилась интереснее, когда случалась межклассовая любовь – тому посвящено большинство последних дореволюционных романов. И так наступала новая эпоха: в предвосхищении, в покаянии и декадансе прежних господ.
Оказалось, что такое интимное (и т.д.), то есть совершенно субъективное чувство, как любовь – тоже пришлось отвоёвывать массами и с винтовкой в руках. И целому поколению пришлось отказаться от тех «наслаждений», переживаний, от всей эмоциональной любовной палитры, что имели свергнутые ими господа, поскольку процесс их изгнания затянулся на годы и растянулся до Крыма. Без высокого альтруизма тех «низменно» любивших по походному минимуму это было бы невозможно: без той свободы, что в бою становилась осознанной необходимостью, погибнуть во имя грядущих свобод. Немногим поколениям выпадала такая миссия – и вот, право любить было завоёвано. Просто как мирное пространство, экспроприированное в 20-х, инфраструктурированное в 30-х.
Коридоры и коммуны новых чувств
Ленинский декрет, по которому живут даже свергающие его памятники государства – это не только отпуск по уходу за ребёнком, это и детсады, за которые боролась та самая (по Луначарскому – вторая и последняя после Ленина истинная коммунистка) Коллонтай. Снова – время! Время, даруемое обществом родителям для прерванной неизбежными хлопотами любви. Ведь новое общество мудро: оно поощряет пары на новые генные подвиги, общество хочет расти и не ставит препон, какие были при прежней формации, не только финансовые, но и коммунальные. Социалистическими законами предусмотрено пропорциональное росту семьи разрастание жилплощади. Более конкретного гуманизма в истории ХХ века не снискать – во всеобщих для СССР и соцлагеря масштабах, отметим. Демонтировать данный институт не смогла ни одна контрреволюция – даже в нынешней единой ФРГ, о чём я знаю точно. На фоне общего провисания бывших территорий ГДР по экономическим показателям, молодые родители предпочитают переселяться в те экс-социалистические районы и города, где остались щедро понастроенные в 1960-80 гг детсады, поскольку на территории прежней-соседней ФРГ с этим гораздо хуже.
Если право на любовь прежде завоёвывалось через классовую ненависть, то после окончания прямой стычки классов и систем – настало долгожданное затишье. И вместе с ростом, техническим, моральным, культурным, советского общества, менялись и стандарты любви. Менялась та самая, содержательная часть, что была прежде схлопнувшейся в рабочих клетушках и крестьянских избушках – в последних, кстати, любовь и вовсе не подразумевалась, а решалась как деловой вопрос сватами. А ведь рабоче-крестьянская армия, надо полагать, боролась и за право парней и девчат насмотреться друг на друга, а не жениться на «котах в мешке» и не жить в каменных мешках, любить впотьмах и т.д. Отвоёвывалось вместе со временем – право любования (тут мы поставим *, которую далее раскроем уже в связи с этим, этапным термином). От прежнего фронтового минимума в 1950-60 гг любовь, как всеобщая привилегия и как отвоёванное время, имела возможность развернуться во всю ширь.
Здесь-то и возникают прежние призраки быта – уже гораздо более комфортного, но всё же обуславливающего бытие и чувства двоих. И, кстати, почему двоих? В случае, если знакомство происходит на территории проживания с родителями – уже утесняются, форматируются чувства. Если попытаться угадать тот вектор, что был намечен ещё Коллонтай – то клич «дорогу крылатому Эросу» есть призыв через освобождение любви от всех и всяких стен строить совершенно новое общество, без прежних табу и пережитков чувств, таких как ревность, собственничество. Скабрезные беляцкие сплетни об «общих женщинах» — лишь кривое отражение стартового проекта. Предполагалось, что ценность производства (научного, культурного, любого), формирующая коммуну, заменит заботы семьи, полностью снимет финансовое бремя с плеч отцов и матерей: детсады были лишь первой остановкой на пути «обобществления» детей в том смысле, что они, начиная с детсада куда дольше находились бы в коллективе, а не «дома». В свою очередь заботы коллектива-кормильца, одного на всех, сменяли семейные доминанты, оставляя желающие пары наедине только для любования, но не давая чувствам пар пропитываться парами быта и проблемами, вытекающими из пребывания в семейных карцерах (см. Коллонтай, там же)…
Главным материалом для изучения этого вопроса на данном этапе для нас является чёрно-белое, а затем и цветное советское кино, с середины 1950-х посвятившее массу «метров» изучению общества собой именно через призму любви, то есть всегда взглядом молодых влюблённых. И пошлость, и быстротечность, и взаимное недоверие даже (какая мелочь!) тут безжалостно бичуются (вспомнить хотя бы «Дело Румянцева»). Тут мы входим к самому главному и, сперва, чуть забегаем вперёд формулой: любовь на индивидуальном уровне лишь отображает настроения внутри общества. Говоря проще: если общество само себя любит, то оно и право даёт любить миллионам, и все условия им для этого создаёт – правда, по прежним стандартам, что является на первый взгляд делом неизбежным, а на второй так и вовсе фатальным (но и об этом чуть позже)… Тем не менее, общий климат общества отражается в каждой семье, а направление его развития является и конкретным будущим затаённых в семьях поколений. И, наоборот, общество с классовыми противоречиями, с разницей доходов, обрекает семьи на грызню, ведь даже самое светлое и взаимное чувство не в состоянии решить внешних проблем.
При плановой экономике – был ли план по любви в СССР? Уточню: каким видело себя стремительно развивающееся, новые города строящее, новые отрасли промышленности запускающее общество через призму семейных отношений? Об этом есть немного у той же Коллонтай: в 1970-м году она видела общество уже напрочь позабывшим, что такое убийства и деньги («Новый год»..). Ну а что такое семья – нужна ли она, ведь согласно Энгельсу это лишь производная формаций, а технический и культурный рост вполне в силах стереть прежние социальные границы комнат и даже общежитий. В архитектурном плане вопрос этот решался – но дальше проектов не шёл. Тем не менее, в кино всё же тот вектор был заметнее: как правило конфликт с родителями по поводу выбора невесты/жениха разрешался через отъезд молодых на завоевания новых земель. Слишком обобщённо – но фабула везде такова. Это говорило как раз о «плане Коллонтай», даже в банальных «Я шагаю по Москве» и «Дайте жалобную книгу» (герои обоих фильмов зовут потенциальных невест в заново отстроенные города, в новые пространства общежитий, в новый для невест социум). Увы, исторически напророченные в кино расширяющиеся границы поколений, ослабевающая стенная твёрдость их скреп – не стали явью, а общежития (даже БАМ, где действительно ослабевали прежние алгоритмы взаимоотношений, но лишь на время) оказались полустанком перед отбытием в отдельные квартиры. И на новый виток эстафеты поколений.
Сексуальна ли революция ?
Мало кем замеченная в данном контексте кинематографическая диктатура соцреализма – вот одна из небазисных причин парижского мая 1968-го. Без долгой борьбы внутри СССР за «время любви» (сократим тут до лозунга) – не наступила бы и культурная революция в ближайших окрестностях Союза. Новые, свободные, гуляющие сколько вздумается по новым советским городам люди – стали образцами для всей планеты. Не зря в гражданской слагали головы их деды: кино показало, как подробна, как социально ответственна может быть любовь. И уже не просто любовь как субъективный, сближающий двоих феномен – а целое любование, как доминирующее в обществе настроение, вот что предъявило миру советское кино. Соцреализм 30-х и 40-х, «радугизм» стал школой для неореализма и далее преобразованный, но новый, отображаемый пока чёрно-бело, человек зашагал по экранам мира. Уже не просто жаждущий, а могущий любить. На данном этапе мне хочется заметить уже новый вектор борьбы – разрастающееся в новых общественных масштабах чувство (и итальянцы замечали, как оно стиснуто ещё кое-где стенами наследных формаций) боролось уже не за любовь, а за любование , то есть, показывая себя, оно уже не довольствовалось прежней скромностью и сдержанностью. Здесь наступал уже важнейший рубеж – причём мировых, а не только советских палитр.
Нельзя показать в кино любви, не показывая общество – вторая половина ХХ века не оставляла шансов эскапистам. Но если всё же любование* (как завоевание сугубо социалистическое: ведь его дарует время, экспроприированное вместе с собственностью на средства производства) разворачивается в пределах пары, остаётся деянием двоих, то почему бы не опустить увеличительное стекло на постель, а не на город новых людей?
Вот именно тут мы и имеем переход из неореализма (если оставляем материалом кино) в необуржуазное воспевание тела как привилегии в обществе. Именно не любви как привилегии, а красоты как товара. Нет, «подводки» остаются и зачастую социально критичны – тут даже можно найти преемственность. Но молодой Антониони и зрелый, это в точности он до сексуальной революции и после. Впрочем, не он один. Здесь культурный диалог не прекращался – хотя, от эстетической диктатуры советское кино давно перешло к заимствованиям. И не Тарковский тут является одиноким эпигоном. Скажем, фильм Михалкова-Кончаловского «Романс о влюблённых» с его допустимым цензурой фрагментарным эротизмом – социально оптимистичен, но при этом и вполне буржуазен, а под конец попахивает чернухой. Причём поднятые там вопросы – та самая канва решения в СССР вопроса, нужна ли новому обществу семья вообще. Она даётся тут как мрачная необходимость, чуждая любви.
Можно в шутку считать деструктивный 1991-й, и весь многолетний постсоветский социальный регресс лишь следствием кинотенденций, однако семейный вопрос после отказа от завоёванных революцией социальных стандартов и форм встал куда жёстче. И есть подозрение, что нынешние, хоть и комфортные, но эмоционально дореволюционные клетушки нового пролетариата вместе с традиционными ценностями томят в себе несчастливые семьи. Государство по-прежнему ведёт учёт прибавляющихся поколений семейным путём: семья есть экономическая необходимость, чувства в ней безусловно вторичны, с чувствами граждане как-нибудь сами разберутся. Ведь у них было на это время?
Удивительно, но 1991-й был, помимо прочего, впрыскиванием свобод той самой, сексуальной революции конца 60-х – вне формационной лестницы она действовала наркотиком. Помимо времени первоначального накопления и откровенного грабежа, 90-е были временем любви, последних всплесков того глубоко альтруистического, рассчитанного на многие годы любования чувства, которое воспитывалось весь ХХ век в СССР. И это не идеализация – достаточно изучить язык взаимоотношений начала 90-х и конца 2000-х. Жуткие, безусловно связанные с регрессом и экспортом формации, речевые обороты «заниматься сексом» (ну, положим, заниматься полом – это ещё на что-то похоже, но что такое «оральный пол» в таком случае?), «сексуальность» (половатость), в общем предельно выраженная та самая «минимальность», с которой начинался ХХ век и чем он, увы, кончился. Любовь заговорила на языке правящего класса, как до этого интеллигенция заговорила языком братков. Любовью «занимаются», как занимаются делами: экспортная лексика тут исчерпывающе описывает редукцию любви до минимума, запрещая роскошь прежних наслоений, в которых по сути было снятие противоречий «плотского», индивидуального и «духовного», общественного…
Семья в эпоху возвратного капитализма снова стала тюрьмой – «семья по любви», если и не деяние сватов, то немногим лучшее состояние общества, где необходимость побеждает свободу, и любования там искать не приходится. Нетрадиционные для буржуазных ячеек формы любви – лишь бегство обречённых из тюрем, поскольку они заведомо теряют понимание своих детей, то есть нарушают эстафету поколений хоть и не на «минимальном», но на ментальном уровне, что есть признак кризиса. Вырываться из этих скреп пытаются альтернативные сообщества – кружки, партейки, любые идеологизированные ячейки, но и им предписано правило общества. Какое? Да то же самое – время. Как сухой остаток достатка. И во взгляд влюблённых, умевший прежде любоваться без задних мыслей (даже в 90-х, по инерции), теперь впаяно беспокойство о завтрашнем дне. Важно выбирать партнёра сразу же не по одной любви, но и по расчёту – иначе не быть и любви, вот вердикт похуже сватовых…
Таким образом и сексуальная революция, презревшая борьбу за базис, а все силы бросившая в новый виток «долой стыда», и контрреволюция сугубо базисная, сопровождавшаяся новыми классовыми сдвигами и эйфорией обречённых – сошлись на одном, на полной непрезентабельности и сворачивании прежних свобод, столь громко декларированных. Сам термин «гастарбайтер» выразил если не план, то стратегию новых раздробленных обществ постсоветского пространства: снова свободное время-любовь стекается в руки одних, оставляя других с семьями в бараках и общагах, съёмных на 10 человек комнатушек. Им же даровано возвращение к национальным корням и религиям – чтобы утешались.
Текст: Дмитрий Чёрный
Иллюстрация: Дарья Кавелина
Вопрос о сущности эмоций относится к числу тех вопросов, в которых право на истину бесконечно оспаривают друг у друга исследователи природы и исследователи культуры. Наряду с телом чувства постоянно напоминают человеку о его природном, плохо контролируемом культурой начале. Но, парадоксальным образом, это самая частная и сокровенная часть человеческой личности подвергается значительному воздействию со стороны общества. Мы постоянно сверяемся с социальными представлениями об уместности тех или иных эмоций в определенной ситуации, о приличных и неприличных формах их проявления. Причем эти представления варьируют в разных культурах, что ставит под вопрос универсальность и исключительную биологичность эмоциональных переживаний.
История изучения эмоций
Впервые вопрос о культурной обусловленности эмоций поставил один из основоположников исторической Школы «Анналов» Люсьен Февр. Поводом для размышлений стало зафиксированное им явление «психологического анахронизма». Суть этого недостатка исторических исследований заключалась, по мысли Февра, в приписывании людям других эпох чувств, переживаний и мотивов, свойственных современникам историка: «Когда в своих статьях и тракгатах психологи говорят нам об эмоциях, чувствах, рассуждениях «человека» вообще, они на самом деле имеют в виду наши эмоции, наши чувства, наши рассуждения - словом, нашу психическую жизнь, жизнь белокожих обитателей Западной Европы, представителей различных групп весьма древней культуры» . В действительности же даже одинаковые наименования эмоций отнюдь не подразумевают тождественного опыта переживаний. В методологическом плане это означает, что описание эпохи с неизбежностью предполагает не выявление соответствий между разными историческими формами чувствования, а воссоздание собственного эмоционального репертуара каждого исторического периода.
Л. Февру принадлежит и тезис о социальной обусловленности эмоций, который впоследствии станет основополагающим для гуманитарных исследований сферы чувств. Эмоции, по его мнению, «зарождаются... в сокровенных органических недрах данной личности, нередко под влиянием события, которое только ее и касается, или по меньшей мере касается особенно ощутимо, особенно остро. Но выражение их есть результат целого ряда опытов совместного существования, результат схожих и одновременных реакций на гюгрясения, вызванные схожими ситуациями и контактами» .
Практически в то же время независимо от Л. Февра немецкий социолог Норберг Элиас также отвел эмоциям одно из главных мест в исторической науке, представив историю цивилизации как целенаправленный процесс обуздания и воспитания эмоций . Развивая мысль о социальном происхождении эмоций, Н. Элиас обратил особое внимание на то, что им свойственна интерсубъективность. Эмоция формируется в межличностном взаимодействии в результате влияния членов коллектива друг на друга, а потому сочетает в себе и индивидуальное, и социальное начало.
Однако идеи Л. Февра и Н. Элиаса, высказанные в 30-е гг. XX в., были единичными попытками наметить культурно-историческую динамику эмоциональной сферы и не получили немедленного отклика в научной среде. До 1980-х гг. историки, изучавшие эмоции, считали чувства постоянной величиной и придерживались представления об их универсальности. Считалось, что эмоции не зависят от культуры, общества, исторического периода и других внепри- родных переменных, а потому сфера чувств оставалась предметом интереса преимущественно представителей естественных наук, лишь изредка попадая в поле внимания гуманитарных исследований.
Ситуация меняется в 1980-е гг., когда складывается конструктивистский подход к изучению эмоций. Фактически это время реализации идей Февра. Эмоции начинают рассматриваться как культурно и исторически обусловленные феномены. Получает распространение идея К. Гирца о том, что «культурными артефактами в человеке являются не только идеи, но и эмоции» . Наиболее радикальные теории этого периода отрицают физиологическую составляющую эмоций, настаивая на их сугубо культурном происхождении. В это же время происходит формирование исследовательского поля истории эмоций и складывается терминологический аппарат ее изучения. На первый план выходит вопрос о культурных факторах, обусловливающих возникновение и особенности выражения эмоциональных состояний в каждой отдельной культуре. Смысловым итогом конструктивистского этапа становится создание эмоционологии - науки, занимающейся изучением эмоциональных норм и стандартов, разработанной Питером Стернсом.
Однако в исследованиях 1980-1990-х гг. акцентируется историческая изменчивость эмоций, но остается без внимания их социальная дифференциация. Скорее, формируется обобщенное представление об эмоциональной сфере, в то время как легализированное описание разнообразных вариаций переживаний и способов их выражения почти отсутствует.
С середины 1990-х гг. набирает силу синтетическая концепция эмоций, которая господствует и в настоящее время. Согласно современным представлениям гуманитарных наук, эмоции представляют собой сочетание неизменного физиологического базиса и специфической культурной оболочки. Физиологическая природа чувств универсальна для всех людей, но каждая культура создает собственные формы их выражения и собственную иерархию переживаний.
Если эмоционологические исследования 1980-х гг. развивались под влиянием П. Стернса, то на рубеже тысячелетий важнейшая роль в этом процессе принадлежит двум историкам - Барбаре Ро- зенвайн и Уильяму Редди. Объектом внимания этих исследователей становятся не только сами эмоции и их культурные детерминанты, но и культурная обусловленность языка их описания. Так, по мнению Б. Розенвайн, долгое время как обыденный, так и научный разговор об эмоциях опирался на гидравлическую модель, т. с. шел с использованием выражений, уподобляющих чувства жидкостям внутри человека, которые, поднимаясь и пенясь, стремятся наружу («выплеснуть эмоции», «лучиться счастьем», «излить гнев на кого-либо»). Такое представление об эмоциях было обусловлено гуморальной теорией, трактующей организм человека как динамический баланс четырех жидкостей - крови, лимфы, желтой и черной желчи. В эпоху Нового времени гидравлическую модель частично вытесняет идея эмоций как эластичной системы нервов, что рождает выражения «эмоциональное напряжение», «расслабиться» и т. п.
Современный этап фундаментального изучения эмоций связан, прежде всего, с междисциплинарными исследованиями, объединяющими наработки как естественных, так и гуманитарных наук. В собственно гуманитарной сфере наиболее актуальны комплексные исследования отдельных чувств - любви, страха, меланхолии, скуки. Кроме того, получает распространение дискурсивный подход к анализу эмоций, который предполагает сравнительное изучение способов конструирования эмоций в разных дискурсах - медицинском, психиатрическом, литературном, этикетном, кинематографическом и т. п., - а также исторических изменений дискурсивных практик.
Изучение эмоций дает ключ к решению иных культурологических проблем. В частности, представляет интерес значение эмоций для реализации интегративной и регулятивной функций культуры.
Среди других оснований единства не последнюю роль играет общность эмоциональных стандартов. При таком подходе нация рассматривается как сообщество, объединенное не только политическим, но и эмоциональным режимом, а сообщество революционеров - как группа, которая разделяет положительную оценку ненависти. Регулятивный аспект культуры реализуется через дифференциацию эмоций по разным основаниям, среди которых особое место принадлежит гендерным различиям. Таким образом, регулирование эмоций становится способом формирования неравенства и поддержания социального порядка.
Исходя из задач, которые ставят перед собой гуманитарные исследования чувств, сложилась достаточно разнообразная источниковедческая база изучения эмоциональной сферы культуры.
Эго-документы (автобиографии, мемуары, дневники, частные письма) - это свидетельства непосредственного усвоения эмоциональных норм, позволяющие судить о том, какие из предлагаемых культурой моделей чувств становятся фактами повседневной жизни, а какие остаются лишь этикетными или литературными конвенциями.
Специфические сведения об эмоциях дают медицинские заключения и истории болезней, описывающие внешние проявления эмоций и критерии «нормальной» эмоциональности, ибо граница между естественными эмоциями и симптомами психических заболеваний исторически изменчива.
Наиболее активно используются в качестве источников по истории эмоций литературные произведения. Художественная литература, с одной стороны, представляет образцы чувств и переживаний в их нюансах. С другой стороны, она не только отражает культурные установления в сфере эмоций, но и сама предлагает модели чувствительности, которые впоследствии усваиваются читателями и становятся фактами культурной жизни.
Информацию о чувствах содержат и другие произведения искусства, в частности живописные полотна. В отличие от прочих источников, вербально описывающих способы выражения эмоций, они позволяют непосредственно зафиксировать их внешние проявления, так как каноны изображения людей в том или ином эмоциональном состоянии отражают принятые в обществе условности.
Если большинство источников сообщает о способах реализации языка чувств, то книги по этикету представляют своего рода словарь и грамматику этого языка. Они позволяют определить статус тех или иных чувств, нормы их выражения, границы приличного и неприличного эмоционального поведения, поскольку одна и та же эмоция может по-разному оцениваться в зависимости от ситуации (проявления нежности одобрялись в семейном кругу, по считались неприемлемыми в публичном пространстве).
Таким образом, изучение эмоций как феномена культуры опирается на разнообразные источники. Однако следует помнить, что ни один из них не можег дать объективной картины эмоциональной жизни эпохи, а потому корректное описание культурной специфики чувств требует привлечения сведений из разных источников.
- Февр Л. История и психология // Февр Л. Бои за историю. М. : Наука,1991. С. 102.
- Февр Л. Чувствительность и история // Февр Л. Бои за историю. М. : Наука, 1991. С. 111.
- См.: Элиас Н. О процессе цивилизации. Социогеиетические и психогенетические исследования: в 2 т. М. ; СПб. : Университетская книга, 2001.
- Гирц К. Интерпретация культур. М. : РОССПЭН, 2004. С. 96.
В психологии эмоциями называют процессы, отражающие личную значимость и оценку внешних и внутренних ситуаций для жизнедеятельности человека в форме переживаний. Эмоции, чувства служат для отражения субъективного отношения человека к самому себе и к окружающему его миру. Среди многообразных проявлений эмоциональной жизни человека выделяют чувства , как одну из основных форм переживания человеком своего отношения к предметам и явлениям действительности, отличающуюся относительной устойчивостью. В отличие от ситуационных эмоций и аффектов, отражающих субъективное значение предметов в конкретных сложившихся условиях, чувства выделяют явления, имеющие стабильную мотивационную значимость. Открывая личности предметы, отвечающие ее потребностям, и побуждая к деятельности по их удовлетворения, чувства представляют собой конкретно-субъективную форму существования последних. Формирование чувств является необходимым условием развития человека как личности.
Рассмотрим вопрос о происхождении эмоций и об эволюции чувств человека. Обычно признается, что эмоции возникают в случаях, когда происходит нечто значимое для индивида. Расхождения начинаются при попытке уточнить характер и меру значимости события, способного возбудить эмоцию. Если для В.Вундта или Н.Грота любое воспринимаемое событие является значимым, т.е. эмоциональным, уже в силу того, что в момент восприятия оно является частью жизни индивида, не знающей беспристрастного состояния и во всем способной найти хотя бы незначительный оттенок интересного, неожиданного, неприятного и т. п., то согласно Р. С. Лазарусу эмоции возникают в тех исключительных случаях, когда на основе когнитивных процессов производится заключение о наличии, с одной стороны, некоторой угрозы, с другой стороны -невозможности ее избежать. Весьма сходным образом представляет возникновение эмоций-аффектов Э.Клапаред, однако в его концепции утверждается, что предварительную оценку угрозы производят не интеллектуальные процессы, как считает Лазарус, а особый класс эмоциональных явлений -чувства.
Чувства человека общественно обусловлены и историчны, как и сама человеческая личность, изменяющаяся в ходе развития общества. В онтогенезе чувства появляются позже, чем ситуативные эмоции; они формируются по мере развития индивидуального сознания под влиянием воспитательных воздействий семьи, школы, искусства и других общественных институтов. Предметами чувств становятся прежде всего те явления и условия, от которых зависит развитие событий, значимых для личности и поэтому воспринимаемых эмоционально. Человек не может переживать чувство вообще, безотносительно, а только к кому-нибудь или чему-нибудь. Предметный характер чувств отражает их историческую обусловленность. Возникая как результат обобщения предыдущего эмоционального опыта (группового и индивидуального) , сформировавшиеся чувства становятся ведущими образованиями эмоциональной сферы человека и начинают, в свою очередь, определять динамику и содержание ситуативных эмоций: например, из чувства любви к близкому человеку в зависимости от обстоятельств могут развиться тревога за него, горе при разлуке, радость при встрече, гнев, если любимый человек не оправдал надежд и т. п. Мысли и убеждения способны порождать чувства.
Конкретное чувство всегда отвечает некоторому более общему жизненному отношению, определяемому потребностями и ценностями субъекта, его привычками, прошлым опытом и т. п., которые в свою очередь определяются еще более общими закономерностями социально-исторического развития, и только в этом контексте оно может получить свое подлинное причинное объяснение.
Чувства - отражение отношений на “языке личности”, или сознательное отражение. Социальная детерминация чувств обусловлена тем, что именно практические отношения людей, в которых их собственная жизнь становится для них особым предметом, порождают чувства как субъективные отношения, как переживания. Переживается значение происходящего для человека как родового существа, как совокупного субъекта. Чувства буквально вырастают из эмоций в определенных социально-типичных условиях. Социальная типичность условий жизни определяет и своеобразие чувств у представителей различных культур в связи со сходными событиями: демографическими, трудовыми, политическими и т. д.
Введение
ГЛАВА 1. Эмоции и подходы к их изучению 10
1.1. Культурная обусловленность эмоций. . 10
1.1.1. Язык и культура 10
1.1.2. Образ мира, картина мира, языковая картина мира 16
1.1.3. Эмоции в межкультурном общении 19
1.2. Общие вопросы психологической теории эмоций 24
1.2.1. Классификации эмоций 31
1.3. Исследования эмоций в лингвистике 34
1.3.1. Лингвистические теории эмоций 34
1.3.2. Исследования отечественных ученых 38
1.3.3. Отношения языка и эмоций в зарубежных исследованиях 45
1.3.4. Зарубежные экспериментальные исследования 52
1.3.5. Концептуальная метафора в исследовании эмоций 56
Выводы по первой главе...... 67
ГЛАВА 2. Счастье, грусть, гнев, страх в образах мира русских и англичан 70
2.1. Метод исследования, планирование и проведение эксперимента 70
2.1.1. Экспериментальное задание и выбор стимулов 75
2.1.2. Методика проведения эксперимента и обработки данных 77
2.2. Характеристики русского и английского ассоциативных полей, полученных в результате эксперимента. ... 84
23. Ядро эмотивной лексики русских и английских респондентов 98
2.4. Исследование эмоций методом семантического гештальта. 101
2.4.1. Принципы определения зон гештальта 105
2.4.2. Распределение реакций по зонам гештальта 109
2.4.3. Сопоставление русских и английских гештальтов 117
2.5. Исследование семантических гештальтов эмоций 128
2.5.1. Гештальт «счастье» 129
2.5.2. Гештальт «happiness» 131
2.5.3. Гештальт «грусть» 133
2.5.4. Гештальт «sadness» 135
2.5.5. Гештальт «гнев» 138
2.5.6. Гештальт «anger» 141
2.5.7. Гештальт «страх» 143
2.5.8. Гештальт «fear» 145
2.6. Эмоции в наивном сознании русских и англичан 149
2.6.1. Счастье - happiness 149
2.6.2. Грусть - sadness 157
2.6.3. Гнев - anger 164
2.6.4. Страх - fear 172
2.7. Эмоции в системе ментальности русских и англичан 182
Заключение..198
Список литературы 203
Приложение 1. Русский частотный словарь реакций 219
Приложение 2. Английский частотный словарь реакций 243
Введение к работе
Диссертационное исследование посвящено экспериментальному изучению вербализованных представлений об эмоциях человека как носителя определенной культуры в рамках антропоцентрической парадигмы гуманитарной науки.
Предмет исследования находится на пересечении психологии, психофизиологии и важнейших дисциплинарных областей современной лингвистики: психолингвистики, эмотиологии, лингвокультурологии, и этнопсихолингвистики.
В условиях прогрессирующего межкультурного диалога актуальность данного исследования объясняется повышенным интересом к углубленному изучению способов отражения эмоций в языке как элементе целостного этнического самосознания говорящего коллектива (Красавский, 2001; Шаховский, 1994, 1996а, 2002б,с, 2003а,б; Маркина, 2003; Багдасарова, 2004; Романов, 2004; Фесенко, 2004 и др.), что способствует оптимизации и преодолению лакунарности в межкультурном общении.
Лингвокультурология сформировала понимание структуры и содержания коммуникативной компетенции и признала, что ее неотъемлемой частью является владение культурно - языковым кодом, знание которого включает в себя эмоциональную компетенцию говорящего. Многие исследователи (А. Вежбицкая, Л.Н. Иорданская, В.И. Шаховский, Т.В. Ларина, М.Д. Городникова, Н.В. Дорофеева, М.В. Маркина, и др.) убедительно показали несовпадение сценариев эмоций в разных культурах, а, следовательно, эмоциональное межкультурное общение неизбежно лакунарно (Е.Ф. Тарасов, С.Г. Тер-Минасова). На вербализацию эмоций и эмоциогенных событий влияет множество факторов. Среди них можно отметить правила проявления и выражения эмоций, существующие в том или ином национально-культурном сообществе и являющиеся одной из составляющих этического кодекса социального поведения. Представления об эмоциях и способы их выражения являются частью национального менталитета, они транслируются от поколения к поколению и в процессе трансляции могут подвергаться внутрикультурной девиации. Эмоциональная компетенция распространяется только на воспитанников данной культуры, за пределами которой, этим знаниям языковую личность надо научать как внешним.
Объектом данного исследования являются базовые эмоции и их проявление в языковом сознании носителей русской и английской культуры.
Предмет исследования составляют способы и средства вербализации эмоций счастья, грусти, гнева и страха представителями изучаемых культур.
Целью работы является изучение общих и национально-культурных черт обыденных представлений об эмоциях и способов их вербального овнешнения в русской и английской культуре на примере представлений о счастье, грусти, гневе и страхе.
Задачами исследования в соответствии с поставленной целью являются:
разработка методики и проведение направленного цепного ассоциативного эксперимента с носителями русской и английской культур;
создание словаря эмотивной лексики на двух языках;
комплексный анализ полученного экспериментального материала с целью выявления общего и культурно-специфического в представлениях об изучаемых эмоциях и способах их вербального овнешнения представителями двух культур.
Методы исследования определялись целями и задачами работы. Нами использовались: метод психолингвистического ассоциативного эксперимента, статистический метод, метод гештальт-анализа по Ю.Н. Караулову, семантический анализ реакций, сопоставительный метод. В качестве инструмента анализа результатов использовались стандартный пакет программы MATLAB и стандартные функции языка ACCESS.
Материалом исследования являются результаты направленного цепного ассоциативного эксперимента, который базируется на методиках изучения эмоций, используемых в психологии и методе ассоциативного эксперимента в психолингвистике. В качестве стимулов выступают эмономы, обозначающие базовые эмоции: счастье, грусть, гнев и страх.
В русской части эксперимента приняли участие 200 студентов и аспирантов различных московских вузов, в частности: Института Военных Переводчиков, МГИМО, МГЛУ. Возрастные рамки испытуемых - от 18 до 25 лет. Анализу подверглись 74 мужские анкеты и 87 - женских, всего 161 анкета.
К участию в английской части эксперимента были привлечены английские студенты, проходящие стажировку в различных московских вузах: МГИМО, МГЛУ, МГУ, а так же студенты, работающие в качестве преподавателей языка в международном языковом центре Language Link. Объем английской выборки составил 62 анкеты, из них 32 - мужские и 30 -женских.
Всего в русской части эксперимента на стимулы были получены 2961 реакция, в английской-1327.
Эксперимент проводился в 2001 - 2002 годах в г. Москве.
В качестве методологической основы исследования приняты базовые положения лингвистики эмоций (В.И. Шаховский, Е.Ю. Мягкова), концепция «языковой картины мира» (В.Н. Телия, В.И. Постовалова), концепция «языкового сознания», разработанная в рамках теории деятельности А.Н. Леонтьева (Е.Ф. Тарасов, Н.В. Уфимцева), дифференциальная теория эмоций К. Изарда, теории эмоций отечественных психологов Е.П. Ильина, П.К. Анохина, П.В. Симонова, В.К. Вилюнаса, Б.И. Додонова, теория поля и семантического гештальта Ю.Н. Караулова, теория ассоциативного эксперимента как способа доступа к сознанию (Е.И. Горошко).
Научная новизна работы:
1. впервые введен в научный оборот ассоциативный словарь лексических средств вербализации эмоций в русском и английском языках на материале обыденной разговорной речи, создана база данных;
2. впервые метод семантического гештальта адаптирован к изучению эмотивной лексики применительно к исследованию наивных представлений эмоций в обыденном сознании носителей русской и английской культур;
3. впервые выявлены общие и отличительные черты русской и английской эмоциональности и эмотивности на примере представлений носителей русской и английской культур о четырех базовых эмоциях. Теоретическая значимость диссертационного исследования состоит в определении национально - культурных особенностей эмоциональности русских и англичан, выявлении общего и специфического в обыденном сознании и вербальном овнешнении эмоций представителями исследуемых культур.
Практическая ценность данной работы заключается в возможности применения собранного материала и полученных выводов в дальнейших кросс и монокультурных исследованиях эмоций, в том числе и в тендерном аспекте;
при подготовке лекционных и практических занятий по межкультурной коммуникации и лингвострановедению;
в практике преподавания английского языка и русского языка как иностранного;
в организации тренингов по межкультурной коммуникации.
На защиту выносятся следующие положения: 1. Вербальные способы выражения эмоций так же культурно специфичны, как и все другие представления о мире, поскольку содержание сознания носителей разных культур специфично и национальные образы сознания не отображают идентично эквивалентные культурные предметы.
2. Вербальная репрезентация эмоций в обыденном сознании дает ключ к образам эмоций, свойственным той или иной культурной общности.
3. Счастье, грусть, гнев и страх представляют собой образы сознания, которые отражают опыт интроспекции языкового коллектива в виде общих и культурно-специфических представлений о данной эмоции.
4. Различия в представлениях об эмоциях, их содержании и способах выражения можно объяснить культурными стереотипами, особенностями менталитета и коммуникативными правилами данного этноса.
Апробация работы: результаты исследования обсуждались: 1)на XIV Международном Симпозиуме по Психолингвистике и Теории Коммуникации "Языковое сознание: устоявшееся и спорное", Москва, 29-30 мая 2003г.;
2) на III Международной Конференции Тендер: язык, культура, коммуникация", г. Москва, МГЛУ, 27-28 ноября 2003г.;
4) на заседаниях кафедры английского языка № 4 МГИМО (У) МИД РФ (2003-2004 г.);
5) на заседаниях сектора психолингвистики Института Языкознания РАН (2003-2004 г.).
Структура работы: диссертация состоит из Введения, двух глав, Заключения, списка использованной литературы и двух приложений.
Во Введении обосновывается актуальность темы, определяется цель и задачи исследования, аргументируется новизна работы, теоретическая и практическая значимость, описывается материал и метод исследования.
Первая глава содержит теоретические и методологические предпосылки изучения эмоций. В главе рассматривается взаимосвязь языка, культуры и эмоций, роль эмоций в межкультурном общении, теория и практика исследования эмоций в отечественной и зарубежной науке.
Во второй главе описывается ход создания, проведение и основные характеристики эксперимента, методы обработки полученных данных, в том числе по системе семантического гештальта, предложенной Ю.Н. Карауловым. В главе приводятся и обсуждаются результаты обработки материала; делается сравнительное описание образов изучаемых эмоций в обыденном сознании носителей русской и английской культур; даются культурологические комментарии.
В Заключении подводятся общие итоги работы и формулируются основные выводы.
Культурная обусловленность эмоций
В. Фон Гумбольдта по праву признают первым языковедом, кому открылось, что язык, как ничто иное, способен приблизить к разгадке тайны человека и характера народов. Размышлениям над этой проблемой посвящены многие труды ученого. В частности в своей монографии о басках в 1801 году В. Фон Гумбольдт пишет: «Разные языки - это не различные обозначения одного и того же предмета, а разные видения (Ansichten) его. Путем многообразия языков непосредственно обогащается наше знание о мире и то, что нами познается в этом мире; одновременно расширяется для нас и диапазон человеческого существования» [Гумбольдт В., 1984, с. 9].
Именно В. Фон Гумбольдт ввел понятие «дух народа» в сравнительное языкознание как понятие необходимое, но трудно постижимое в чистом виде: без языкового выражения «дух народа» - неясная величина, знание о которой следует извлечь опять-таки из самого языка, язык же толкуется не только как средство постижения «духа народа», но и как фактор его созидания. В связи с размышлениями о связи языка и культуры народа- носителя В. Фон Гумбольдт поднимает вопрос о взаимодействии языка и мышления, пытаясь выяснить характер их взаимоотношений. «Мышление не просто зависит от языка вообще, а до известной степени оно также обусловлено каждым конкретным языком» [Там же, с. 10]. Конечной целью своего исследования В. Фон Гумбольдт считал выяснение «отношения» языков к «миру представлений» как к «общему содержанию языков».
Так называемые неогумбольдтианцы - Вальтер Порциг, Йост Трир и Лео Вайсгербер попытались претворить в жизнь глубоко интуитивное и стимулирующее наблюдение В. Фон Гумбольдта о том, что для человека мир, в котором он живет, таков, каким это мир рисует ему его язык.
Естественно, встает вопрос: независимо ли это общее содержание от конкретного языка или оно небезразлично к языковому выражению? К глубокой работе над этим вопросом, заданным еще в начале 19 века, и поиском ответа на него лингвистика и психолингвистика преступили лишь во второй половине 20 века.
Многие годы западные этнолингвистические исследования были сосредоточены вокруг гипотезы, выдвинутой Бенджамином Ли Уорфом в ряде статей в 1940-1941 гг. Уорф, вдохновленный трудами Сепира, утверждал, что каждый язык не только по-своему неповторимым образом воссоздает природу и социальную действительность, но в силу этого воплощает и закрепляет некое неповторимое мировоззрение . Говоря словами Сепира, «реальный мир» в значительной степени бессознательно строится на основе языковых навыков той или иной группы. Никакие два языка не бывают настолько сходными, чтобы можно было считать, что они отражают одну и ту же социальную действительность. Миры, в которых живут различные народы, -это разные миры, а не один и тот же мир, к которому лишь прикреплены различные этикетки» .
Э. Сепир отмечал, что «Языки очень неоднородны по характеру своей лексики. Различия, которые кажутся нам неизбежными, могут полностью игнорироваться языками, отражающими совершенно иной тип культуры, а эти последние, в свою очередь, могут проводить различия, непонятные для нас. Подобные лексические различия выходят далеко за пределы имен культурных объектов, таких как наконечник стрелы, кольчуга... Они в такой же степени характерны и для ментальной области» .
Э. Сепир в своих трудах постоянно подчеркивал необходимость анализа явлений языка в связи с явлениями культуры, необходимость изучения речи в ее социальном окружении, указывал на влияние, которое языки оказывают на поведение и мышление тех, кто на них говорит.
Гипотеза Сэпира - Уорфа (теория лингвистической относительности) заключается в том, что лексика отдельного языка структурирует и в то же время ограничивает когнитивные и экспрессивные возможности говорящего на данном языке общества. Влияние, которое слова оказывают на общество, отделяет и отличает его от любого другого общества или языковой группы . Следуя данной точке зрения, носитель языка до определенной степени связан лексикой данного языка в том, какие смыслы и как он может выразить. Язык творит картину мира, а мышление и мировоззрение носителей языка - в плену у этой картины мира. «...Мы рассматриваем культуру и язык как некое единство, которое, как можно предполагать, объединено взаимными связями, пересекающими границы между ними, и если эти связи действительно существуют, их можно, в конечном счете, обнаружить путем исследования» .
Попытками найти и объяснить эти связи можно назвать работы Р. Арре (Rom Harre), А. Вежбицкой и многих других лингвистов и психолингвистов. Они разделяют убеждение, что словарь отражает и передает образ жизни и образ мышления, характерный для некоторого данного общества, дает своего рода индекс содержания культуры и часто указывает на относительную важность различных аспектов культуры [Вежбицкая, 20016, с. 18; Хойер, 1999, с.44-67].
Для многих западных ученых, работающих над проблемами структурной семантики характерно мнение о том, что ядро языка «core vocabulary» не несет в себе культурных отличий. «...Лексическое ядро не несет в себе никаких культурных признаков...оно свободно от культуры, лишено культуры, не несет в себе литературных, эстетических и эмоциональных пристрастий» . Но культурная «нейтральность» лексического ядра в лучшем случае относительна.
Общие вопросы психологической теории эмоций
Обращаясь к исследованию эмоций в языке, невозможно не учесть мнение психологов об этом феномене. Психология эмоций не располагает единой теорией эмоциональных явлений и изобилует различными подходами к данной проблеме.
Об эмоциях пишут очень много как в художественной, так и в научной литературе, они вызывают интерес у философов, физиологов, психологов, лингвистов, клиницистов. Достаточно сослаться на систематические обзоры экспериментального изучения эмоций в работах Р. Вудвортса (1950), Д. Линдслея (1960), П. Фресса (1975), Я. Рейковского (1979), К. Изарда (2003), переведенных на русский язык, а так же работы отечественных авторов: П.М. Якобсона (1958), П.К. Анохина (1964, 1976), В.К. Вилюнаса (1973,1984, 1989, 1990), Б.И. Додонова (1978, 1987), П.В. Симонова (1962, 1975, 1981, 1987), Е.П. Ильина (2002). Роль эмоций в управлении поведением человека велика, и не случайно практически все авторы, пишущие об эмоциях, отмечают их мотивирующую роль, связывают эмоции с потребностями и их удовлетворением [Вилюнас, 1990; Додонов, 1987; Изард, 2003; Леонтьев А.Н., 2002; Фресс, 1975; Рейковский, 1979; Симонов и др.]. Более того, некоторые авторы считают, что эмоции играют первостепенную роль в обыденной жизни человека. «Эмоции и чувства, выполняя различные функции, участвуют в управлении поведением человека в качестве непроизвольного компонента, вмешиваясь в него как на стадии осознания потребности и оценки ситуации, так и на стадии принятия решения и оценки достигнутого результата» [Ильин, 2002, с. 10].
Единого определения эмоции не существует ни у психологов, ни у физиологов. Многие ученые согласны, что современное состояние изучения эмоций представляет разрозненные знания, непригодные для решения конкретных проблем. Существующие определения эмоций и теории эмоций в основном касаются лишь частных аспектов проблемы.
Психологи связывают эмоции с категорией потребности: «Эмоции -особый класс психических процессов и состояний, связанных с инстинктами, потребностями и мотивами. Эмоции выполняют функцию регулирования активности субъекта путем отражения значимости внешних и внутренних ситуаций для осуществления его жизнедеятельности» [Леонтьев А.Н., 1981, с. 553]. В.П. Симонов так же связывает эмоции с потребностями: «Эмоция есть отражение мозгом человека и животных какой-либо актуальной потребности (ее качества и величины) и вероятности (возможности) ее удовлетворения, которую мозг оценивает на основе генетического и ранее приобретенного индивидуального опыта» [Симонов 1981, с. 20].
Физиологи, указывают на тесную связь эмоций с состоянием организма, но при этом не объясняются различия между собственно эмоциями и чувствами. Например, П.К. Анохин, определяя эмоцию, пишет: «Эмоции -физиологические состояния организма, имеющие ярко выраженную субъективную окраску и охватывающие все виды чувствований и переживаний человека - от глубоко травмирующих страданий до высоких форм радости и социального жизнеощущения» [Анохин, 1964, с.339].
Во многих определениях прослеживается связь эмоции с механизмом оценки: «... эмоции в качестве процесса есть не что иное, как деятельность оценивания поступающей в мозг информации о внешнем и внутреннем мире, которую ощущения и восприятия кодируют в форме субъективных образов» [Додонов, 1978, с. 29].
П. А. Рудик (1976), давая определение эмоциям, отождествляет переживание и отношение: «Эмоциями называются психические процессы, содержанием которых является переживание, отношение человека к тем или иным явлениям окружающей действительности...» [Рудик, 1976, с.75]. По Р.С. Немову, эмоции - это «элементарные переживания, возникающие у человека под влиянием общего состояния организма и хода процесса удовлетворения актуальных потребностей» [Немов, 2000, с.573].
Я. Рейковский (1979) определяет эмоцию как акт регуляции и отмежевывается от понимания ее как субъективного психического явления. А.Н. Леонтьев (2002) также отмечает регулирующий характер эмоций, когда пишет, что к эмоциональным процессам относится широкий класс процессов внутренней регуляции деятельности и что они способны регулировать деятельность в соответствии с предвосхищаемыми обстоятельствами.
В определении К. Изарда отмечена и чувственная и функциональная сторона эмоций: «Эмоция - это нечто, что переживается как чувство (feeling), которое мотивирует, организует и направляет восприятие, мышление и действия» [Изард, 2003, с.27].
Суммируя существующие определения, Е.П. Ильин предлагает рассматривать эмоцию «как рефлекторную психо-вегетативную реакцию, связанную с проявлением субъективного пристрастного отношения (в виде переживания) к ситуации, ее исходу (событию) и способствующую организации целесообразного поведения в этой ситуации» [Ильин, 2002, с.50].
Помимо сложности исчерпывающего определения эмоций в психологии также существует путаница со смежными понятиями: настроение, эмоциональный тон, аффект, чувство. Как указывает В.К. Вилюнас, «парадоксально, но в современной психологии эмоций не разработан даже вопрос о ее объекте. В эмоциональной сфере отражения можно обозначить своего рода ядро, состоящее из «очевидных» эмоциональных состояний, таких, как страх, гнев, радость, которые обычно и служат предметом проводимых исследований. За пределами этого ядра, границы круга явлений эмоциональной природы остаются крайне размытыми»
Метод исследования, планирование и проведение эксперимента
Эксперимент базируется на методиках изучения эмоций, используемых в психологии, и методе ассоциативного эксперимента в психолингвистике. Нами были приняты к сведению следующие психологические методики изучения эмоциональной сферы личности:
1. Методика «Эмпирический анализ категоризации эмоций» разработанная Д.В. Люсиным (1999) для изучения того, как категория «эмоция» используется определенной группой людей в естественном (обыденном) языке, исходя из знаний об эмоциях. Она включает определение в самостоятельных сериях следующих показателей: продуктивной частотности, прототипичности и некатегориальности, категориальной доминантности [Ильин, 2002, с. 634].
2. Методика «Ассоциативный словарь эмоций», разработанная А.Г. Закаблуком, используется с целью определить, знают ли испытуемые признаки основных видов эмоций, выраженных через слово. Чем больше испытуемый дает синонимов на каждый стимул, тем в большей степени у него сформировано представление о смысле того или иного эмоционального понятия [Там же, с. 637].
3. Методика «Эмотивные ассоциации», предложенная Л.Н. Рожиной (1999) позволяет выявить семантическое богатство - бедность при описании испытуемыми эмоциональных состояний, степени адекватности использования тех или иных слов, удельный вес в субъективном опыте индивида тех или иных эмоций, соотношение в этом опыте эмоций разного знака. Данная методика применяется в нескольких вариантах. В варианте «Вербально - эмотивные ассоциации» респонденту предлагается либо самостоятельно описать те эмотивные ассоциации, которые возникают в ответ на названное экспериментатором слово-стимул, либо используются некоторые списки определений, что позволяет перевести индивидуальное описание переживания в некоторые общие структуры. В варианте «Синонимические ряды» испытуемым предлагается самостоятельно назвать известные им слова-синонимы, обозначающие одно и то же эмоциональное состояние, или составить цепочку эпитетов, раскрывающих эмоциональный смысл одних и тех же явлений, объектов предметов [Там же, с. 639].
4. «Методика оценки Эмоциональной устойчивости по характеристикам речи» Э.Л. Носенко основана на том, что выраженное эмоциональное напряжение находит отражение в ряде характеристик речи: структуре фраз, выборе лексики, наличии или отсутствии переформулировок и т.д. [Там же, с.543].
5. Метод проективных ситуаций, часто используемый и в психологии и в социологии, когда испытуемым предлагается представить себя в той или иной заданной ситуации и описать свои действия, мысли, реакцию и т.д.
Изучение перечисленных методик и методов позволило нам предположить, что
вербальное овнешнение эмоционального состояния может служить ключом к изучению эмоциональной сферы человека;
лексическая продуктивность при описании эмоционального состояния может свидетельствовать о сформированности представления о смысле того или иного эмоционального понятия;
лексическое богатство или бедность, адекватность использования слов сигнализирует об удельном весе тех или иных эмоций в субъективном опыте индивида и позволяет судить о соотношении в этом опыте эмоций разного знака;
продуктивная частотность (в каком проценте случаев от возможных 100%, соответствующих числу людей в группе, использовалось конкретное слово), и выявление наиболее типичных ответов дает представление о том, какие вербальные средства наилучшим образом отражают то или иное эмоциональное состояние.
Эти выводы послужили нам ключом при моделировании эксперимента данного исследования и подтверждением того, что выбранный метод адекватен задачам исследования.
Второй частью теоретической базы при подготовке эксперимента стала теория и опыт применения ассоциативного эксперимента для психолингвистических исследований.
Под ассоциацией в современной гуманитарной парадигме понимается «связь, образующаяся при определенных условиях между двумя и более психическими образованиями (ощущениями, двигательными актами, восприятиями, идеями и т.п.); действие этой связи - актуализация ассоциации состоит в том, что появление одного члена ассоциации регулярно приводит к появлению другого (других)». Психологической основой ассоциации считается «условный рефлекс» [БСЭ, с.331].
Человеческие ассоциации глубоко индивидуальны, субъективны, специфичны, они представляют собой достояние носителя языка. «Воспринимаемое слово (стимул, раздражитель) порождает в нашем сознании поистине безграничную систему связей и отношений, отражающих образы предметов, явлений, понятий, действий и слов, наше эмоциональное состояние в данный момент, а так же все то, что отложилось в житейском опыте индивида...» [Ульянов 1988, с. 12]. «Метафорически говоря, ассоциация- стык нашего сознательного с нашим бессознательным, своеобразная зона «перехода» от одного процесса к другому» [Горошко 2001, с. 16].
Характеристики русского и английского ассоциативных полей, полученных в результате эксперимента
В этом разделе приводится распределение реакций русских и английских респондентов с учетом стимула и пола, а так же вычисляются и сравниваются такие показатели лексического поля как средневзвешенное количество реакций на стимул, уровень стереотипности и лексического богатства реакций. По результатам сравнения делаются выводы об особенностях русского и английского ассоциативных полей некоторые предварительные заключения о свойствах эмоциональности русских и английских респондентов.
Характер распределения реакций и основные характеристики ассоциативного поля эмоций русских респондентов. В результате русской части эксперимента нами собрана 2961 реакция, в том числе одинаковые или близкие по смыслу. Объем словаря-классификатора составил 1.208 разных реакций. С учетом стимула и пола респондентов реакции распределились следующим образом (см. табл.2).
Анализ средневзвешенного количества реакций, полученных на четыре предложенных стимула, позволяет сделать вывод о сформированности представления о смысле изучаемых эмоциональных переживаний в опыте носителей русского языка и свидетельствует, что наиболее сформированным и репрезентированным в индивидуальном опыте русских респондентов является представление о счастье, за ним следуют грусть, гнев и страх (см. табл.3).
Анализ средневзвешенного количества реакций с учетом пола респондентов обнаруживает, что женщин отличает большая лексическая продуктивность по всем четырем стимулам. По свидетельству психологов это указывает на больший удельный вес в субъективном опыте индивида тех или иных эмоций. То есть мы можем сказать, что в среднем русским женщинам свойственно более глубокое осмысление и более экстенсивное вербальное овнешнение своего эмоционального опыта, чем мужчинам, что согласуется с экспериментальными данными и психологов и психолингвистов [см. Суханова 2001, Пинигин 2002, Горошко 2003, Ильина 2003, Ощепкова 2002].
Определение уровня стереотипности реакций по методу А. А. Залевской [Горошко 2001, с. 264], путем вычисления среднего количества разных реакций на предъявленный стимул без учета пола респондентов показало, что наибольшей стереотипностью отличаются реакции на стимул «гнев». Далее следуют «страх», «грусть» и «счастье», в порядке убывания стереотипности. Те же вычисления с учетом пола респондентов показывают, что у женщин уровень стереотипности реакций ниже, чем у мужчин (табл. 4).
Ю.Н. Караулов вместо термина «стереотипность» использует термин «лексическое разнообразие», но вычисления делаются аналогичным образом и отражают те же свойства ассоциативного поля. Бще одной характеристикой поля, по мнению Ю.Н. Караулова [Горошко 2001, с. 276], является показатель его «лексического богатства» (отношение единичных ответов к разным). Вычисление этого показателя дало следующие результаты: наибольшим лексическим богатством характеризуются реакции на стимул «гнев», далее следуют «страх», «грусть» (практически на одном уровне) и «счастье». Реакции женщин характеризуются меньшим лексическим богатством по трем стимулам, за исключением стимула «страх» (табл. 5)
Исходя из полученных показателей, мы можем сделать вывод, что для русских характерен психотип, при котором счастье и грусть доминируют над гневом и страхом. Наибольшей стереотипностью характеризуется вербальное поведение русских при демонстрации эмоций гнева и страха, и наименьшей стереотипностью, то есть большей самобытностью, оригинальностью при описании эмоции счастья. Русские женщины более многословны в своих переживаниях, а мужчины более лаконичны, но в то же время и более оригинальны или индивидуальны в вербализации своих эмоций счастья, грусти и гнева. И только женские реакции на стимул «страх» характеризуются большим лексическим богатством, чем мужские. Мужские реакции отличаются с одной стороны большей стереотипностью, а с другой большим лексическим богатством. Этот вывод совпадает с выводами Е.И. Горошко о большей стереотипности структуры мужского ассоциативного поля [Горошко 2003, с.238-239], и согласуется с данными, полученными Е.С. Ощепковой, о том, что мужчины при выполнении экспериментального задания демонстрируют большее разнообразие словаря, а женщины более продуктивны, то есть, многословны [Ощепкова 2002, с.250].
Катермина, Вероника Викторовна