Правота релятивизма. Историческое развитие антропологизма. Примеры употребления слова релятивизм в литературе

В различных отраслях человеческих знаний термин релятивизм приобретает своё осмысление (этический релятивизм, лингвистический релятивизм, физический релятивизм и т.п.).

Принцип физического релятивизма в рамках специальной и общей теории относительности и квантовой механики имеет весьма опосредованное отношение к философии релятивизма. Будучи элементом физической теории, данный принцип состоит в переосмыслении понятий классической механики (времени, пространства, массы и пр.). При этом в рамках некоторых интерпретаций современной физики имеет место неправомерное отождествление понятия "наблюдателя" (введено А. Эйнштейном) с введением "субъективного элемента" в сферу физических взаимодействий, а принципа неопределенности В. Гейзенберга - с субъективно-идеалистическим представлением о зависимости реальности от познающего субъекта.

Социально-культурный релятивизм есть акцентирование моментов своеобразия и исторической изменчивости социальных систем (общественных, культурных, языковых), их ситуативной обусловленности, замкнутости и несоизмеримости друг с другом. Данный тип релятивизма обычно восходит к отрицанию линейного развития культуры, к представлению о существовании несоизмеримых форм жизни и мировоззрений, структурирующих мышление людей определенных эпох и культур (Н.Я. Данилевский, О. Шпенглер).

К данному типу релятивизма примыкает гносеологический релятивизм, отвергающий абсолютный характер философских категорий, научных законов, чувственных представлений, кумулятивное развитие знания. Его сторонники подчеркивают нагруженность эмпирических данных теоретическими интерпретациями, зависимость теоретических терминов от включенности в теоретические схемы, обусловленность теорий мировоззренческими системами и социальными конвенциями, функциональную и содержательную зависимость знания и сознания от деятельности и общения, прерывность и неравномерность познавательного процесса.

Моральный релятивизм отрицает абсолютный характер, то есть всеобщность и принудительность морали, подчеркивая условность и ситуативность моральных норм. При этом утрачивается специфика морали как движения от сущего к должному, и мораль подчиняется, как правило, субъективным пристрастиям или общественной целесообразности (крайние варианты гедонизма и утилитаризма, граничащие с аморализмом).

Понятие философского релятивизма есть прямой результат философского спора: оно возникло как форма критической оценки сторонников вышеуказанных типов релятивизма со стороны их оппонентов. Релятивизм разделяет основные принципы историзма, социологизма и функционализма, противоположные позициям субстанциализма и фундаментализма .

Релятивизм метафизический (онтологический) по сути является утверждением, что вещи и их свойства существуют только в отношениях к другому (обычно под ним понимается дух, воспринимающий субъект). Крайним выражением такой точки зрения является, например, позиция Беркли: "То, что говорится о безусловном существовании немыслящих вещей без какого-либо отношения к их воспринимаемости, для меня совершенно непонятно… невозможно, чтобы они имели какое-либо существование вне духов или воспринимающих их мыслящих вещей".

Релятивизм гносеологический представляет собой концепции, объединяемые принципом: все наши знания относительны, они обладают значимостью лишь для определенной точки зрения, а поэтому необъективны. Такой принцип обосновывается по-разному. В философии эмпиризма релятивизм с логической неизбежностью вытекает из признания индивидуального опыта единственным источником знания: если различные индивиды устроены по-разному, обладают различным опытом, то и их знания об одном и том же различны. Первым представителем этой точки зрения в истории философии был, по-видимому, Протагор, утверждавший, что человек есть мера всех вещей. Другой предпосылкой для принятия принципа релятивизма в гносеологии является апелляция к тому, что познаваемая нами действительность находится в постоянном изменении, поэтому наши знания всегда относительны в том смысле, что истинны только в данный момент. В такой точке зрения, во-первых, не учитывается относительная устойчивость вещей и явлений, которая и делает возможным их познание, а во-вторых, вопрос о соответствии наших представлений объекту подменяется вопросом о неизменности этих представлений. Иногда обоснованием релятивизма служит ссылка на то бесспорное обстоятельство, что объект не может быть познан сразу весь и целиком, что поэтому знания о нем со временем изменяются и иногда довольно радикально. Здесь смешивается вопрос об объективности наших знаний с вопросом об их полноте, то есть объективным считается лишь окончательное, абсолютное знание, но поскольку таковое невозможно, факт изменения знаний рассматривается как доказательство их неистинности .

Этноцентризм препятствует научному исследованию культуры. Нельзя понять поведение других народов, если интерпретировать его в контексте собственных ценностей, убеждений и мотивов. Вместо этого необходимо рассматривать их поведение в свете присущих им ценностей, убеждений и мотивов. При таком подходе, который носит название "культурный релятивизм", поведение народа рассматривается с точки зрения его собственной культуры. В противовес этноцентризму культурный релятивизм разделяет свободный от оценочных суждений или нейтральный подход, предложенный М. Вебером

Средневековье породило еще и эстетический релятивизм. Его можно обнаружить у одного из тех мыслителей XIII века, которые зависели от арабов, в частности у Вителона. В своих эстетических выводах он шел за Альгазеном. Оба интересовались прекрасным главным образом с психологической точки зрения: как человек реагирует на прекрасное? Однако прекрасное они трактовали как свойство вещи не менее объективное, чем форма и величина. Все, что нам известно, известно из опыта, а опыт нам демонстрирует вещи прекрасные и отвратительные. Альгазен не спрашивал, безошибочен ли здесь человеческий опыт. Зато Вителон, обойдя своего учителя, поставил этот вопрос. И вынужден был на него ответить отрицательно. Одни цвета - писал он - нравятся маврам, а другие - скандинавам. Особенно это зависит от привычек, которые формируют предрасположенность человека, а "кто какой обладает предрасположенностью (proprius mos), такой и оценкой прекрасного" .

Вителон пришел к релятивизму, а не к субъективизму; различные люди по разному рассуждают о прекрасном, но различия происходят не только от субъективности прекрасного, но также от того, что одни рассуждают правильно, а другие ошибочно.

В эстетике имеют место и другие, подобные споры, в частности такой: если вещь прекрасна для одного, то является ли она таковой для всех, или же может быть прекрасна для одних, и отвратительна для других? Здесь предметом спора является уже не субъективизм, но эстетический релятивизм. Когда Платон утверждает, что вещи прекрасны "сами по себе", то он отрицает эстетический субъективизм, а когда утверждает, что они прекрасны "всегда", то отрицает релятивизм. А когда Юм к процитированному суждению добавляет, что "что каждый ум наблюдает различное прекрасное", то соединяет с субъективизмом релятивизм. Однако соединение этих двух взглядов не является необходимым: история эстетики знает субъективизм без релятивизма и релятивизм без субъективизма .

Релятивизм в эстетике может быть связан с отрицанием общечеловеческого содержания в истинных произведениях искусства, отрицанием преемственности между различными направлениями искусства. В СССР такой релятивизм был характерен для Пролеткульта, Лефа и т.д. .

Как философская концепция релятивизм стал особенно модным на рубеже 19 и 20 вв., когда физики и философы, придерживающиеся старых, наивно-материалистических представлений о веществе (которое отождествлялось с материей), о массе и т.д., столкнулись с новыми физическими теориями; их правильное философское осмысление требовало иных, диалектико-материалистических представлений, с точки зрения которых наши знания относительны не в смысле отрицания объективной истины, а в смысле исторической условности приближения их к этой истине. Неумение же или нежелание стать на эту точку зрения приводило к утверждениям об абсолютной относительности знаний, о полной их условности .

В настоящее время "система" является определенного рода представлением объекта, когда оно только "проекция", "модель" и т.д., совпадающее с оригиналом только в "определенном отношении", то иногда считается, что все зависит от того, в какой системе объект рассматривать, какую выбрать "систему отсчета". Иначе говоря, иметь объективную картину действительности, оказывается, вообще нельзя. А если можно, то только как результат некоторой интеграции, суммирования возможно большего числа "проекций" и "моделей". Привилегированной системы нет, как нет привилегированной системы отсчета, - вот конечный вывод подобного рода рассуждений. А это и есть "системный" релятивизм. Он основан на том, что мы не можем, как иногда утверждают, и в определенных пределах правильно утверждают, сравнивать непосредственно некоторую систему и саму реальность, для этого мы должны встать в некоторую "третью" позицию. А для этого мы должны построить более широкую систему теоретических представлений, в которой оказались бы сравнимыми первая система и сама реальность. Но для того чтобы эта третья система могла нам служить надежным критерием для сравнения первой системы с реальностью, она сама должна быть сопоставлена с этой реальностью, а для этого должна быть построена четвертая система и так далее до бесконечности .

В качестве следствия жизнефилософского начинания экзистенциализма возник всеобщий релятивизм, грозивший полностью упразднить окончательную безусловность в философии. Недаром философия жизни с особой предрасположенностью соединялась с историческим сознанием, исходившим из разнообразия любых жизненных проявлений у разных народов в разные времена. Жизнь, этот "Сфинкс", в ходе истории постоянно изменяется, и вместе с ней изменяются любые человеческие воззрения и оценки. Нигде тут не должно полагаться чего-то устойчивого.

Здесь нет надобности прослеживать, насколько этот релятивизм укоренен в существе философии жизни, насколько он может быть преодолен посредством более глубокого осмысления ее основ. В любом случае, он имел место как фактическая разработка и определил то положение, исходя из которого понимают выступление экзистенциальной философии. Последняя, в отличие от возникшего таким образом релятивистского растворения и распада, вновь попыталась добыть прочную опору, нечто абсолютное и безусловное, что находилось бы по ту сторону любой возможной изменчивости.

Подобная задача неизбежно возникала внутри философского развития уже из разработок философии жизни и исторического сознания. Однако в том духовном положение что господствовало в Германии по окончании Первой мировой войны, она должна была ощущаться тем более настоятельной и привлекать к себе также и широкие круги общественного сознания. В то время, когда всем прочным порядкам угрожал распад и все обычно считающиеся нерушимыми ценности оказывались сомнительными, то есть тогда, когда релятивизм отныне перестал быть уделом одинокого мышления и начал разлагать объективные жизненные порядки, неминуемо должна была пробудиться потребность в окончательной, безусловной опоре, которая была бы неподвластна стихии этого всеобщего распада. Поскольку же человек разочаровался в любой объективной вере и для него всё стало сомнительным, поскольку все содержательные смыслы жизни были поставлены изменчивостью под вопрос, остался лишь возврат к собственному внутреннему, чтобы здесь, в окончательное предшествующей всем содержательным установкам глуби, добыть ту опору, которая более не принадлежала бы объективному миропорядку. Это предельное, глубинное ядро человека обозначают заимствованным у Кьеркегора понятием существования .

Наличие устойчивых культурных особенностей, "информационного кода", определяющего образ мыслей, чувствования и поведения людей, легло в основу другой концепции философии истории - исторического релятивизма. Не существует общих, одинаковых для всех народов закономерностей. Каждая человеческая общность уникальна. Единая ткань исторического процесса решительно разрывается немецким философом, сторонником "философии жизни" О. Шпенглером (1880-1936). Каждая социальная целостность, "культура" в его терминологии, является уникальным организмом, который расцветает, подобно полевому цветку, на строго ограниченной местности, к которой он остается привязанным навеки. Каждая культура имеет свою душу - некое первоначало, из которого развертывается все богатство конкретных социальных явлений. Душа уникальна, следовательно, скудная линейная схема истории, считал Шпенглер, должна быть заменена на другую историческую реальность, где разнообразие превалирует над единством .

Гносеологические установки Шпенглера, на которых он строит свою историософскую концепцию - это, прежде всего, крайний субъективизм и релятивизм, воинствующий антиинтеллектуализм. Как и для всей философии жизни, исходным понятием для Шпенглера выступает "жизнь". В отличие от Дильтея она отнюдь не сводится к духовной жизни, но включает, как и у Бергсона, сильнейшую биологическую, точнее виталистическую, тенденцию. Шпенглер принимает, правда без подробных объяснений, некое творческое жизненное начало, сходное с жизненным порывом Бергсона, но без присущего тому религиозного оттенка. В этом начале он видит наиболее глубокую основу и исток всей культурной жизни человечества .

Теория познания Шпенглера представляет собой крайнюю форму релятивизма и скептицизма. Для него принципиально не существует знания об объективном мире, а следовательно, и объективной истины. Согласно Шпенглеру, поэтому для подлинного мыслителя нет абсолютно правильных или абсолютно неправильных точек зрения. Все относительно, все изменчиво, все преходяще .

Концепция немецкого философа-экзистенциалиста К. Ясперса (1883-1969) представляет собой еще одну своеобразную попытку разрешения противоречий между идеями исторического прогресса и исторической самобытности - прогрессизма и релятивизма. С его точки зрения, история человечества начинается с доисторической, единой для всех стадии, на которой отсутствует историческое самосознание. На следующей стадии, стадии древних культур, таких, как Египет и Вавилон, происходит разобщение человеческих сообществ, исторический процесс приобретает локальный характер. Наконец, в I тысячелетии до нашей эры, примерно между 800-200 годами до н.э. возникает так называемая осевая эпоха, когда одновременно в Китае, Индии, Персии, Палестине, Древней Греции возникает движение, которое формирует современный тип человека. В осевую эпоху возникают мировые религии, философия, возникает рационально-рефлексивное отношение человека к миру, формируются способности к предельно широким обобщениям. Локальность человеческих сообществ разрушается перед лицом "последних" вопросов бытия. В этот период возникает "философская вера", предполагающая необходимость в нашей жизни прорыва к трансцендентному (запредельному). Философская вера - это своего рода "ученое незнание", осознание ограниченности рациональных методов познания при решении "предельных" вопросов и осознание необходимости постановки этих вопросов. "Ось" связи земного мира с миром Абсолюта, вечности, возникнув однажды, не исчезает. Человек постоянно в той или иной форме соизмеряет себя с Вечностью, а тем самым осуществляет стремление к единству разрозненных исторических событий. На четвертой стадии, в "век науки и техники", это стремление к интеграции человеческих усилий в движении к Абсолюту подкрепляется научными достижениями. Однако процесс этот противоречив и не завершен, история "открыта" .

Фактически, тезис субъективизма неоднократно соединялся с тезисами релятивизма, плюрализма, иррационализма или скептицизма, которые являются результатом схожей минималистской позиции разума, хотя логически они субъективизм не имплицируют, и сами из него не следуют. Отсюда возникла разнородность позиций: субъективизм с релятивизмом и без релятивизма, релятивизм без субъективизма, субъективизм соединенный с плюрализмом или без него и т.д. Схожим образом и объективизм по мере разворачивания истории соединялся с другими теориями, выросшими на фоне максималистской позиции разума .

В философии естественных наук релятивизм нашел свою гносеологическую опору в ныне широко известной концепции несоизмеримости. Авторы этой концепции - Н.Р. Хансон (это он первый ввел в оборот термин "переключение гештальта" и сформулировал представление о сменах теоретических взглядов на мир как о переключениях гештальта), Т. Кун и П. Фейерабенд .

Понятие релятивизма

Австрийский философ и логик, представитель аналитической философии и один из самых ярких мыслителей XX века Людвиг Витгенштейн ввел в философский оборот термин «языковые игры». По аналогии можно предложить концепт «философские игры» как частный случай интеллектуальной игры вообще.

Интеллектуальный игрок способен занимать как позицию догматика «всегда прав», так и позицию ироничного незнания «сократовское притворство в невежестве» (учителя и ученика), в равной степени позицию скептицизма и агностицизма, диалектика и непроходимого метафизика. Иными совами, проявить способность эдакого философского хамелеона.

Бытует мнение, что вся история науки и философии – это вечный праздник релятивизма. Попробуем приоткрыть завесу, что стоит за таким суждением.

Релятивизм (от лат. relativus – относительный) – методологический принцип, состоящий в метафизической абсолютизации относительности и условности содержания познания.

Моральный релятивизм (этический релятивизм) – принцип, согласно которому не существует абсолютного добра и зла, отрицание обязательных нравственных норм и объективного критерия нравственности. Моральный релятивизм является противоположностью моральному абсолютизму.

Многие люди полагают, что в разное время и в разных местах понятия морали и нравственности не просто отличаются, но могут быть прямо противоположными. Поэтому мораль есть принятые в обществе правила, а не нечто абсолютное и данное свыше. По мнению доктора философских наук, профессора В.Н. Поруса, моральный релятивизм легко перерождается в принцип «все дозволено», обесценивая нравственность вместо предполагаемого выбора из нескольких альтернатив.

Моральный релятивизм проявляется в двух формах:

1. Всякая мораль относительна, потому что относительно само добро. Фактическое состояние морали принимает за самое мораль. Существуют правила игры, необходимые каждому общежитию и устанавливающиеся в нем сообразно времени, месту, и, естественно, удобству тех, кто в данном общежитии играет на первых ролях. Эти правила, конечно, претендуют на некую абсолютность и порождают мираж некоего абсолютного добра – но лишь наивность способна в этот мираж поверить. Сами правила, в морали, демонстрируют свою условность: в конкретных ситуациях они постоянно противоречат друг другу, так что твердо и неукоснительно держаться одного правила – значит быть слепым ко всем остальным. Мораль – правила игры, но сами «игры» могут быть разными, а «добро» постулируется их правилами. То есть в своих пределах абсолютны, скорее, правила, само их существование, раз уж человек не выживает вне общежития. Абсолютна, может быть, правильность (праведность, послушность), но уж никак не добро.

2. Всякая мораль относительна, потому что абсолютно лишь само добро» готовой отказаться от собственных правил, если их точное соблюдение, праведность, к добру явно не ведет. Фактическое состояние морали весьма далеко от должного, но главное в том, что, как бы ужасен ни был этот разрыв, должное, или добро, это нисколько не умаляет. Абсолют добра, раскрывающийся лишь в каждой конкретной ситуации, воспрещает абсолютизировать общие правила, – предполагает, таким образом, высокий «релятивизм», а также упорно склоняет индивида к моральной автономии, – к тому, чтобы за свою мораль каждый отвечал сам, перед собою, не имея возможности сослаться ни на общее мнение, ни даже на предписанные самим господом Богом святые заповеди.

А может ли быть «абсолютной» – сама мораль? – Такая мораль была бы уже не моралью в собственном смысле слова (то есть в смысле правильности, кодекса сакральных заповедей), – она была бы тем, что нам более или менее знакомо под именем человечность, гуманность. Человечность – без правил.

Релятивизмом обычно называют разновидность довольно безответственной скептической позиции, при которой последовательно избегают прямых ответов на поставленные вопросы под предлогом того, что «все относительно». Является ли человек божественным творением или результатом биологической эволюции (или может быть, и тем и другим одновременно)? Релятивист скажет, что все относительно, в рамках научного мировоззрения ответ будет одним, а в рамках религиозного мировоззрения другим. Это, конечно, верно. Но допустим, что нас в самом деле интересует происхождение человека, а не рамки тех или иных мировоззрений, Тогда ответ релятивиста вряд ли нас сможет удовлетворить. Релятивист говорит нам о том, что разные люди думают по поводу интересующей нас проблемы. Это может быть весьма поучительным, но не дает нам никакого определенного ответа на поставленный вопрос. Однако релятивисту наш поиск определенного ответа кажется наивным. Он думает, что его знание разных точек зрения на данный предмет говорит о предмете больше, чем каждая из этих точек зрения по отдельности, и чем может сказать любая новая точка зрения, которую можно будет поставить в ряд уже существующих. Когда релятивисту указывают на разницу между знанием разных точек зрения на предмет и знанием самого предмета, он возражает, говоря, что так называемое знание предмета это ни что иное как особенная точка зрения, которую пытаются выдать единственно верную. (А если она вправду единственно верная?)

Можно ли быть релятивистом, не будучи при этом скептиком? Если иметь в виду ту форму релятивизма, которая была описана, это вряд ли возможно. Однако более сильные формы релятивизма в отличие от описанной не влекут за собой скептических следствий. Скептический релятивист может оказаться прав в том, что некоторые вопросы не имеет определенных ответов. Это можно понять в том смысле, что такие вопросы плохо поставлены, хотя скептик, конечно, не согласится с таким истолкованием релятивистских аргументов. Но релятивист не обязан быть скептиком. Более сильные формы релятивизма позволяют не только отбрасывать определенные вопросы как плохо поставленные, но и ставить новые вопросы, имеющие точные ответы. Конечно, эти точные ответы могут снова оказаться в сфере релятивистского скепсиса. В такой диалектике нет ничего необычного. Утрата и восстановление определенности происходят в истории науки достаточно часто, причем это далеко не всегда связано с релятивизмом.

Продемонстрируем сильную форму релятивизма на простом примере. Андрей и Лена спорят о том, является ли Калининград большим городом. Лена утверждает, что Калининград большой город, а Андрей с ней не согласен. В разговор вступает Сергей и говорит собеседникам, что их спор не имеет смысла, поскольку мнения Андрея и Лены определяются их разным опытом городской жизни: Лене, которая переехала в Калининград из Вологды, Калининград кажется большим, а Андрею, который родился и вырос в Москве, Калининград кажется маленьким. Калининград большой по отношению к Вологде, но маленький по отношению к Москве. Выслушав Сергея, Андрей и Лена забывают о своих разногласиях и сообща обвиняют Сергея в релятивизме. Они признают, что пока не знают точного ответа на поставленный вопрос, но говорят, что надеются его вместе найти или по крайней мере сделать какие-то шаги в этом направлении. Андрей и Лена даже готовы допустить, что столкнулись с философской антиномией, которая не имеет однозначного решения. Но несмотря на эту широту взглядов им не нравится, когда Сергей вместо того, чтобы просто остаться в стороне, если этот спор ему неинтересен, вмешивается и говорит, что спор не имеет смысла, потому что все относительно.

Сергей действительно на этом настаивает и затем делает следующее предложение. Вместо того, чтобы спрашивать, большой Калининград или нет, лучше сравнить Калининград с Вологдой или Москвой. То, что Калининград больше Вологды, но меньше Москвы, очевидно. Андрей и Лена согласны с тем, что это очевидно, но говорят, что это еще не решает их спора. Лена предлагает такую аналогию. Яблоко может быть краснее другого яблока только в том случае, если оба яблока красные. Аналогичным образом город может быть больше (или меньше) другого города только в том случае, если оба города большие (или оба маленькие). Так что надо сначала разобраться с Калининградом, а уже потом сравнивать этот город с другими. Андрей замечает, что если принять эту аналогию, то получится, что Калининград является одновременно большим и маленьким, что нелепо. В конце концов, Андрей и Лена вынуждены признать, что Сергей решил их проблему, хотя и не ответил прямо на поставленный вопрос.

Обратим внимание на две стадии релятивизма Сергея. На первой скептической стадии Сергей указывал на то, что ответ на обсуждаемый вопрос зависит от скрытого переменного фактора и поэтому сам является переменным. Это давало Сергею право утверждать, что вопрос не имеет определенного (то есть единственно правильного) ответа. На второй конструктивной стадии, на которой проблема была наконец решена, Сергей использовал более общее понятие отношения, чем отношение зависимости. Это более широкое понятие отношения, под которое попадает отношение «больше», позволило Сергею ставить новые вопросы и давать на них определенные ответы. С этой новой релятивистской точки зрения причина прежнего затруднения становится ясной. Свойство «большой» является производным от отношения "больше", возникающим при фиксации второго термина этого отношения. Андрей и Лена не могли прийти к общему мнению, потому что они различным образом фиксировали этот второй термин, не отдавая себе в этом отчета.

Релятивизм второй стадии является более сильным, чем релятивизм первой стадии в следующем точном смысле. На первой стадии Сергей диверсифицировал понятие большого, указывая на то, что Андрей и Лена понимают его различным образом. На второй стадии Сергей показал, что взятое само по себе это понятие является вовсе бессмысленным. Последовательный отказ от старого понятия позволил Сергею ввести новое понятие и объяснить проблематичный характер старого.

Таким образом, релятивизм может быть серьезной философской позицией, если под релятивизмом понимать тезис о необходимости развивать общезначимые понятия, такие как истина, объективность и знание, в терминах отношений между различными точками зрения, а не независимо от них. Понятийные конструкции, с помощью которых это осуществляется, называют релятивистскими схемами или рациональностями.

Можно выделить несколько типов релятивизма.

Негативный релятивизм – релятивизм софистов, релятивизм, утверждающий неистинность любых суждений на основании всего лишь того, что они высказаны человеком. «Мысль изреченная есть ложь».

Формальный релятивизм выражается стандартными фразами «в этом есть доля истины», «он в чем-то прав» и т.д. Такой релятивизм подразумевает, что существуют некие «правда», «истина», пока еще недоступные нам из-за ограниченности наших познавательных возможностей. Поэтому кто бы что бы ни говорил, ни писал, он лишь частично отражает «истинную суть предмета», выражает лишь долю истины. Такой релятивизм, понимаемый как следствие неполноты знаний, чаще всего свойственен ученым, по мнению которых его можно преодолеть путем построения единственно верной всеохватывающей теории.

Более конструктивен прагматический релятивизм , утверждающий равноправие всех философских концепций на основании того, что невозможно провести рациональное сравнение между ними и выбрать «лучшую». Мало того, если у философской концепции есть свои приверженцы (а хотя бы один уж точно есть – ее автор), значит, она прагматически соответствует каким-то целям, помогает в решении мировоззренческих задач. Понятно, что прагматический релятивизм фактически неустраним: у каждого своя правда, каждый пашет на своем поле. При совместной же деятельности (на общественном поле) прагматический релятивизм уравновешивается прагматическим же плюрализмом.

В качестве отдельной разновидности можно выделить постмодернистский релятивизм . По сути, декларируемая плюральность, релятивность постмодерна представляет собой вариант негативного релятивизма. Правда, не столь примитивного и плоского, как у софистов. Представители постмодерна отрицают не саму возможность философского познания, а лишь сложившуюся за тысячелетия ее монистическую форму, отрицают возможность и необходимость построения не только единой философской системы, а и вообще каких-либо систем. Философия постмодерна – это философия не грандиозных полотен, а философия лоскутного одеяла или даже разметаемого ветром ковра палых листьев, философия вытравливания догм, философия мелких шажков, разбегающихся глаз, языковых игр и приколов, пинков и щипков. Она негативна и разрушительна. Но в этом-то и позитивна: от отрицания монизма до понимания релятивизма один шаг.

Анархический релятивизм , выражаемый формулой «дозволено все », по сути, представляет собой постмодернистский плюрализм, перенесенный в область эпистемологии. В своем позитивном содержании этот релятивизм есть доведенный до логического предела прагматический релятивизм – если что-то существует, значит это кому-нибудь нужно. Такой подход наиболее ярко выразил Фейерабенд в своей концепции эпистемологического анархизма, где и была провозглашена процитированная в начале абзаца формула. Анархический релятивизм провозглашает: что бы тебе ни пришло в голову, это имеет право на жизнь, это обязательно чему-то соответствует в Мире.

Абсолютный релятивизм можно представить как закономерное развитие фейерабендовского анархизма. Провозглашается лозунг «необходимо все » – развитие познания, полнота понимания предмета возможны не просто при утверждении равноправия различных позиций, а исключительно при признании необходимости всех точек зрения, всех уровней рассмотрения предмета, необходимости как грандиозных полотен-систем, так и легких зарисовок-гипотез. Абсолютный релятивизм не отрицает объективности познания, не сетует, что оно неизбежно неполно из-за ограниченности человеческого интеллекта, не утешается прагматичностью фрагментарного знания, а утверждает, что развитие познания как целостного только и возможно на просторах релятивизма. Вся история науки и философии – это вечный праздник релятивизма. Осталось только сделать еще один шаг: поселить этот карнавал в собственной голове.

Философия релятивизма

Как мировоззрение релятивизм обнаруживается в истории в форме интеллектуального и духовного диссидентства, еретичества – вызова догматизму господствующих мыслей – либо в форме скептицизма или здравого практицизма. Релятивизм предостерегает от догматизма, от сознания собственной непогрешимости и, следовательно, деспотизма. Он указывает на то, что у человека нет тонких универсальных критериев добра и истины, и тем самым лишает оснований какие-либо претензии на обладание абсолютной истиной и знанием абсолютного добра. Свою респектабельность релятивизм сохраняет воздержанием от нигилизма. Критики же релятивизма это воздержание стремятся не замечать. И попрекают релятивистов неизбежным для них имморализмом. Наиболее последовательный и бесстрашный релятивист, Ф.Ницше, оказался менее всего защищенным от этих попреков. Впрочем, при этом он вполне искренне демонстрировал, что такого рода попреки, как и те, от кого они исходили, его не волновали.

На примере Ницше и эпохи Ницше в европейской философии можно видеть, сколь эвристичен и стимулятивен релятивизм в теории. Релятивизм с особой настойчивостью требует непременной ревизии исходных принципов теоретизирования, критериев анализа эмпирических данных и оценки фактов. Релятивизм предохраняет от авторитаризма и доктринерства. Это касается как теории, т.е. принципиального и обоснованного размышления о нормах и ценностях человеческого существования, так и рефлексии по поводу практики – поведения в соответствии с нормами. и ценностями. Однако мера допустимости релятивизма на разных уровнях размышления и деятельности различна. Релятивизм последователен, но не универсален. Сфера его применения как методологического принципа ограниченна. Релятивизм сам – относителен. Можно ли корректно установить меру этой относительности?

Одно из существенных «аксиологических» откровений релятивизма заключается в следующем: нормы, ценности, стандарты и правила, которыми руководствуются люди, точнее, которые исследователь обнаруживает функционирующими в данной системе культуры, не могут сами по себе считаться истинными, естественными, т.е. соответствующими «природе человека», или абсолютными. Уместнее было бы говорить об адекватности норм и ценностей тем задачам, которые стоят перед людьми в данных обстоятельствах, т.е. о том, насколько эти нормы и ценности способствуют реализации людьми стоящих перед ними целей.

В самом деле, что значит «абсолютное», «универсальное», «естественное»? Для обыденного ума это нередко такие суждения, которым нет возможности найти альтернативы, по поводу которых неочевидны аргументы для возражения, которые разделяются «всеми».

Общераспространенность высказывания Р, конечно, не свидетельствует о его обоснованности. Некоторые идеи и ценности распространяются посредством суггестии, или индоктринации, или моды, и само их обнаружение в пространстве публичной коммуникации и интериоризация могут не осознаваться индивидом. Он просто слышит в себе их голос и делает вывод о естественности их происхождения или содержания, из чего сам собой напрашивается вывод об их абсолютности и универсальности. Призыв Ницше к пересмотру всех ценностей и был спровоцирован протестом против нерефлексированности массового ценностного сознания, пониманием необходимости рационализации ценностей, очищения их от рутинных предрассудков. Это касалось и тех базовых норм и ценностей, культурное значение которых могло бы быть несомненнным, если бы не те контексты – социальный, идеологический, практический, – в которых они функционировали. Но одно дело социология и психология социальной динамики ценностей и другое – их независимое от конкретного индивида содержание, сколь бы неприемлемой ни была такая характеристика ценностей для просвещенного прагматистского ума.

Из понимания свершенности события «Бога нет» или «Бог умер», какой бы характер это событие (событие произнесенности высказывания) ни носило или в каких бы терминах оно ни интерпретировалось (случившейся пропажи или переосмысления состояния ума), есть только один вывод: жизнь сама по себе не имеет смысла, и перед человеком стоит задача обрести смысл. Сартр выразил это следующим образом: «Пока вы живете своей жизнью, она ничего собой не представляет, вы сами должны придать ей смысл, а ценность есть не что иное, как этот выбираемый вами смысл». Можно допустить, что это вопрос употребления слов – как обозначить процесс осмысления человеком своей жизни. Можно сказать, что человек «изобретает» ценности, чтобы подчеркнуть, что они не укоренены в природе вещей и не нашептываются, не открываются человеку Богом. Но вот вопрос: насколько новационно каждое такое изобретение, т.е. насколько оно является изобретением, а не обретением, – если вместе с тем приходится признать, что в этой сфере прогресс изобретательства оказался довольно скудным? То, что смыслообретение переживается каждым на пороге совершеннолетия или (что случается реже) в переломные моменты жизни как собственное изобретение, в более широкой перспективе представляет собой не более как еще одно «изобретение колеса». Поэтому необходимо различать психологию ценностного сознания, с одной стороны, и динамику ценностей в культуре, механизмы функционирования культуры, с другой.

Вместо слова «изобретение» или аналогичного ему «делание» точнее было бы говорить об адаптации, приложении, применении. То, что в юношеском порыве воспринимается как изобретение, или открытие своего в себе, может быть всего лишь адаптацией элемента: из предлагаемого культурой меню опций к собственной ситуации. В более широком плане или в более строгом смысле это – обустройство себя в пространстве наличной культуры и обретение свободы за границей произвола. Этот процесс может пониматься таким образом, что человек N осваивает именно свое пространство в культуре, которое остается соотнесенным именно с ним, обусловленным им, подотчетным ему. Так, в практической деятельности достижение успеха означает не только достигнутость поставленной цели, но и освоение человеком N того социального пространства, в котором значим успех его усилий; в частности, освоение может заключаться в преобразовании этого пространства и изменении принятых в нем правил игры под себя. Но «под себя» имеет при этом определенные рамки легитимности – воздержание от произвола. Критерий же произвола – надситуативен и надперсонален.

Есть некоторые базовые нормы и ценности, распространение которых трудно объяснить механизмом инфекции – заражением. Например, золотое правило нравственности присутствует во всех культурных традициях и заявляется в качестве одного из основополагающих принципов человеческого общежития. Оно возникло практически параллельно в различных культурах, у различных народов, и его возникновение имело вполне реконструируемые, а значит и рационализируемые социально-исторические предпосылки. Релятивистская точка зрения состоит в том, что нет такого императива, существующего в данной культуре в качестве безусловного, относительно которого в другой культуре не существовало бы прямо противоположного. Или же, в более сильной версии, нет такого нормативного и ценностного положения даже в одной культуре, относительно которого трезвый ум, в ней же сопребывающий, не мог бы высказать иного, прямо противоположного и не менее убедительного. Такого рода интеллектуальные наблюдения мы находим не только в «посленицшевскую эпоху».

Крайний абсолютизм и крайний релятивизм провоцируются предельными акцентациями действительных качеств ценностного, в частности, морального сознания. Ценностное сознание двойственно. Эта двойственность задается «растяжками» идеального и реального, должного и сущего, абстрактного и конкретного. Еще Аристотель в своей схеме этических добродетелей – от середины к крайностям – предпринял попытку ослабить эти растяжки. И хотя он представил золотую середину как реализуемую возможность практического действия, ее достижимость в конкретном человеческом поступке затруднена. Дело не только в том, что обретение человеком N золотой середины в ситуации S свидетельствует о его практической мудрости и, стало быть, о значительной степени его нравственного совершенства. В реальности разнообразных взаимоотношений между людьми возникающие нравственные задачи редко исчерпываются разрешением одной только антитезы, скажем из тех, которые выделял Аристотель, – трусости и отваги, скупости и мотовства, распущенности и апатии. Исполнение обязанности в отношении одной задачи приводит к необходимости решать другую задачу и тем самым демонстрирует неисполненность другой обязанности. Здоровье – важный аргумент против распущенности; но честь и правда порой значительно выше здоровья. Из этого обозрения легко сделать вывод: добродетель – относительна, правильное – условно.

Так что релятивизм в нормативном или аксиологическом планах предостерегает, во-первых, от восприятия каждой конкретной ситуации выбора как предельной ситуации, в освоении которой возможно решение всех стоящих перед человеком задач, осуществление предназначения, и, во-вторых, от упования на то, что принятие решения в конкретной ситуации выбора возможно по схеме, основанной на знании «абсолютной» и «универсальной» ценности. В этом смысле в ситуации S человек X должен находить конкретное и неповторимое решение – в каждой ситуации самим актом решения устанавливаются свои неповторимые абсолюты, т.е. критерии выбора и принятия решения. По-видимому, такова психология решения практических задач. Люди занятые (но не настолько, чтобы ничего уже ни вокруг, ни в себе не видеть) могли заметить, что при плотно заполненных клеточках делового еженедельника осуществление каждого пункта воспринимается как небольшое, но свершение, сам факт которого может переживаться как обретение абсолютной свободы, пусть на тот только миг, пока в текучке дел не надо уже думать об исполнении следующего пункта в деловом плане дня (недели). Удовлетворение от исполнения пустякового дела может быть соразмерным удовлетворению от исполнения дела трудного; в исполнении пустяка, может быть, даже больше радости, поскольку завершенность достигается с меньшими усилиями, легче. Конец удачной недели усиливает ощущение осуществленности замысла, самореализации, достижения конца, т.е. – психологически – пребывания в (своеобразном) абсолюте. Так же и разрешение напряжения в усилии любовного экстаза на миг рождает ощущение экзистенциальной пустоты; вульгарное «кончить» в этом контексте приобретает существенный смысл: достигнуть предела, по ту сторону которого уже как будто нет желания, нет воли, а самой естественной представляется смерть.

Релятивизм здраво и обоснованно намекает на иллюзорность таких впечатлений, при несомненной индивидуальной значимости вызванных ими переживаний в рамках самой ситуации. Учитывая психологию переживания человеком ситуации выбора, принятия решения, усилий по его реализации, осознания успеха и т.п., в конкретных ситуациях уместнее говорить не об абсолютности тех или иных требований, а об их приоритетности. Императивно и ценностно приоритетное требование в отношении одной нравственной задачи оказывается подчиненным в отношении другой задачи. В этом плане значение требований в меняющихся ситуациях различно – ситуативно изменчиво. Такова предпосылка морального решения – оно индивидулиазированно. По собственной логике оно универсализуемо, хотя отнюдь не всегда универсально: N поступает не просто практично или благоразумно, но еще и достойно. Этим нравственная установка в отношении действия мотивационно отличается от праксеологической.

Релятивизм настаивает на историчности и изменчивости норм и стандартов человеческого поведения. Однако недостаточно сказать, что мораль как таковая ситуативно и индивидуально изменчива. За изменчивостью ситуаций и индивидуально принимаемых решений (изменчивостью, обнаруживаемой в строгом смысле слова в нравах, а не в морали) сохраняются определенные надперсональные ценностные позиции и установки. Их и можно было бы назвать «твердыми моральными принципами», или базовыми положениями морали. Золотое правило или заповедь любви – из их числа. Стоит с этой точки зрения посмотреть на их многотысячелетнюю историю. Они существенно не изменились в своих основных формулировках и предполагаемых ими значениях. Что изменялось, исторически и конъюнктурно, так это формы осмысления, рационализации или коррупции базовых норм и ценностей, в том числе золотого правила (что само по себе могло бы составить предмет занятного историко-культурного исследования).

При этом вопрос о значимости происходивших изменений норм и стандартов нуждается в прояснении. Например, заповедь «Возлюби ближнего своего» известна по крайней мере со времен Книг Моисеевых как принцип взаимоотношений между соплеменниками, – но в новозаветной этике она получает существенное расширение, прорывающее этноконфессиональные границы. Однако, по-видимому, только в Новое время эта заповедь осмысливается как действительно универсальное, гуманистическое требование. Заповедь «Не убий» в дебатах о запрещении абортов получает несомненное расширение благодаря конкретизациям типа «Не убий плода во чреве матери». Или заповедь «Не лжесвидетельствуй» уточняется в правиле открытости и честности при заключении коммерческой сделки, при составлении налогового отчета и т.д., т.е. предлагается поверять им материальные частные или корпоративные интересы. Известные от века заповеди тем самым не меняются – они развиваются и уточняются в своем проективном (но не нормативном) содержании.

В рамках прагматизма Рорти проговаривает важную задачу мышления и, по-видимому, духовной активности вообще – «достигать согласия между людьми... » (Рорти Р. Релятивизм: найденное и сделанное). Само по себе это – очень важное положение, в особенности в плане понимания морали. Однако эта формулировка имеет содержательное продолжение: «...согласия между людьми относительно того, что им следует делать». Из текста ясно, что согласие достигается относительно тех целей, к которым люди стремятся, но не ясно, является согласие целью самой по себе наряду с достижением практического результата совместных действий или же согласие является желательным ради какого-то другого практического результата, т.е. средством. Заповедью любви также требуется согласие. Но согласие в милосердии – иного рода, чем в слаженности действий. Мораль, строго говоря, конечно, требует согласия, но при этом в своих высших проявлениях уповает на единение – духовно возвышенное единение. Душевный резонанс, духовное единение являются, с точки зрения нравственности, ценностями самими по себе. Скажем, согласованность группового действия, лихо обустраиваемого г-ном Дольмансе, безусловно ценна, если иметь в виду его нескрываемо «дидактическую» цель – обеспечить достижение каждым участником вожделенного конца (в романе маркиза де Сада «Философия в будуаре»); между участниками этого сложного действия достигается несомненное понимание и единство душевного порыва партнеров, оно опосредовано активной взаимопомощью. Эта слаженность в действии впоследствии будет эффективно использована для ритуально-брутального осквернения невинной женщины. Но достаточно ли такой функциональной характеристики действия, как согласие, для его адекватной ценностной квалификации? Если не видеть этого различия между согласованностью, согласием и единением, то дистинкцию между нравственным и праксеологическим планами действия, шире – жизни – можно в самом деле игнорировать как несущественную. И тем самым показывать, что в рамках предлагаемой модели философствования при анализе норм и ценностей спецификации последних не предусматриваются.

Между тем, подобного рода спецификация имеет смысл, наработанный в процессе исторического развития европейской философии разными мыслителями – как классическими (Аристотелем или Кантом, например), так и постклассическими (Дж.Э.Муром, например). Такая спецификация обусловлена тем, что человеческая практика, целостная в идеале, фактически является внутренне неоднородной и противоречивой. Реализация пруденциальных и утилитарных целей зависит от согласия (как согласованности действий), достигаемого агентом деятельности с другими агентами как компаньонами и партнерами при условии совместности деятельности, и лишь отчасти зависит от согласия (как договоренности) с конкурентами на рынке товаров и услуг. И в том, и в другом случае человек выступает как носитель частных интересов. Эти интересы могут модулироваться рынком, законодательством и культурой, вгоняться в цивилизованные рамки, – однако успех пруденциальных и утилитарных усилий прямо зависит от того, насколько мотивация агента этих усилий сориентирована на собственно пруденциальные и утилитарные цели. Привнесение нравственных или (что случается существенно реже) эстетических мотивов в деятельность такого рода в конечном счете разрушительно для нее. Другой вопрос, что нравственная, религиозная, эстетическая ориентированность в пруденциально-утилитарной деятельности становится дополнительным позитивным фактором достижения успеха. Но это другой вопрос. С социологической, психологической или нормативной точек зрения, достижение успеха и достижение единения с другими людьми как отдельные приоритетные цели различны. Соответствующие им усилия по-разному мотивированны, детерминированы различными ценностями. Так что в них действуют разного рода обоснования, нормы и санкции. Исследовательские установки, позволяющие игнорировать эти различия, нуждаются в дополнительном объяснении.

В разделяемом Рорти подходе нормы и стандарты рассматриваются как отражение интересов и ценностей людей. Но в свою очередь интересы и ценности людей складываются под влиянием опыта. В контексте прагматизма этот механизм имеет четкое объяснение: все подобные идеальные конструкты обусловлены потребностями практики, являются инструментами по освоению этой практики. И если оставаться на уровне интересов и предпочтений, так оно, возможно, и есть. Однако по этому поводу возникают сомнения, которые не находят разрешения в рамках предложенной версии прагматизма.

Во-первых, не ясен характер обусловленности норм интересами людей. Идет ли речь о «людях» в их совокупности, и тогда подразумевается, что социальная группа G формируется и функционирует под влиянием усредненных и взаимосдерживающих интересов входящих в группу индивидов x1, х2 х3...? Или же предполагается, что каждый человек адаптирует социальные и групповые нормы к своим интересам? Однако и при первой, и при второй версии упускается из виду то, что интересы и предпочтения в свою очередь формируются нормами. Так, когда о пианисте говорят, что он хорошо выступил, то может подразумеваться разное. Если это абитуриент консерватории, то хорошо выступить для него значит сыграть технично, с чувством (пониманием), но также и так, как принято трактовать и исполнять данное произведение или, хуже, как предпочитают трактовать это произведение члены приемной комиссии. Для конкурсанта важно продемонстрировать свою индивидуальную манеру. Хорошее же выступление на сольном концерте может допускать оригинальную и даже эксцентричную трактовку произведения – способную изменить бытующий стандарт вкуса или норму трактовки данного произведения. Но в этом случае уже норма (вкуса) оказывается обусловленной предпочтением агента. Законодатель вкуса (моды) разрывает – намеренно или спонтанно – существующий консенсус. Любое сообщество нуждается в таких освежающих обновлениях. Этот пример показывает, что соотношение нормы и интереса по-разному обнаруживается в разных видах деятельности - например, в рутинной, регулируемой или творческой. Или, что-то же, но в другом аспекте, – во вспомогательно-технической, исполнительской, организаторско-менеджерской или инициативно-проектной работе.

Во-вторых, создается впечатление, что, завышая инструментальное значение императивно-ценностных форм и, соответственно, их ситуативной изменчивости, прагматисты затушевывают действительную двойственность культуры, выражающуюся в том, что абстрактные и идеальные принципы непосредственно, «один к одному» не реализуемы в конкретных действиях и ситуациях. Для прагматистов нормы и ценности (стандарты) существуют на уровне конкретных задач. Они тем самым признают только мораль в действии и не видят смысла в морали как надситуативном феномене культуры. Мы судим о нормах и ценностях, говорит Рорти, по тому, насколько они соответствуют поставленным задачам, насколько отвечают реализации наличных целей. Но выбор цели является итогом действия различных факторов, среди которых практические мотивы, отвечающие текущим интересам, сочетаются с «отвлеченными», так называемыми «возвышенными» мотивами, порой противоречащими интересам ситуации, адаптации к обстоятельствам и окружению. Можно предположить, что прагматисты разделяют различные уровни согласованности действий, реализации интересов и приспособления. Но такое предположение будет означать признание различных по характеру целей (разной степени условности, в том числе, возможно, и безусловных), различных способов «приспособления» к среде. Иными словами, указывая на принципиальную неразличимость пруденциальных, утилитарных и моральных мотивов и рассматривая мотивацию вообще, прагматисты предполагают внутри не какие-то иные, пока не раскрываемые публике, дистинкции.

Интересы и предпочтения людей в самом деле складываются под влиянием опыта. Но это влияние может быть различным - непосредственным, практическим и опосредованным культурой. В последнем случае это – опыт, так или иначе обобщенный и оформленный в нормах или стандартах, а значит подвергнутый анализу, прямой или косвенной этической критике самим ценностным сознанием. В более широком контексте интересы и ценности складываются под влиянием базовых для культуры и конкретного социума норм и стандартов. Мораль в этом плане можно рассматривать как усилие культуры по формированию интересов и организации поведения людей посредством универсализуемых и трансцендентных по отношению к самой социальной практике норм.

Относительно современным примером такого воздействия можно считать широкое интеллектуальное и практическое движение, маркированное словами «деловая этика», или «этика бизнеса», и представляющее небезуспешный опыт как раз нормативно-ценностного преобразования деятельности, мотивированной частными интересами людей. Говорят, само развитие деловой этики было возбуждено определенными интересами и потребностями людей. С этим нельзя согласиться: как движение и как исследовательская деятельность деловая этика началась именно благодаря интеллектуалам – философам, теологам, экономистам-теоретикам, – вдохновленным универсальными базовыми моральными ценностями и нормами, в частности такими, как золотое правило.

В-третьих, Рорти вслед за прагматистами считает «твердые моральные принципы» «своего рода аббревиатурами прошлых поступков – некими краткими формулировками тех привычек наших предков, которыми мы больше всего восхищаемся». Но какова роль этих «сокращений» в жизни современного человека, какова их практичность? Если мораль – это актуальные и ныне привычки предков, то помимо нашего восхищения мы должны видеть в них и что-то другое: исходя из прагматистской точки зрения – их действенность в нашей целесообразной деятельности. Однако не подрывается ли тем самым прагматический подход, настаивающий на инструментальности норм и стандартов? Пруденциально-утилитарный контекст опыта предков был существенно иным, чем тот, в котором оказываемся мы. Как, если исходить из «релевантности» наших моральных предпочтений, рожденное прошлым опытом оказывается действенным, значимым и существенным в рамках нового опыта? Или, другими словами, каким образом нормы и стандарты, сформировавшиеся в одном праксеологическом контексте, оказываются действенными в другом? Вместе с тем, привычки, сохранившиеся со времен предков, сложились такими, какими они сложились. Значит, коль скоро они актуальны и для нас, их формирование было обусловлено еще и чем-то иным, нежели только потребностью адаптации к данной ситуации, и есть что-то иное, кроме ситуативно изменчивых требований и рекомендаций.

В-четвертых, после упоминания Рорти принципа наибольшего счастья Дж.С.Милля или категорического императива Канта в качестве «твердых моральных принципов» оказывается еще более неясным, что же обсуждается под именем норм и стандартов поведения. Безусловно, принцип наибольшего счастья наибольшего числа людей или категорический императив отражают определенный общественный и нравственный опыт, говоря словами Рорти, «некоторых областей христианского Запада». Однако подобные философские формулировки, сколь бы значимыми для самопознания европейского духа они ни были, сами по себе представляют утонченные рационализации морального опыта (можно было бы уточнить: европейски-христианского морального опыта), но не нормы и стандарты поведения как таковые. Предложенное прагматистское рассуждение становится более прозрачным, если признать, что под моралью в действительности понимаются вот такие результаты моральной и этической рефлексии, а в качестве ее предмета берутся социальные обычаи и институты. Но тогда возникает вопрос об изначальном смысле этой философской работы по переиначиванию понятий.

Представляется, что релятивизм провоцируется определенной, хотя, возможно, неявной методологической установкой, в которой сочетаются социологизм и психологизм в интерпретации нравственных феноменов. Социологизм обнаруживается в том, что релятивист имеет дело или готов иметь дело только с социальными нормами и обязанностями. Релятивист как бы предполагает, что общество, общественное целое представляют высшее основание любых норм, стандартов или правил поведения. И, стало быть, рассматривает последние как инструментальные; более того, в нормах, стандартах и правилах поведения он видит только их инструментальность, их ситуационную и адаптивную обусловленность. Трансцендентное наличному социальному опыту, духовное основание моральных норм и ценностей остается за рамками его видения. Социальные нормы и обязанности действительно носят относительный характер. Сами по себе они не имеют абсолютной значимости. В зависимости от ситуации они могут быть изменены, приостановлены или отменены. Именно в этой области и исполнение, и нарушение обязанности могут отвечать нравственному долгу. Но для того, чтобы принять это во внимание, надо увидеть иное основание долга, чем то, которое просматривается за «инструментальной» императивностью отдельной ситуации или проекта (замысла, задумки), будь то намерение стать президентом, заработать миллион, добиться расположения возлюбленной или, потерпев в этом фиаско, ей же отомстить.

Психологизм заключается в том, что релятивист как будто бы переносит на объяснение природы моральной нормы тот вывод, который он может сделать, наблюдая характер ее узнавания, осознания и интериоризации индивидом. Норма дается сознанию в эмпирии индивидуального опыта, в условиях определенных общественных нравов. В спонтанности «живой нравственности» априорность базовых нравственных требований узнается с трудом. Так что психологически нормы, стандарты и правила поведения воспринимаются как относительные, соотнесенные с определенными целями и заданиями человека. Другая психологическая особенность восприятия и переживания морали заключается в том, что осознание трансцендентности и абсолютности морали делает невозможным говорение о ней. Любая моральная «истина», будучи проговоренной, становится как бы относительной. Абсолютное признается лишь умалчиваемым. В молчании оно еще как будто может существовать как таковое. Проговоренное, оно тут же оказывается приданным говорящему – говорящему N, говорящему по конкретному поводу, в конкретных обстоятельствах, а значит партикуляризирующему абсолютное. Но все это – именно особенности переживания морали. Философия принимает во внимание эти переживания как одно из дополнительных свидетельств о самой морали. Но признает ли она их в качестве источника понимания морали?

В любом случае гиперреализм в рассмотрении морали не оставляет места самой морали. Остается удивляться, что релятивисты не делают этого заключительного вывода – об иллюзорности морали.

С реалистической, релятивистской точки зрения, мораль, конечно же, иллюзорна. Мораль противоречит здравому опыту жизни и самовоспроизведения человека в сообществе - как сфере встречи (столкновения или переплетения) конкурирующих частных интересов, в которой осуществление одних интересов возможно, как правило, за счет ограничения, использования или подавления других. В европейской мысли понятие морали исторически формируется в процессе осмысления и выражения уникального среза (измерения) жизни человека – возможности бескорыстия, а значит, безотносительности практического действия; бескорыстия – в широком смысле этого слова.

Как показывает социо-семантический анализ базовых моральных формул, они однозначно коррелируют с таким опытом, который воспринимается как сугубо неутилитарный, хотя эта корреляция в самих формулах и не эксплицирована. Язык морали в свернутом виде содержит указание на исторический опыт – опыт «предков» – опыт архаического, т.е. гомогенного общества, иерархичного, но социально недифференцированного. Мораль репрезентирует в обществе цивилизации братство и родовую спаянность предысторического общества. Но не только это. Прилепленность к роду, слитость с родными переживается человеком в младенчестве. И как первый, изначальный опыт он задает определенную установку индивида, логически абсолютный, ибо имманентно ничем не обусловленный, стандарт. «Возлюби ближнего, как себя самого» означает: отнесись к другому, как к себе, как к родному. В Ветхом Завете эта формула и существует самостоятельно, не ассоциированная логически и нормативно с заповедью любви к Богу. Исторически более поздним событием следует считать соединение этой нормы с требованием совершенства, перенесение ее таким образом в перфекционистский контекст и усиление ее статуса не от мира сего, ее неутилитарности, неадаптивности. А если «утилитарности» и «адаптивности», то совершенно особого свойства.

У темы релятивизма есть и другой аспект, не методологический, а мировоззренческий. Игнорируя возможные упреки в морализаторстве, допустимо поставить вопрос: чем чреват релятивизм как актуальная поведенческая установка? Соединенная с добрым нравом, внутренней уравновешенностью, впитанной с юности культурой мысли и чувств, она практически не заметна окружающим; релятивизм придает такому нравственному характеру лишь необходимую долю критицизма, удерживающего от благодушия. Для человека же вольных принципов и этически расторможенного в своеволии релятивизм (если человек склонен к моральной рефлексии) – верный знак, подтверждающий относительность добра и зла и непременную императивность ориентации на практичность, будь то наслаждение, польза или личное счастье.

Этические идеалы Сократа и релятивизм «греческих просветителей»

Век Перикла и возведения Парфенона был для Афин пиком культурного, творческого расцвета и политического влияния в Греции. Развитие демократического самоуправления, технические достижения в сельском хозяйстве и навигации выражали и поощряли «гуманистический» дух.

С приближением конца V века до н.э. интерес греческого мировоззрения начал смещаться в сторону человека. Решающего этапа эта эволюция достигла во второй половине V века, с появлением софистов. Софисты, ведущие действующие лица новой интеллектуальной среды, были странствующими учителями-профессионалами, светскими гуманистами-вольнодумцами. В демократическом полисе с его расширяющимися возможностями участия в политической жизни услуги софистов находили широкий спрос. Софисты привнесли в греческую мысль элементы скептического прагматизма. Так, по Протагору, человек – есть мера всех вещей, и именно его собственные суждения о жизни, а не наивное следование религиозным традициям или бесконечные отвлеченные размышления должны формировать основу личных верований и поведения. Истина не абсолютна, а относительна, она различна для каждой культуры, для каждого человека, каждой ситуации.

О высшей ценности любого верования или мнения можно судить, лишь руководствуясь той практической пользой, какую оно может принести в жизни человека. В отличие от натурфилософов, возводивших свои теории относительно внешнего мира, совершенно не принимая во внимание субъективную составляющую: наблюдателя, познающего человека, софисты признавали, что каждая личность обладает собственным опытом, а, следовательно, собственной реальностью. Всякое понимание, утверждали они, есть субъективное мнение, подлинная объективность невозможна. Всякое постижение, на которое можно претендовать, - лишь вероятность, а не абсолютная истина.

Отсюда подлинная задача человеческой мысли – служить человеческим нуждам, а основой для достижения данной цели может стать только личный опыт. Софисты считали, что критический рационализм, ранее двигавшийся в направлении физического мира, теперь может найти более плодотворное применение в человеческой деятельности, а именно в этике и политике.

Сходным образом представлялось недоказуемым и существование богов. Протагор говорил: «Что касается богов, то я никоим образом не могу узнать, существуют они или нет, или какой они формы; ибо на пути к такому знанию стоит много препятствий, в том числе – темнота самого предмета и краткость человеческой жизни». Следовательно, лучше всего смотреть на мир, оставив религиозные предрассудки.

Отсюда следовали и выводы софистов: в метафизике – гибкий атеизм и агностицизм, в этике – обусловленная обстоятельствами нравственность. Поскольку религиозные верования, политические структуры и правила нравственного поведения рассматривались софистами как изобретенные и принятые самим человеком условные установления, то все это оказалось возможным ставить под вопрос и изменять.

В отличие от софистов, пытавшихся научить людей добиваться жизненного успеха в мире, где все нравственные нормы считались условностями, а любое человеческое знание оказывалось относительным, Сократ – человек невероятной интеллектуальной честности и нравственной чистоты, был убежден, что подобное философское «образование» могло принести лишь моральный ущерб. Противостоя взглядам софистов, Сократ видел свою задачу в том, чтобы проложить дорогу к такому знанию, которое превосходило бы простое суждение, с целью выявления такой нравственности, которая превосходила бы простое установление. Софисты считали подлинное знание недостижимым, однако Сократ полагал, что, возможно, подлинное знание еще не достигнуто. Для Сократа осознание невежества означало в большей мере начало, чем конец философского поиска, ибо, благодаря этому осознанию, открывается возможность преодолеть те общепринятые представления, которые лишь затемняют истинную природу человека. Сократ подтвердил дельфийский девиз «Познай самого себя», ибо верил, что лишь путем самопознания, путем постижения собственной души можно найти подлинное знание.

Однако чтобы прожить подлинно добродетельную жизнь, необходимо иметь представление о природе и сущности добра. Сократ рассуждал так: если человек будет знать, что есть истинное благо, что для него выгодно в самом глубоком смысле, – тогда, естественно, он будет совершать добрые поступки. Добродетель есть знание, истинно счастливая жизнь – это жизнь, наполненная праведными поступками, совершаемыми под воздействием разума. Следовательно, ключом к человеческому счастью служит разумное нравственное поведение.

Для того чтобы познать добродетель, благо, справедливость необходимо найти общую для всех добродетельных поступков составляющую, или, иными словами, суть добродетели, единое сущностное качество. В том, чтобы найти путь к этой реальности, и состоит задача философа.

Сократ двигался именно в этом направлении, развивая свою знаменитую диалектическую форму аргументации. Заниматься философией, согласно Сократу, означало постоянно подвергать свои мысли критике разума, вступая в серьезный диалог с другими. Подлинного знания можно добиться лишь ценой постоянной работы самокритического мышления. «Жизнь не проверенная критикой, не стоит того, чтобы ее прожить», – заявлял Сократ.

Мировоззренческая ценность учений софистов заключалась в критике традиционных представлений, в низвержении абсолютных постулатов. Софисты впервые определили, что мерилом истинности и ценности является сам человек как «мера всех вещей». Ничто в этом мире не является абсолютным, т. к., в конечном итоге, мир является установлением самого человека.

Подобные рассуждения привели софистов к субъективизму и релятивизму в понимании истинности знания, нравственных установлений. В древнегреческом обществе появляется потребность в поиске абсолютного, не зависящего от желания субъекта, знания. Поиском подлинного знания был занят Сократ, отмечавший, что для достижения знания необходимо выявление его сути, сущности.

Плюрализм, релятивизм и толерантность

Эти три слова – «плюрализм», «релятивизм» и «толерантность» – источник впечатляющей неразберихи сегодня – неразберихи простирающейся от сферы личной веры и свидетельства до сферы гражданских отношений и государственной политики. Эта путаница также ведет к совершенно ненужному запугиванию христианством в общественных дискуссиях, позволяя тем, кто выступает против исторического христианства, говорить как бы с высоких моральных позиций.

Начнем с функциональных определений, которые, если их принять (но не все это делают) должны минимизировать взаимонепонимание. Плюрализм – это социальный факт. Релятивизм – это философская доктрина, предлагающая свою интерпретацию этого факта. Толерантность – это персональная позиция и/или социальная политика относительно того, как мы к этому факту относимся.

Плюрализм. Религиозный и философский плюрализм в американском обществе это просто факт, это данность. То есть, в этой стране существует множество верований и институтов, которые их поддерживают. Если вы захотите оспорить это, вы с таким же успехом можете попытаться оспорить существование Нью-Джерси. Нравится вам это, или нет, но это так. Здесь сосуществуют тысячи деноминаций в традиционных христианском и иудейском сообществах, полный набор других мировых религий, «секулярные» религии и мировоззрения и любые вообразимые их комбинации.

Решающее отличие американского эксперимента от европейской модели начинается с Первой поправки к Конституции, полностью обеспечивающей религиозный и философский плюрализм. Эта поправка предотвратила возможность использования мощи государства для установления главенства мировоззрения какой-либо группы, появления государственной церкви или навязывания обязательной идеологии. Помимо этого поправка дала гражданам свободу выражать моральные ценности, имеющие религиозную или нерелигиозную основу, в публичной политике – в случае, если они смогут уговорить остальных согласиться с ними. С тех пор границы плюрализма заметно расширились, до сих пор (исключая время Гражданской войны) позволяя нации хранить функциональное единство посреди многообразия.

Честное одобрение и обеспечение плюрализма оказалось одним из преимуществ Америки. Государство обезопасило себя от появления национальной церкви, навязывающей свою волю обществу и требующей для себя уступок. Церковь избавилась от политических искушений, которые неизбежно привели бы ее к саморазрушению. В то же время, нация была сформирована позитивно моральными убеждениями народа независимо от того происходили ли они от узнаваемых мировоззрений, или нет.

Релятивизм. Релятивизм – это далеко идущая философская доктрина, представляющая определенную интерпретацию плюрализма. Это один из нескольких возможных способов оценить множественность мнений.

Давайте посмотрим, сначала негативно – на то, что релятивизм отрицает, затем позитивно – на то, что он утверждает. Он отрицает, что какая-либо религия или философия может иметь истинные притязания на абсолют. Абсолютов не существует. Мы можем говорить о Боге, но нет возможности знать, как то, что мы говорим о Нем, связано с тем, кто Он на самом деле, если Он вообще существует. Идея о том, что может быть одна познаваемая и постоянная истина о фундаментальных вещах, рассматривается как наивная и этноцентричная. Все притязания на истину лишь «относительны чему-либо» – локальным или историческим факторам, определяющим их – социальным, психологическим или экономическим. Не существует межкультурных стандартов, по которым может быть определена истинность религий и философий.

Действительно, релятивизм утверждает, что каждая религия и философия – это попытка индивида или группы описать неописуемое со своей ограниченной точки зрения. Содержание каждого мировоззрения не существенно, потому что оно второстепенно относительно частной культуры, в которой оно появилось.

Каждая религия или философия делает более или менее одно и то же, но по-разному. Каждая выражает стремление человека к фундаментальному или абсолютному и обеспечивает социальную психологическую стабильность. Правильно будет говорить о том, что религиозное учение более или менее полезно в достижении социальной или психологической цели, но абсурдно говорить об одном из учений как об истинном и о другом как ложном. Мы не говорим, что шоколадное мороженное – истинное мороженое, а ванильное – ложное, хотя нам, наверное, нравится одно больше другого. Они оба выполняют одну и ту же функцию, только немного по-разному. Также, скажет релятивист, глупо говорить об истине или лжи относительно религии. Неправильно только то, что мы любим судить убеждения, веру других. Это, по мнению релятивиста, недостаток открытости, вызванный этноцентризмом и фанатичностью.

Релятивизм отказывается быть релятивизированным
Неразбериха гарантирована до тех пор, пока мы не поймем, что релятивизм работает на двух уровнях во многих наших дискуссиях. На одном уровне, это философская доктрина, одна из других доктрин. Но на другом уровне, это мета-философия, объясняющая нам как понимать все доктрины из всех источников. Это важно знат, для того, чтобы понять, почему она в одну минуту может звучать так скромно, когда релятивист полностью принимает в расчет человеческую подверженность ошибкам, но так высокомерно в следующую минуту, когда релятивист один гарантирует видение абсолютной истины. Это одна точка зрения, которая претендует на то, чтобы быть парадигмой, охватывающей все остальные точки зрения.

Острие релятивистской критики – сказать, что все «абсолютные» религиозные и философские системы должны правильно пониматься не как возможные источники истинного знания о Боге и абсолютной истине, но только как попытки культуры нащупать название неназываемому. Но в тоже время релятивизм притязает на собственный иммунитет от сил своей собственной критики. Мы должны верить, что только релятивизм не просто продукт релятивизирующих факторов в его собственной культуре (модернисткой, Западной, академической, желающей обладать), но что это чудесным образом объективная, вневременная истина. Он пришел к нам через эпистемологически безукоризненно чистое понимание, благодаря чему чудесным образом избегает печей релятивистского анализа. Здесь и релятивизм и «раскусывается».

Релятивизм уничтожает плюрализм
Несмотря на то, что релятивизм известен как высшая степень, как торжество плюрализма, на самом деле он таковым не является. Приведем пример. Думается, что наиболее популярная иллюстрация религиозного релятивизма, которую мы все слышали, такова – различные мировые религии – это разные дороги, проложенные по одной горе. Хотя путешественники с каждой из дорог не могут видеть других на остальных дорогах во время восхождения, они все встретятся на вершине (у Бога?). Эта аналогия видится понятной и демократичной перспективой для множества религиозных альтернатив, но она обманчива. Тот, кто верит в это, создает мета-религию, парадигму, призванную интерпретировать все религии. Это единственная правильная доктрина, понимающая множественность. Таким образом, это что угодно, но не релятивизм – это абсолютизм. Здесь принимается, что релятивист – это не просто путешествующий человек (с ограниченным полем зрения) на одной из дорог, но, что у него есть возможность смотреть с самолета на всю гору целиком и на всех путешественников, и что он может таким образом объяснить нам, как понимать Бога и наши поиски. Самая важная точка аналогии – необычное положение рассказчика, часто упускается, особенно самим рассказчиком.

Эта аналогия с горой показывает, как релятивизм исключает плюрализм, относится к нему снисходительно. Это хорошо, быть на нашей собственной маленькой дорожке на горе пока мы понимаем, что верования и практики, которые мы нашли на этой дороге, всего лишь наши личные предпочтения, производные от нашей культуры и менталитета. Верующие не правы в том смысле, что они знают, кто Бог на самом деле и как мы можем узнать Его. Релятивизм допускает плюрализм только в частном мире мнений, которые не имеют выражения в обществе, но он требует единообразия, когда мы подходим к вопросу об абсолютных истинах, которые имеют фактический статус.

Несмотря на релятивистское приветствие плюрализма, фактически он даже не толерантен по отношению к нему, за исключением этого символического и снисходительного отношения. Плюрализм утверждает, что существует множество религиозных и философских взглядов. Релятивизм, правильно понимаемый, доказывает, что фактически множества абсолютных истин не существует, но есть одна абсолютная истина, которой объясняются все остальные претенденты на нее. Человек остается не с множеством, но с единообразием на уровне абсолютной веры. И вновь, абсолютизм релятивизма.

Например, это звучит очень благородно, что важна в религиях их общая составляющая – достижение Абсолюта – а не доктрины, этические нормы или священные практики. Однако многие люди в различных религиях мира не воспринимают себя таким образом – многие желают умереть за свои особые и частные верования, этические нормы и некоторые даже за свои святые места. На самом деле это в большей степени высокомерно, чем благородно. Сказать, что Христианство (которое верит в Бога-Личность) и Буддизм (который отвергает личностного Бога и неопределенен относительно веры в Бога безличностного) на самом деле одинаковы в самых важных вопросах, это отрицание существующих различий. Это не более чем высокомерное приписывание единообразия.

Споры по поводу идеи об обращении
Прозелитизм: 1) стремление распространить свою веру, обратить других в свою веру, стремление к повсеместному установлению поддерживаемой религии; 2) перен. горячая преданность вновь принятому учению, новым убеждениям. Отсюда – прозелит часто означает новообращенный. Прозелитизм одобряется не во всех религиях (религиозных течениях).

Почему такие слова как «обращение», «прозелитизм» или «рождение свыше» сейчас относятся к грязным и ругательным? Почему они такие оскорбительные? Это не наша глубокая приверженность плюрализму. Фактически, наоборот. Можно предположить вместо этого, что на самом деле это отношение таково, потому что люди боятся иметь дело со следствиями плюрализма, понятие обращения просто представляет собой опасность.

Честное признание плюрализма подразумевает, что существуют религиозные различия и что они серьезны. Но представление о глубоких различиях между религиями делает логичным понятие об обращении и бросает к нашим ногам необходимость тяжелого выбора. Гораздо комфортней верить релятивисту, который убеждает нас, что все дороги ведут к одному месту. Это означает, что нет необходимости беспокоиться о настоящей приверженности к какому-то одному Богу или абсолютной истине.

Релятивизм – это действительно опиум для народа. Он не одобряет серьезные дискуссии о самых важных проблемах и ослабляет вызовы плюрализма, позволяя людям непринужденно прогуливаться мимо самых серьезных выборов в их жизни. Вопросы, касающиеся существования и качеств Бога больше не необходимы, так как они не являются вопросами истины, а только частными мнениями и предпочтениями, и не имеют итоговых последствий.

Если, однако, плюрализм действительно существует на уровне абсолютных истин, будет честно требовать от нас принимать множественность серьезно. Фактически, существуют различия в предельной перспективе, которые трудно отрицать. Есть разница между Богом, который личностен, Богом, который безличностен и отсутствием Бога совсем. Есть разница между окончательным судом после смерти, серией многих реинкарнаций и просто отключением сознания. Причина взаимопонимания не в том, что это поверхностные и незначительные различия.

Если существуют реальные и значимые различия между религиозными позициями, то почему разговоры об «обращении» и подобных вещах должны быть такой современной ересью? Фактически, если религиозный плюрализм реален, почему идея обращения или даже прозелитизма выглядит странной? Она имеет смысл в мире, где религиозные различия реальны и важны. Почему они не могут быть достаточно важными для того, чтобы я изменил базовые взгляды в своей жизни. Различия могут быть даже достаточно важными для того, чтобы убеждать кого-то в истинности того, во что я уверовал. Если мы действительно верим в плюрализм, почему это должно рассматриваться как что-то варварское или странное?

То, что имеет смысл в плюралистичном обществе, будет выглядеть странным или даже ненормальным с точки зрения релятивистской философии. Нам необходимо определиться, какую из моделей мы примем? Если мы верим, что действительно существует множество религиозных вер и позиций, то мы получаем возможность для тяжелых дискуссий всех сортов. Какая или какие из них истинны? Существуют ли у них общие истинные элементы? Откуда мы знаем? Правильно ли делать какие-то различия? Так как эти вопросы сложны, могут вызывать разногласия и принуждать нас корректировать цели или результаты наших жизней, мы стремимся избежать их. Есть альтернатива, позволяющая не трогать их – наложить запрет на категории истины или лжи в религиозных дискуссиях.

Релятивизм в большей степени есть источник недоразумений, чем необходимая платформа для честного диалога.

Толерантность. Быть толерантным – это жить бок о бок с другими людьми, которые реально и глубоко от нас отличаются, относиться к ним вежливо и с уважением в нашей частной жизни и настолько, насколько это возможно, в государственной политике (например, наша толерантность по отношению к убийцам и ворам носит ограниченный характер). Толерантность – это не релятивизм и нет необходимости как-то связывать ее с релятивизмом. Распространенное заблуждение сегодня – думать, что если ты ставишь под вопрос релятивизм, то ты должен быть нетолерантным и антидемократичным. Однако релятивизм сам по себе означает меньше, чем то, на что он претендует. Как бы ни было, мы найдем и толерантных, и нетолерантных людей среди приверженцев любой религии или философии.

В этом смысле существует несколько печальных глав в нашей христианской истории (также как и в истории других религий и секулярных идеологий). Христиане начали свое существование гонимыми, но обретя достаточную политическую силу, они быстро превратились в гонителей. Христиане временами были жестокими и надменными по отношению к тем, кто не соглашался с ними, и нарушали чистоту собственной веры, использованием принудительной силы государства, когда она была им доступна.

Последователи Христа призваны жить в вере и терпении, любить своих врагов, искать благополучия своим врагам, быть солью и светом миру. Иисус и весь Новый Завет поощряют очень выраженную толерантность. Но толерантность не требует, чтобы мы принимали статус кво как священный, также не накладывает обязательства воздерживаться от попыток изменить себя, других или общество. Толерантность не требует, чтобы мы никогда не пытались убедить кого-то в истине или важной идее. Она требует, чтобы мы уважали этого человека, несмотря на разногласия, особенно если мы будем пытаться убедить его измениться – в вопросах ли личной веры, этики или социальной справедливости.

Если свобода совести – это существующая реальность, каждый человек может сформировать свое сознание без необязательного внешнего или насильственного давления, усложняющего и без того сложный процесс. Более важно, что если кто-то признает существование религиозных различий, то он будет более внимательно относиться к защите свободы совести.

Плюрализм существует в нашем обществе, хотим мы того или нет, и никуда из него не денется. Релятивизм, особенно когда он путается с плюрализмом и толерантностью, – это по сути ложная и неустойчивая доктрина, определенно нетолерантная само по себе. За толерантность нам нужно бороться, потому что ее корни – в уважении к каждому человеку и значимости его выбора.

Надо сказать, церковь слаба и потеряла позиции лидерства, на которых она однажды стояла. Но это не значит, что христианская вера сама по себе слаба. Фактически, мы убеждены, что только христианство имеет метафизическое и моральное видение, как сделать мир плюралистичным в лучшем смысле этого слова – и избежать при этом полюсов анархии и деспотизма. Церковь не бессильна и реформация или возрождение здесь вполне вероятны.

Толковый словарь русского языка. Д.Н. Ушаков

релятивизм

релятивизма, мн. нет, м. (от латин. relativus - относительный) (науч.).

Философское идеалистическое учение, отрицающее возможность объективного познания и существование абсолютных истин и считающее все знания относительными (филос.).

Приверженность к "принципу относительности", к учению Эйнштейна.

Толковый словарь русского языка. С.И.Ожегов, Н.Ю.Шведова.

релятивизм

А, м. В философии: методологическая позиция, сторонники к-рой, абсолютизируя относительность и условность всех наших знаний, считают невозможным объективное познание действительности.

прил. релятивистский, -ая,-ое.

Новый толково-словообразовательный словарь русского языка, Т. Ф. Ефремова.

релятивизм

м. Методологический принцип, согласно которому все наши знания относительны и условны, а объективное познание действительности невозможно.

Энциклопедический словарь, 1998 г.

релятивизм

РЕЛЯТИВИЗМ (от лат. relativus - относительный) признание относительности, условности и субъективности познания, отрицание абсолютных этических норм и правил. В познании релятивизм нередко ведет к агностицизму.

Релятивизм

(от лат. relativus ≈ относительный), методологический принцип, состоящий в метафизической абсолютизации относительности и условности содержания познания. Р. проистекает из одностороннего подчёркивания постоянной изменчивости действительности и отрицания относительной устойчивости вещей и явлений. Гносеологические корни Р. ≈ отказ от признания преемственности в развитии знания, преувеличение зависимости процесса познания от его условий (например, от биологических потребностей субъекта, его психического состояния или наличных логических форм и теоретических средств). Факт развития познания, в ходе которого преодолевается любой достигнутый уровень знания, релятивисты рассматривают как доказательство его неистинности, субъективности, что приводит к отрицанию объективности познания вообще, к агностицизму.

Р. как методологическая установка восходит к учению древнегреческих софистов: из тезиса Протагора «человек есть мера всех вещей...» следует признание основой познания только текучей чувственности, не отражающей каких-либо объективных и устойчивых явлений. Элементы Р. характерны для античного скептицизма: обнаруживая неполноту и условность знаний, зависимость их от исторических условий процесса познания, скептицизм преувеличивает значение этих моментов, истолковывает их как свидетельство недостоверности всякого знания вообще. Аргументы Р. философы 16≈18 вв. (Эразм Роттердамский, М. Монтень, П. Бейль) использовали для критики догматов религии и основоположений метафизики. Иную роль Р. играет в идеалистическом эмпиризме (Дж. Беркли, Д. Юм; махизм , прагматизм , неопозитивизм

Определённое влияние Р. приобрёл на рубеже 19 и 20 вв. в связи с философским осмыслением революции в физике. Опираясь на метафизическую теорию познания, игнорируя принцип историзма при анализе изменения научных знаний, некоторые учёные и философы говорили об абсолютной относительности знаний (Э. Мах, И. Петцольдт), о полной их условности (Ж. А. Пуанкаре) и т. п. Анализируя положение, сложившееся в философии и физике, В. И. Ленин писал: «...Положить релятивизм в основу теории познания, значит неизбежно осудить себя либо на абсолютный скептицизм, агностицизм и софистику, либо на субъективизм» (Полн. собр. соч., 5 изд., т. 18, с. 139).

Согласно диалектическому материализму, наши знания относительны не в смысле отрицания объективной истины, а в смысле признания исторической ограниченности каждого достигнутого уровня знаний. Вместе с тем в каждой относительной истине содержатся элементы абсолютной истины, что обусловливает развитие научного познания.

Р. как принцип понимания истории характерен для субъективно-идеалистических течений в буржуазной философии истории. Отрицая объективность исторических знаний, некоторые теоретики считают, что оценки и суждения историков крайне относительны и отражают их субъективные переживания, зависимость от определённых политических установок (см. Презентизм), что всякое воспроизведение исторического процесса является результатом произвола историка (Р. Арон).

Распространение принципа Р. на область нравственных отношений привело к возникновению этического Р., выражающегося в том, что моральным нормам придаётся крайне относительный, полностью условный и изменчивый характер.

В разных исторических условиях принцип Р. имеет различное социальное значение. В некоторых случаях Р. объективно способствовал расшатыванию отживших социальных порядков, догматического мышления и косности. Чаще всего Р. ≈ следствие и выражение кризиса общества, попытка оправдания утраты исторической перспективы в его развитии. Именно поэтому Р. присущ ряду направлений современной буржуазной философии (философия жизни, экзистенциализм, персонализм).

Лит.: Кон И. С., Философский идеализм и кризис буржуазной исторической мысли, М., 1959; Ойзерман Т. И., Главные философские направления, М., 1971, гл. 2; Парамонов Н. 3., Критика догматизма, скептицизма и релятивизма, М., 1973; Wein Н., Das Problem des Relativismus, В., 1950; Relativism and the study of man, ed. by Н. Schoeck and J. W. Wiggins, Princeton (N.Y.), 1961; Aron R., Introduction a la philosophie de l"histoire, nouv. éd., : Mandelbaum M. H., The problem of historical knowledge: an answer to relativism, N. Y., 1967.

Релятивизм происходит из одностороннего подчёркивания постоянной изменчивости действительности и отрицания относительной устойчивости вещей и явлений. Гносеологические корни релятивизма - отказ от признания преемственности в развитии знания, преувеличение зависимости процесса познания от его условий. Факт развития познания, в ходе которого преодолевается любой достигнутый уровень знания, релятивисты рассматривают как доказательство его неистинности, субъективности, что приводит к отрицанию объективности познания вообще, к агностицизму.

Релятивизм как методологическая установка восходит к учению древнегреческих софистов: из тезиса Протагора «человек есть мера всех вещей…» следует признание основой познания только текучей чувственности, не отражающей каких-либо объективных и устойчивых явлений.

Элементы релятивизма характерны для античного скептицизма: обнаруживая неполноту и условность знаний, зависимость их от исторических условий процесса познания, скептицизм преувеличивает значение этих моментов, истолковывает их как свидетельство недостоверности всякого знания вообще.

Аргументы релятивизма философы XVI-XVIII веков (Эразм Роттердамский, М. Монтень, П. Бейль) использовали для критики догматов религии и основоположений метафизики. Иную роль релятивизм играет в идеалистическом эмпиризме (Дж. Беркли, Д. Юм; махизм , прагматизм , неопозитивизм). Абсолютизация относительности, условности и субъективности познания, вытекающая из сведения процесса познания к эмпирическому описанию содержания ощущений, служит здесь обоснованием субъективизма.

Примеры употребления слова релятивизм в литературе.

Надо провести корабль методологии и философии науки между Сциллой абсолютизма и Харибдой релятивизма , причем в отличие от Одиссея, современный методолог вряд ли осведомлен, какое из этих двух зол менее опасно!

У Часов рассуждали о квантах, сингулярностях, релятивизме , аберрации, адсорбции, аккумуляции и активации.

Должны ли мы согласиться на то, что альтернатива религии -- релятивизм ?

Кванты Планка, релятивизм Эйнштейна, модель атома Бора, эффект Зеемана и проблема спектральных линий.

На среднего, малоискушенного в вопросах культурного или нейрологического релятивизма человека обрушивается поток противоречащих друг другу и конфликтующих друг с другом туннелей реальности.

По аналогии с физическим релятивизмом Эйнштейна и антропологическим культурным релятивизмом , мы называем это нейрологическим релятивизмом .

Несомненно, пришла пора вновь направить наши усилия на поиск кросс-культуральных, общевидовых характеристик, как это делали инстинктивисты, и мне думается, что мы сумеем избежать как этноцентризма, так и гипертрофированного культурного релятивизма .

Но не расшатывает ли эта двусмысленность нравственные устои искусства, не ведет ли она к релятивизму , к цинизму и вседозволенности?

По его мнению, это была бы не рациональность, а торжество иррационализма, возрождение субъективизма и релятивизма , казалось, навсегда отброшенных успехами науки Нового времени.

Подобные опасения типичны: если рациональность науки сходит с твердой почвы логики, не означает ли это, что она зависает над трясиной иррационализма, скептицизма и релятивизма ?

Таким образом, в методологию науки, по мнению Лакатоса, протаскивался недопустимый субъективизм и релятивизм .

С этого момента военные действия между Западом и Востоком, независимо от их исхода, начинают оборачиваться постепенной, неуклонной эрозией креста, релятивизмом византийского мироощущения в результате слишком близких и слишком частых контактов между двумя этими сакральными знаками.

Подобно тому, как релятивизм методологический теряет из виду рациональность в рассуждениях о ее относительности, релятивизм этический теряет мораль и обесценивает нравственность.

Вклад Горгия в философию не ограничен лишь риторикой, его релятивизм и скептицизм, осознание различия между познаваемым и познающим, между мыслью и ее изложением сыграли позитивную роль в конфронтации с элейской философией.

Тейта современная цивилизация, проникнутая духом релятивизма и меркантилизма, духовно дезориентирующая и опустошающая личность.

от лат. relativus – относительный) – возведенный в ранг теоретич. концепции принцип, согласно к-рому все в мире только относительно. Из такого подхода вытекает отрицание к.-л. абс. субстанциональных моментов, сторон в вещах, науч. теориях, моральных нормах и т.д. В зависимости от предметных областей, где реализуется этот принцип, различают: Р. м е т а ф и з и ч е с к и й (онтологический), т.е. утверждение, что вещи и их свойства существуют только в отношениях к другому (обычно под ним понимается дух, воспринимающий субъект). Крайним выражением такой т. зр. является, напр., позиция Беркли: "То, что говорится о безусловном существовании немыслящих вещей без какого-либо отношения к их воспринимаемости, для меня совершенно непонятно. Их e s s e есть p e r c i p i, и невозможно, чтобы они имели какое-либо существование вне духов или воспринимающих их мыслящих вещей" ("Трактат о началах человеч. знания", СПБ, 1905, с. 62). Концепцию, утверждающую, что существуют только отношения, иногда наз. р е л я ц и о н и з м о м. Р. гносеологический – концепции, объединяемые принципом: все наши знания относительны, они обладают значимостью лишь для определ. т. зр., а поэтому необъективны. Такой принцип обосновывается по-разному. В философии эмпиризма Р. с логич. неизбежностью вытекает из признания индивидуального опыта единств. источником знания: если различные индивиды устроены по-разному, обладают различным опытом, то и их знания об одном и том же различны. Первым представителем этой т. зр. в истории философии был, по-видимому, Протагор, утверждавший, что человек есть мера всех вещей. В этом же смысле Р. был свойствен софистам, скептицизму. Др. предпосылкой для принятия принципа Р. в гносеологии является апелляция к тому, что познаваемая нами действительность находится в постоянном изменении, поэтому наши знания всегда относительны в том смысле, что истинны только в данный момент. В такой т. зр., во-первых, не учитывается относит. устойчивость вещей и явлений, к-рая и делает возможным их познание, а во-вторых, вопрос о соответствии наших представлений объекту подменяется вопросом о неизменности этих представлений. Иногда обоснованием Р. служит ссылка на то бесспорное обстоятельство, что объект не может быть познан сразу весь и целиком, что поэтому знания о нем со временем изменяются и иногда довольно радикально. Как показали Энгельс (см. "Анти-Дюринг", 1966, с. 81–92) и Ленин (см. "Материализм и эмпириокритицизм", в кн.: Соч., т. 14, с. 181–299), здесь смешивается вопрос об объективности наших знаний с вопросом об их полноте, т.е. объективным считается лишь окончательное, абс. знание, но поскольку таковое невозможно, факт изменения знаний рассматривается как доказательство их неистинности. Как филос. концепция Р. стал особенно модным на рубеже 19 и 20 вв., когда физики и философы, придерживающиеся старых, наивно-материалистич. представлений о веществе (к-рое отождествлялось с материей), о массе и т.д., столкнулись с новыми физич. теориями; их правильное филос. осмысление требовало иных, диалектико-материалистич. представлений, с т. зр. к-рых наши знания относительны не в смысле отрицания объективной истины, а в смысле историч. условности приближения их к этой истине (см. В. И. Ленин, Соч., т. 14, с. 124). Неумение же или нежелание стать на эту т. зр. приводило к утверждениям об абс. относительности знаний (Мах, Авенариус), о полной их условности (Пуанкаре, см. Конвенционализм). Р. этически й – результат распрост-ранения принципа Р. на область нравств. отношений – отрицает объективный характер моральных норм, их объективную значимость. Такого рода Р. является, попыткой "оправдать" теоретически аморализм и беспринципность в самом широком смысле. Р. может иметь место и в эстетике, где он связан с отрицанием общечеловеческого содержания в истинных произведениях иск-ва, отрицанием преемственности между различными направлениями иск-ва. В СССР такой Р. был характерен для Пролеткульта, Лефа и т.д. В зарубежной историографии распространен Р. в понимании истории. Суть его состоит в отрицании возможности объективного познания и оценки тех или иных историч. событий, поскольку якобы все определяется господствующими в наст. время "политич. страстями" (как говорил Ницше, мы пользуемся историей лишь постольку, поскольку она нам служит). В разных историч. условиях Р. как принцип имеет разное социальное звучание. Иногда он является выражением и следствием загнивания общества, попыткой оправдать утрату историч. перспективы в его развитии. В др. случаях Р. объективно способствует расшатыванию и разрушению отживших социальных порядков, догматич. мышления и косности. Р. философский не следует смешивать с физич. Р., к-рый означает признание т. зр. относительности теории. Лит.: Пуанкаре?., Наука и гипотеза, М., 1904, с. 60–61; его же, Последние мысли, П., 1923; Кузнецов И. В., Принцип соответствия в совр. физике и его филос. значение, М.–Л., 1948; Франк Ф., Философия науки, пер. с англ., М., 1960; Нарский И. С., Совр. позитивизм. Критич. очерк, М., 1961; Troeltsch E., Der Historismus und seine ?berwindung, В., 1924; Spiegelberg H., Antirelativismus, Z.–Lpz., 1935. H.Французова. Москва. научных революций, смены мировоззренческих систем, в частности на рубеже 19-20 вв. Принцип физического Р. в рамках специальной и общей теорий относительности (СТО и ОТО) связан с философским Р. весьма опосредованно. Будучи элементом физической теории, данный принцип состоит в переосмыслении понятий классической механики времени, пространства, массы, скорости). При этом в рамках некоторых интерпретаций СТО имеет место неправомерное отождествление понятия «наблюдателя» А. Эйнштейна с введением «субъективного элемента» в сферу физических взаимодействий, с субъективно-идеалистическим представлением о зависимости реальности от познающего субъекта. Как концепция Р. принимает во внимание относительность, изменчивость суждений, норм, правил и критериев, зависимость их истинности, правильности от пространственно-временных, культурно-исторических, социальных, психологических и ценностных факторов. Этический Р. полагает, что не существуют безусловные, общие для всех культур моральные ценности и нормы, коренящиеся в неизменной, внеисторической природе человека. Необходимо принимать во внимание социальный контекст и нормы данного общества, ибо они признаются правильными для одной и неправильными для другой среды. Социально-культурный Р. есть акцентирование моментов своеобразия и исторической изменчивости человекоразмерных систем (общественных, культурных, языковых), их ситуативной обусловленности, замкнутости и несоизмеримости друг с другом. Таковой тип Р. обычно связан с отрицанием линейного развития культуры, с представлением о существовании охватывающих и несоизмеримых форм жизни и мировоззрений, структурирующих мышление людей определенных эпох и культур (Н. Данилевский, О. Шпенглер). К нему примыкает гносеологический R, отвергающий абсолютный характер философских категорий, научных законов, чувственных представлений, кумулятивное развитие знания, Его сторонники подчеркивают нагруженность эмпирических данных теоретическими интерпретациями, зависимость теоретических терминов от включенности в теоретические схемы, обусловленность теорий мировоззренческими системами и социальными конвенциями, функциональную и содержательную зависимость знания и сознания от деятельности и общения, прерывность и неравномерность познавательного процесса. В качестве источника гносеологического Р. нередко рассматривают принцип «лингвистической относительности» Э. Сепира-Б. Уорфа, тезис «онтологической относительности» У Куайна, понятие «несоизмеримости» (Т. Кун, П. Фейерабенд) и др. Моральный Р. отрицает абсолютный характер, т.е. всеобщность и принудительность морали, подчеркивая условность и ситуативность моральных норм. При этом утрачивается специфика морали как движения от сущего к должному, а мораль подчиняется, как правило, субъективным пристрастиям или общественной целесообразности (крайние варианты гедонизма и утилитаризма, граничащие с аморализмом). Р. разделяет основные принципы историцизма, социологизма, холизма и функционализма, противоположные позициям субстанциализма и фундаментализма. Р. не является самостоятельным направлением среди других, но настойчиво проявляется как неотъемлемое свойство познания вообще, особенно современного, где плюрализм «миров», подходов, критериев, систем ценностей, парадигм общепризнан. Р. Рорти говорит о существовании двух традиций в современной философии, связанных с различием в понимании истины, одну из которых он обозначает как «Р.», а другую именует традицией Платона-Канта-Гегеля, понимавших путь к истине как движение к верному представлению о мире «как он есть сам по себе» и видевших основу достоверных суждений в чувственных данных и ясных идеях. Соответственно, к «релятивистам» относятся Л. Витгенштейн, М. Хайдеггер, М. Фуко, Ж. Деррида, а также представители американского прагматизма и аналитической философ и и У Джеймс, Р. Рорти, У Куайн, Т. К у н и др. Они не считают себя противниками рационализма и не утверждают, что истины - всего лишь «удобные фикции», но отказываются от традиционного философского проекта - найти прочные и неизменные критерии для суждений. В контексте идеалов классической рациональности Р. по-прежнему подвергается критике и категорическому неприятию. В представлениях об абсолютной истине, абсолютном наблюдателе, признании истины как объективного, независимого от сознания, определенного, адекватного знания Р. не может быть признан как имеющий право быть. Однако многолетняя борьба с этим феноменом не дает результата, а современные науки и постмодернистские подходы вынуждают признать релятивность знания как неотъемлемый и значимый момент познавательной деятельности человека. Предпосылки Р. в познании - это такие объективные свойства действительности, как изменчивость, развитие, объективная неопределенность явлений и процессов, развитие и изменение самого человека, общества, человечества в целом. Психологизм несет в себе Р. в качестве своей неизменной предпосылки, что обосновано Э. Гуссерлем в первой части его «Логических исследований» (1900), где Р. рассматривался в соотнесении со скептицизмом и психологизмом. По словам Гуссерля, «что истинно, то абсолютно, истинно "само по себе"; истина тождественно едина, воспринимают ли ее в суждениях люди или чудовища, ангелы или боги». Истина сверхвременна и не имеет смысла указывать ей место во времени, приписывать «простирающуюся на все времена длительность»; истина принадлежит к области абсолютно обязательного, основанного на идеальности. Гуссерль позднего периода осознает неполноту и односторонность такой позиции. Стремясь преодолеть объективизм и натурализм в познании, он вновь вводит человека в его «жизненный мир» («Кризис европейских наук и трансцендентальная феноменология», 1954), понимая, что не чужда истине и повседневная жизнь человечества, хотя «истина и обнаруживается здесь лишь в своей обособленности и релятивности». Поиск нетрадиционной оценки и решения проблемы Р. осуществил К. Манхейм - один из основоположников социологии познания, исходивший из того, что для этой области знания решение проблемы Р. особенно значимо и одновременно связано с переосмыслением эпистемологии, теории познания в целом. Он осознает ограниченные возможности традиционной теории познания, которая базируется на достаточно узком «эмпирическом поле» - естественных науках. Концепция Манхейма рассматривает моменты многообразия, изменчивости, релятивности, существенно отличающие ее от традиционной рационалистической, а по существу «абсолютистской» и догматически неизменной, теории познания. Выдвигая вместо критикуемого Р. концепцию реляционизма, он стремится найти средства и приемы - «эпистемологический аппарат» - для «повременного и ситуационно обусловленного», относительного и конкретного процесса получения знания. Историзм, отождествлявшийся с Р. и поэтому оценивавшийся отрицательно, прежде также не входил в поле рационального познания. Сегодня очевидно, что поскольку реальное, «фактическое» знание имеет свою историю и формируется в контексте истории культуры и социума, то должны быть найдены формы рационального осмысления историзма и введения его в философию познания. В. Дильтей, разрабатывая методологию исторического знания, наук о культуре в целом, искал и предлагал новые способы и типы рациональности, передающие релятивность исторического познания, но стремящиеся сохранить «научность» и преодолеть необоснованный Р. В современной эпистемологии осознается, что необходимо различать релятивность как свойство самого знания, отражающее изменчивость объекта, обстоятельств его существования и способов его интерпретации, и Р. как тенденцию абсолютизации релятивности знания. Рассуждая об этом, Т. Рокмор справедливо полагает, что «иначе чем на вероятностных основаниях невозможно знать, что идея разума соответствует независимому объекту». Он исходит из того, что после Канта есть лишь два разумных подхода - скептицизм, борьба с которым оборачивается догматизмом, и Р., утверждающий, что знание не имеет абсолютного обоснования. Со времен Платона философы считают необходимым бороться с Р., но «мало кто глубоко размышлял о его законных источниках». Ситуация усугубляется тем, что отрицательное отношение к «моральному Р.» как бы переносится на эпистемологический Р., тем самым «затемняя» правомерность и суть самой проблемы. Обращение к методологии гуманитарного познания, а также выдвижение на передний план субъектных характеристик познания в неклассической науке, приводят к дальнейшему изменению понимания многих эпистемологических проблем Р. И. Т. Касавин, Л.А. Микешина

Отличное определение

Неполное определение ↓

РЕЛЯТИВИЗМ

РЕЛЯТИВИЗМ

(от лат. relativus - относительный) - филос. интерпретации природных, социокультурных, мировоззренческих, когнитивных объектов в их отношении друг к другу и своему окружению. Р. подчеркивает связи объектов над их субстанциальными свойствами, приоритет целостности, системности реальности над ее отдельными частями, развития над сохранением.
Формулировка принципа Р. впервые встречается у др.-греч. софистов Протагора и Горгия, далее - в антич. и нововременном скептицизме, англ. эмпиризме. Вопрос об относительности знаний и убеждений постоянно возникал в периоды научных революций, смены мировоззренческих систем, в частности, на рубеже 19-20 вв.
Принцип физического Р. в рамках специальной и общей теории относительности и квантовой механики имеет весьма опосредованное к филос. Р. Будучи элементом физической теории, данный принцип состоит в переосмыслении понятий классической механики (времени, пространства, массы и пр.). При этом в рамках некоторых интерпретаций современной физики имеет неправомерное отождествление понятия «наблюдателя» (введено А. Эйнштейном) с введением «субъективного элемента» в сферу физических взаимодействий, а принципа неопределенности В. Гейзенберга - с субъективно-идеалистическим представлением о зависимости реальности от познающего субъекта.
Социально-культурный Р. есть акцентирование моментов своеобразия и исторической изменчивости социальных систем (общественных, культурных, языковых), их ситуативной обусловленности, замкнутости и несоизмеримости друг с другом. Данный Р. обычно восходит к отрицанию линейного развития культуры, к представлению о существовании несоизмеримых форм жизни и мировоззрений, структурирующих людей определенных эпох и культур (Н.Я. Данилевский, О. Шпенглер).
К последнему типу Р. примыкает гносеологический Р., отвергающий характер филос. категорий, научных законов, чувственных представлений, кумулятивное знания. Его сторонники подчеркивают нагруженность эмпирических данных теоретическими интерпретациями, теоретических терминов от включенности в теоретические схемы, обусловленность теорий мировоззренческими системами и социальными конвенциями, функциональную и содержательную зависимость знания и сознания от деятельности и общения, и неравномерность познавательного процесса. В качестве источников гносеологического Р. нередко рассматривают принцип «лингвистической относительности» Э. Сепира - Б. Уорфа, «онтологической относительности» У. Куайна, «несоизмеримости» (Т. Кун, П. Фейерабенд) и др.
Моральный Р. отрицает абсолютный характер, т.е. и принудительность морали, подчеркивая и ситуативность моральных норм. При этом утрачивается специфика морали как движения от сущего к должному, и подчиняется, как , субъективным пристрастиям или общественной целесообразности (крайние варианты гедонизма и утилитаризма, граничащие с аморализмом).
Понятие филос. Р. есть прямой филос. спора: возникло как форма критической оценки сторонников вышеуказанных типов Р. со стороны их оппонентов. Р. разделяет основные принципы историзма, социологизма и функционализма, противоположные позициям субстанциа-лизма и фундаментализма.

Философия: Энциклопедический словарь. - М.: Гардарики . Под редакцией А.А. Ивина . 2004 .

РЕЛЯТИВИЗМ

(от лат. relativus - относительный) , методология, принцип , состоящий в метафизич. абсолютизации относительности и условности содержания познания. Р. проистекает из одностороннего подчёркивания постоянной изменчивости действительности и отрицания относит. устойчивости вещей и явлений. Гно-сеологич. корни Р.- отказ от признания преемственности в развитии знания, преувеличение зависимости процесса познания от его условий (напр., от биологич. .потребностей субъекта, его психич. состояния или наличных логич. форм и теоретич. средств) . Факт развития познания, в ходе которого преодолевается любой достигнутый уровень знания, релятивисты рассматривают как его неистинности, субъективности, что приводит к отрицанию объективности позна-ния вообще, к агностицизму.

Распространение принципа Р. на область нравств. отношений приводит к этич. Р., выражающемуся в том, что моральным нормам придаётся относительный, полностью условный и изменчивый характер; моральный Р. нередко смыкается с аморализмом.

В разных историч. условиях принцип Р. имеет различное социальное значение. В некоторых случаях Р. объективно способствовал расшатыванию отживших социальных порядков, догматич. мышления и косности. Чаще всего Р.- и выражение кризиса общества, попытка оправдания утраты историч. перспективы в его развитии.

Ойзерман Т. И., Главные филос. направления, М., 1971 ; Парамонов Н. 3., Критика догматизма, скептицизма и Р., М., 1973 ; Wein H., Das Problem des Relativismus, B., 1950.

Философский энциклопедический словарь. - М.: Советская энциклопедия . Гл. редакция: Л. Ф. Ильичёв, П. Н. Федосеев, С. М. Ковалёв, В. Г. Панов . 1983 .

РЕЛЯТИВИЗМ

(от лат. relativus относительный)

1) то же самое, что реляционализм; 2) философская, гносеологическая , впервые отчетливо представленная софистом Горгием, согласно которой все знания рассматриваются лишь как относительно правильные, ибо они обусловливаются положением, которое в зависимости от обстоятельств занимает познающий, особенно в зависимости от своего индивидуального телесно-душевного состояния. Для этического релятивизма, который в своей крайней форме уничтожает все нравственные мерила, между добром и злом становится относительным. В философии культуры и философии истории релятивизм исповедуется довольно часто, ибо в их распоряжении нет математически точного мерила. Физическая теория относительности не имеет ничего общего с релятивизмом в вышеуказанном смысле.

Философский энциклопедический словарь . 2010 .

РЕЛЯТИВИЗМ

(от лат. relativus – относительный) – возведенный в ранг теоретич. концепции принцип, согласно к-рому все в мире только относительно. Из такого подхода вытекает к.-л. абс. субстанциональных моментов, сторон в вещах, науч. теориях, моральных нормах и т.д. В зависимости от предметных областей, где реализуется этот принцип, различают:

Р. м е т а ф и з и ч е с к и й (онтологический), т.е. , что вещи и их свойства существуют только в отношениях к другому (обычно под ним понимается , воспринимающий ). Крайним выражением такой т. зр. является, напр., Беркли: "То, что говорится о безусловном существовании немыслящих вещей без какого-либо отношения к их воспринимаемости, для меня совершенно непонятно. Их e s s e есть p e r c i p i, и невозможно, чтобы они имели какое-либо вне духов или воспринимающих их мыслящих вещей" ("Трактат о началах человеч. знания", СПБ, 1905, с. 62). Концепцию, утверждающую, что существуют только отношения, иногда наз. р е л я ц и о н и з м о м.

Р. гносеологический – концепции, объединяемые принципом: все наши знания относительны, они обладают значимостью лишь для определ. т. зр., а поэтому необъективны. Такой принцип обосновывается по-разному. В философии эмпиризма Р. с логич. неизбежностью вытекает из признания индивидуального опыта единств. источником знания: если различные индивиды устроены по-разному, обладают различным опытом, то и их знания об одном и том же различны. Первым представителем этой т. зр. в истории философии был, по-видимому, Протагор, утверждавший, что человек есть мера всех вещей. В этом же смысле Р. был свойствен софистам, скептицизму. Др. предпосылкой для принятия принципа Р. в гносеологии является апелляция к тому, что познаваемая нами находится в постоянном изменении, поэтому наши знания всегда относительны в том смысле, что истинны только в данный . В такой т. зр., во-первых, не учитывается относит. вещей и явлений, к-рая и делает возможным их , а во-вторых, о соответствии наших представлений объекту подменяется вопросом о неизменности этих представлений. Иногда обоснованием Р. служит ссылка на то бесспорное обстоятельство, что не может быть познан сразу весь и целиком, что поэтому знания о нем со временем изменяются и иногда довольно радикально. Как показали Энгельс (см. "Анти-Дюринг" , 1966, с. 81–92) и Ленин (см. "Материализм и ", в кн.: Соч., т. 14, с. 181–299), здесь смешивается вопрос об объективности наших знаний с вопросом об их полноте, т.е. объективным считается лишь окончательное, абс. , но поскольку таковое невозможно, изменения знаний рассматривается как доказательство их неистинности. Как филос. Р. стал особенно модным на рубеже 19 и 20 вв., когда физики и философы, придерживающиеся старых, наивно-материалистич. представлений о веществе (к-рое отождествлялось с материей), о массе и т.д., столкнулись с новыми физич. теориями; их правильное филос. осмысление требовало иных, диалектико-материалистич. представлений, с т. зр. к-рых наши знания относительны не в смысле отрицания объективной истины, а в смысле историч. условности приближения их к этой истине (см. В. И. Ленин, Соч., т. 14, с. 124). Неумение же или нежелание на эту т. зр. приводило к утверждениям об абс. относительности знаний (Мах , Авенариус), о полной их условности (Пуанкаре , см. Конвенционализм).

Р. этически й – результат распрост-ранения принципа Р. на область нравств. отношений – отрицает характер моральных норм, их объективную . Такого рода Р. является, попыткой "оправдать" теоретически и беспринципность в самом широком смысле.

Р. может иметь место и в эстетике, где он связан с отрицанием общечеловеческого содержания в истинных произведениях иск-ва, отрицанием преемственности между различными направлениями иск-ва. В СССР такой Р. был характерен для Пролеткульта, Лефа и т.д.

В зарубежной историографии распространен Р. в понимании истории. Суть его состоит в отрицании возможности объективного познания и оценки тех или иных историч. событий, поскольку якобы все определяется господствующими в наст. "политич. страстями" (как говорил Ницше, мы пользуемся историей лишь постольку, поскольку она нам служит).

В разных историч. условиях Р. как принцип имеет разное социальное звучание. Иногда он является выражением и следствием загнивания общества, попыткой оправдать утрату историч. перспективы в его развитии. В др. случаях Р. объективно способствует расшатыванию и разрушению отживших социальных порядков, догматич. мышления и косности.

Р. философский не следует смешивать с физич. Р., к-рый означает признание т. зр. относительности теории.

Лит.: Пуанкаре Α., Наука и , М., 1904, с. 60–61; его же, Последние , П., 1923; Кузнецов И. В., Принцип соответствия в совр. физике и его филос. значение, М.–Л., 1948; Франк Ф., Философия науки, пер. с англ., М., 1960; Нарский И. С., Совр. . Критич. очерк, М., 1961; Troeltsch E., Der Historismus und seine Überwindung, В., 1924; Spiegelberg H., Antirelativismus, Z.–Lpz., 1935.

H.Французова. Москва.

Философская Энциклопедия. В 5-х т. - М.: Советская энциклопедия . Под редакцией Ф. В. Константинова . 1960-1970 .

РЕЛЯТИВИЗМ

РЕЛЯТИВИЗМ (от лат. relativus - относительный) - философский принцип, подчеркивающий примат связи объектов перед их субстанциальными свойствами, приоритет целостности, системности реальности перед ее отдельными частями, развития - перед сохранением. Формулировка принципа релятивизма, как недостоверности и относительности всякого знания, впервые встречается у древнегреческих софистов Протагора и Горшя, позднее - в античном скептицизме, а также в скептицизме Нового времени и в английском эмпиризме. Вопрос об относительности знаний и убеждений постоянно возникает в периоды научных революций, смены мировоззренческих систем, в частности на рубеже 19-20 вв., а также и в наши дни.

Принцип физического релятивизма в рамках специальной и общей теории относительности связан с философским релятивизмом весьма опосредованно. Будучи элементом физической теории, данный принцип состоит в переосмыслении по

нятий классической механики (времени, пространства, массы, скорости). При этом в рамках некоторых интерпретаций специальной теории относительности имеет место неправомерное отождествление понятия “наблюдателя” А. Эйнштейна с введением “субъективного элемента” в сферу физических взаимодействий, с субъективно-идеалистическим представлением о зависимости реальности от познающего субъекта. Социально-культурный релятивизм есть акцентирование моментов своеобразия и исторической изменчивости человекоразмерных систем (общественных, культурных, языковых), их ситуативной обусловленности, замкнутости и несоизмеримости друг с другом. Данный тип релятивизма обычно связан с отрицанием линейного развития культуры, с представлением о существовании охватывающих и несоизмеримых форм жизни и мировоззрений, структурирующих мышление людей определенных эпох и культур (Н. Я. Данилевский, О. Шпенглер). К нему примыкает гносеологический релятивизм, отвергающий абсолютный характер философских категорий, научных законов, чувственных представлений, кумулятивное развитие знания. Его сторонники подчеркивают нагруженность эмпирических данных теоретическими интерпретациями, зависимость теоретических терминов от включенности в теоретические схемы, обусловленность теорий мировоззренческими системами и социальными конвенциями, функциональную и содержательную зависимость знания и сознания от деятельности и общения, прерывность и неравномерность познавательного процесса. В качестве источника гносеологического релятивизма нередко рассматривают принцип “лингвистической относительности” Э. Сепира-Б. Уорфа, тезис “онтологической относительности” У. Куйана, понятие “несоизмеримости” (Т. Кун, П. Фейерабенд) и др.

Моральный релятивизм отрицает абсолютный характер, т. е. всеобщность и принудительность, морали, подчеркивая условность и ситуативность моральных норм. При этом утрачивается специфика морали как движения от сущего к должному, а мораль подчиняется, как правило, субъективным пристрастиям или общественной целесообразности (крайние варианты гедонизма и утилитаризма, граничащие с аморализмом). Понятие философского релятивизма есть прямой результат философского спора: оно возникло как форма критической оценки сторонников вышеуказанных взглядов со стороны их оппонентов. Одним из первых его употребил В. И. Ленин в критике взглядов Э. Маха и А. А. Богданова. Сегодня это обвинение звучит в адрес постмодернистских учений. Не являясь специальной доктриной, релятивизм в некоторых вариантах близок историцизму, социологизму, холизму и функционализму и противоположен субстанциализму и фундаментализму.

И. Т. Касавин

Новая философская энциклопедия: В 4 тт. М.: Мысль . Под редакцией В. С. Стёпина . 2001 .

Синонимы :

Смотреть что такое "РЕЛЯТИВИЗМ" в других словарях:

Релятивизм - Релятивизм ♦ Relativisme Учение, утверждающее невозможность абсолютного учения. В широком смысле слова это, конечно, не более чем трюизм. Разве конечный разум способен получить абсолютный доступ к абсолюту, если абсолют есть бесконечный… … Философский словарь Спонвиля

- (от лат. relatio отношение). Учение об относительности всякого познания в зависимости от познающего субъекта. (Протатор: человек есть мера всех вещей) или от законов сознания (Конт). Словарь иностранных слов, вошедших в состав русского языка.… … Словарь иностранных слов русского языка

Релятивизм - (лат. relativus салыстырмалы) – онтологиялық құрылымдарды, танымды және қоғамдық қызметті (мәдениетті) талдау мен түсіндіруінің теориялық концепциясы мен әдіснамалық принципті қолдану нәтижесінде әлеуметтік білімнің салыстырмалылығын білдіретін… … Философиялық терминдердің сөздігі

- (от латинского relativus относительный), признание относительности, условности и субъективности познания, отрицание абсолютных этических норм и правил. В познании релятивизм нередко ведет к агностицизму … Современная энциклопедия

- (от лат. relativus относительный) признание относительности, условности и субъективности познания, отрицание абсолютных этических норм и правил. В познании релятивизм нередко ведет к агностицизму … Большой Энциклопедический словарь

Относительность Словарь русских синонимов. релятивизм сущ., кол во синонимов: 2 относительность (4) … Словарь синонимов

релятивизм - а, м. relativisme m.> нем. Relativismus < лат. relativus относительный. филос. Концепция, согласно которой все наши знания относительны и условны и тем самым объективное познание действительности невозможно. Крысин 1998. || Екатерина… … Исторический словарь галлицизмов русского языка

РЕЛЯТИВИЗМ, релятивизма, мн. нет, муж. (от лат. relativus относительный) (научн.). 1. Философское идеалистическое учение, отрицающее возможность объективного познания и существование абсолютных истин и считающее все знания относительными (филос.) … Толковый словарь Ушакова

РЕЛЯТИВИЗМ, а, муж. В философии: методологическая позиция, сторонники к рой, абсолютизируя относительность и условность всех наших знаний, считают невозможным объективное познание действительности. | прил. релятивистский, ая, ое. Толковый словарь … Толковый словарь Ожегова

- (от лат. relativus относительный) англ. relativism; нем. Relativismus. Методол. принцип анализа и инвентаризации познания, мировоззренческих систем, культуры, состоящий в абсолютизации качественной нестабильности явлений, их зависимости от… … Энциклопедия социологии, И. П. Бухалов. Успехи квантово-релятивистской физики в первой половине XX века породили иллюзию ее фундаментальности и всеобщности. Однако к началу XXI века стали появляться новыефакты, не объясняемые в…