Мы были как вы станьте. Мы были такими, как вы. вы будете такими, как мы

Человек, яко трава дние его, яко цвет

селный, тако отцветет: яко дух пройде

в нем, и не будет, и не познает ктому

места своего.

Псалом 102, 15-16.

C заходом солнца, когда по византийскому отсчету времени на Святой Горе наступает полночь, а за ней начинается новый день, стрелки главных часов на звоннице в Русском Свято-Пантелеимоновом монастыре на Афоне устанавливают в каждую субботу на верхней отметке - «12». Старинные часы с музыкальным механизмом (1893) отмечают каждую четверть часа и бьют каждый час. Еженедельно святогорцы корректируют ход часов в соответствии с астрономическим временем. Святая Гора быстро погружается в ночную темноту, но в монастыре, кажется, не существует ночи. Афонские старцы считают, что целонощная молитва особо приятна Богу, поэтому большую часть суток монахи проводят на богослужении, во время которого не ощущается течение времени. Ночные часы считаются у них самыми благоприятными и ценными для соборной и келейной молитвы,

С заходом солнца, ровно в 12 часов по афонскому времени, в притворе храма великомученика Пантелеимона, отделенном от главной части храма завесой и освещаемом только несколькими свечами и лампадами, служится примерно в течение часа малое повечерие, завершаемое чином прощения. Монахи и паломники обходят притвор и прикладываются к иконам, а потом подходят служащему священнику. Если в это время здесь присутствует игумен Иеремия, сначала священник делает ему поклон, а затем и вся братия кланяется ему игумену до земли и берет у него благословение.

По уставу каждую субботу братия монастыря причащается Святых Христовых Тайн, поэтому в ночь на субботу в основной части храма продолжается общая исповедь, начатая в пятницу. Духовник монастыря иеромонах Макарий (Макиенко) исповедует сначала всю братию, а паломники томительно выжидают своей очереди и подходят к нему последними. У некоторых из них в руке листок с пометками, освещаемый ими время от времени огарком свечи или фонариком: вспоминать и каяться в своих грехах проходится почти в темноте. Отец Макарий помогает исповедникам советом и своей личной духовной силой, которую даровал ему Бог. Тех, кто желает навсегда остаться на Святой Горе, духовник неожиданно испытывает таким вопросом: «Вы приехали на Афон, чтобы умереть здесь?..»

Исповедь заканчивается поздной ночью, и когда последний паломник покидает монастырскую площадь, привратник за ним закрывает на ключ главные ворота порты. В это время внешняя жизнь в монастыре и в гостиннице (архондарике) уже замерла. После повечерия по уставу в обители запрещено разговаривать, брать что-либо в рот съестное и даже пить. Монахи и послушники давно разошлись отдыхать по кельям, где совершаются уединенная молитва и подготовка к причастию. В кельях электричества в это время нет, монахи используют ночью автомобильные аккумуляторы, а в кельях паломников – только небольшие настольные керосиновые лампы или свечи. Спать приходится мало, ведь утреннее богослужение в будние дни начинается примерно в семь часов после полунощницы, по европейскому времени – это глубокая ночь, примерно два или три часа.

За час-полтора часа до утрени на территории монастыря можно слышать мелодичные дробные звуки деревянного била, раздающиеся около братского корпуса: это монахи пробуждаются для исполнения келейного правила, состоящего из молитв по четкам, земным или поясным поклонам. В архондарике для послушников и паломников будильником служит не било, а обыкновенный колокольчик. Все без опоздания следуют в храм, где начинается утреня, а за ней - первый, третий и шестой часы. Все благоговейно обходят темный храм, полагают поклоны и прикладываются к иконам и святыням. Безмолвно и чинно стоят монахи у стасидий, глаза у многих закрыты, пальцы перебирают узелки на четках. У некоторых паломников от непривычки чувствуется усталость и они сидят в стасидиях. Литургия по субботам проходит не только в главном храме, но и в кладбищенской церкви. Иеромонах Макарий с небольшой группой певчих выходит из алтаря основного храма и в темноте направлятся в сторону «горки» - монастырского кладбища, где уже светятся маленькие окна в церкви святых апостолов Петра и Павла, расположенной при усыпальнице. За несколько метров перед металлической калиткой кладбища монахи включают карманные фонарики, и желто-голубые лучи освещают кривую тропинку в сторону церкви. Несколько ступенек ведут монахов в небольшой кубической формы храм, над которым возвышатся типичный для Афона купол, крытый черепицей из серого камня. Здесь иеромонах Макарий регулярно по субботам и в дни церковных поминовений служит панихиды и литии по усопшей братии. И в это время, кажется, затихают морские волны и ветер в кронах деревьев кладбищенского сада, а утренние звезды на южном небе еще ближе приближаются к земле, чтобы отразиться в каплях росной травы.

Смерть воспринимается святогорцами как нечто неизбежное и естественное. «Бояться смерти – это значит бояться того, чего не существует на свете», - эти слова произнес однажды иеромонах Николай (Генералов), беседовавший с паломниками на тему о смерти. Последние часы и минуты земной жизни монахов исполнены покоя и светлой радости как для умирающего, так и для тех братьев, кто пришел к его келье проститься с ним. Так было, говорят, и с иеромонахом Гавриилом, скончавшимся летом 2006 года. Его душа в продолжение долгой земной жизни благочестно пребывала в теле и так же благочестно разлучилась с телом в час смерти. Он скончался благодушно, с радостью и спокойствием, хотя иеромонаха Гавриила и мучили болезни. Перед кончиной он очистил свою совесть покаянием, омыл грехи слезами, убелил ризу своей души и в последний раз причастился. Проститься с ним пришли отец Лаврентий и молодые послушники из молдавского скита на Провате. Иеромонах Гавриил - родом из Молдавии и он часто их исповедовал и давал отеческие советы. Его келья с видом на море располагалась в одноэтажной постройке позади трапезной. В ней много бумажных икон: среди них - копия чудотворной «Самонаписавшейся, или Ясской» иконы Божией Матери из Иоанно-Предтеченского скита, населенного румынами и молдаванами, а также иконки преподобного Паисия Величковского и молдавского господаря Стефана Ш Великого, а еще - настенный кадендарь из Ново-Нямецкого Кицканского монастыря, что на берегу Днестра. В келье редкий раз было убрано, на полу - цветастые домотканные коврики, какие можно увидеть только в Молдавии. За маленьким столиком он угощал своих гостей, потому иногда здесь пахло всякими явствами, привезенными паломниками из Молдавии. Каждый уходил от него с каким-нибудь подарком: короткими четками, деревянными крестикамии иконками. В последние годы ходил около монстыря с высокой палкой, собирал разные лекарственные растения, которые помогали ему бороться с недугами – больными ногами и незаживающей раной на носу. Оставлять обитель даже на короткое время, чтобы лечь в городскую больницу, не желал. Иеромонах Гавриил к советам не прислушивался, перебивал собеседника, и в его речи чувствовался молдавский акцент: «...Мэй, знаешь, какая это радость умереть не в Салониках, а на Афоне! Здесь Сама Божья Матерь встречает после смерти монахов. Потом проводит душу усопших через мытарстсва от Земли до Неба...».

На Святой Горе издавна существует особый обряд погребения умерших, получивший распространение и в других монастырях Востока в связи с нехваткой места для устройства кладбищ. После совершения чина исходного последования тело, окутанное черной мантией, относится на специальных носилках в монастырскую усыпальницу. Хоронят без гроба, тело зашивают в рясу и предают непосредственно земле в день смерти монаха. Умершего предварительно готовят к погребению, тело не омывают, нательное белье не меняют, на грудь возлагают икону Пресвятой Богородицы, лицо покрывают куколем. По афонской традиции усопшего инока облачают в схиму и многокрестие. Если это иеромонах, то его облачают еще и в епитрахиль, в руки его кладут Евангелие и покрывают лицо воздухом (ударение на «у». – Примечание автора.); иеродиакона облачают в орарь и лицо покрывают малым покровом. Затем над головой усопшего полагается плита (для предохранения от повреждений) и тело засыпают землей. Над могилой совершается заупокойная лития. Игумен обычно произносит слово, посвященное новопреставленному. Отпевание совершается с торжественностью, в течение 40 дней после смерти монаха каждый день благословляется коливо, все монахи совершают канон по усопшему брату: в память о нем и все должны прочитывать за него одни четки, с молитвой об упокоении совершают по сто поклонов. Три года усопший поминается на проскомидии ежедневно, а затем имя его вносится в большую поминальную книгу – «Куварас». Такие книги, читаемые в афонских монастырях в заупокойные субботы, содержат имена всех усопших монахов обители, начиная с глубокой древности, как это делается, например, в Великой Лавре.

По большому счету монах не нуждается не только в гробе, но и в памятнике. На его могиле стоит скромный деревянный крест с лампадой - молчаливый проповедник блаженного бессмертия и воскресения. На могилах нет привычных цветочных венков, на кладбище не едят и не пьют, здесь не льют вино на холмик, не оставляют на могиле рюмку водки и кусок хлеба, как это мы привыкли видеть в миру.

По прошествии нескольких лет (три года, а в иных монастырях – пять лет) могилу раскапывают и вынимают череп и кости. Если же тело усопшего истлело полностью, кости чисты и имеют желтоватый цвет, считается, что это признак особой духовности и праведности почившего. После вскрытия могилы тела усопших находят обычно истлевшими и кости обнаженными. Бывает и так, что труп полностью не разлагается. «Тело не принято землей», значит, действие почвы тут не при чем, рассуждают монахи, «усопший вел не вполне праведную жизнь и основная причина – греховность». Считается, что посмертная жизнь такого монаха трудна, поэтому могилу зарывают снова и назначают особо горячо молиться за усопшего брата. Монахами усугубляются молитвы за покойного, они читают разрешительную молитву, «тянут» за покойного четки, чтобы вымолить у Бога его нераскаянные или забытые грехи, и тогда, говорят, тело скоро распадается. В некоторых монастырях неразложившиеся части тела выбрасывают в море.

После эксгумации череп и кости обычно омываются в воде с вином и насухо вытираются хлопчатобумажной тканью. Затем они переносятся в усыпальницу (на языке монахов – «костница» или «гробница») В костнице установлены длинные деревянные полки, где в иерархическом порядке стоят черепа с надписью имени и даты рождения и смерти, а иногда только с указанием года смерти почившего. Все черепа без нижней челюсти и часто без зубов. В скитах и коливах череп почившего старца может храниться прямо в келье его ученика.Когда-то на одной из полок костницы Свято-Пантелеимонова монастыря находилась и честная глава преподобного Силуана Афонского (11/24 сентября 1938 года), а теперь она покоится в серебрянном ковчеге в Покровском храме. Среди монахов-славян принято переносить черной краской на лобную часть черепа имя умершего монаха и год его упокоения. Иногда пишется также и эпитафия, что была начертана на могильном деревянном кресте. Смотришь на черепа бывших игуменов, монахов и послушников и - как тут не вспомнить цветаевскую стихотворную строку – «Смерть равняет лбы…»!?

Если с высоты Афона мысленно представить себе небольшое австрийское горное селение Хальштатт, то его жители, начиная с 17 века, вместо надгробий устанавливают на кладбищенских могилах своих родственников разрисованные черепа покойников. На черепах указываются имена, фамилии, даты рождения и смерти. а кроме того, наносятся цветными красками семейные гербы или узоры. Дело в том, что Хальштатт расположен на склоне горы, а для кладбища отведен очень небольшой участок. По этой причине через каждые двадцать лет из старых могил извлекают останки мертвецов, чтобы освободить место для новых захоронений.Неподалеку в старой пещере находится хранилище для костей, компактно разложенных на специальных полках и имеющих специальные номера. Черепа, не занимающе много места, выставляют на могилах миниатюрного кладбища. Некоторые черепа к праздникам украшают веночками или живыми цветами. Говорят, что среди расписанных черепов встречаются «настоящие шедевры».

Но вернемся на Афон...Все большие и малые кости тщательно сортируются. Мелкие кости помещают в общие ящики или специальных полукруглых нишах: «ножные»- к «ножным», «ручные» - к «ручным» и т.д. По свойству и цвету костей, особенно черепа, монахами-святогорцами определяется праведность земной жизни покойного. Кости святых и праведных мужей, рассказывает иеромонах Иоаким (Сабельников), как правило, чисты, они бывают желтого цвета, а иногда издают благоухание и даже источают капли мира. Это – «признак особой духовности покойного». Кости белого цвета свидетельствуют о помиловании и спасении души усопшего. Значит, его покаяние перед Богом принято и он удостоен прощения грехов. Кости темно-зеленого цвета и смрадные по запаху свидетельствуют о печальной участи души усопшего и его смертных грехах.

Двери костницы всегда открыты, и здесь часто можно видеть молодых и старых монахов, приходящих сюда поодиночке, чтобы помолиться о своих усопших братьях. Говорят, что души усопших продолжает видеть тех братьев, с кем они расстались. Благочестие живых братьев доставляет усопшим монахам радость. Здесь монахи готовятся к исходу из земного мира - в небесное отечество. На земле они чувствуют себя «пришельцами и странниками».

В 2004 году монастырский иконописец монах Ефрем участвовал в реставрации кладбищенской церкви. Во время коротких перерывов отложит в сторону кисти и краски, сделает несколько глотков чая, откроет любимый томик творений преподобного Ефрема Сирина и углубится в чтение. Потом задержится на какой-то странице, отложит книгу, переведет взгляд в морскую даль, тихо позовет трудника и молча укажет то место в книге, которое рекомендует прочитать:

«... Дни текут и улетают, часы бегут и не останавливаются, в стремительном течение времени мир приближается к концу своему. Ни один день не дозволяет другому идти с ним вместе, ни один час не ждет другого, чтобы лететь заодно. Как воду невозможно удержать и остановить перстами, так не останется неподвижной и жизнь рожденного от жены. Бог определил меру жизни человека, и эту определенную меру дни делят на части. Каждый день, незаметно для тебя, берет свою часть из жизни твоей, и каждый час со своей частицей неудержимо бежит путем своим. Дни разоряют жизнь твою, часы подламывают здание ее, и ты спешишь к концу своему, потому что ты – пар. Дни и часы, как тати и хищники, скрадывают и расхищают тебя; нить жизни твоей постепенно отрывается и сокращается. Дни предают погребению жизнь твою, часы кладут ее во гроб, а вместе с днями и часами исчезает на земле и жизнь твоя. Жизнь, которой живешь ты сегодня, уходит и улетает с концом этого же дня, потому что каждый день берет свою часть из твоей жизни и с ней уходит, и в быстром полете времени часы уходят, исчезают и обращаются в ничто! Как спешно текут дни, так быстро пролетает и жизнь, - нет ей возможности остановиться и стать на одном месте!»

Само кладбище Свято-Пантелеимонова монастыря, на первый взгляд, ухожено не самым лучшим образом: все, кроме могил и тропинок, заросло травой, но холмиках не угасает огонь лампады. Зато вокруг кладбища – идиллический пейзаж с устремленными в ночное звездное небо кипарисами, цветущим по весне миндалем, а также маслинами и виноградом. Летними ночами здесь стрекочут неугомонные сверчки, а по утрам из кладбищенского сада доносится пение птиц. Посещение кладбища и особенно костницы заставляет паломников задуматься о неотвратимости смерти и о том, что жизнь на тебе не кончается. Над чужими могилами и около беззубых черепов с черными глазницами невольно чувствуешь горечь плодов от своих грехов и рассуждаешь о том, как проходит и как должна проходить твоя земная жизнь. К этому призывают и проникновенные строки, начертанные на видном месте в усыпальнице: «Мы были такими вы. Вы будете такими, как мы».

Анатолий Холодюк Святая Гора Афон - Мюнхен

МЫ БЫЛИ ТАКИМИ, КАК ВЫ

ВЫ БУДЕТЕ ТАКИМИ, КАК

(Погребение на Афоне)

Человек, яко трава дние его, яко цвет

Селный, тако отцветет: яко дух пройде

В нем, и не будет, и не познает ктому

Места своего.

Псалом 102, 15-16.

На Святой Горе издавна существует особый обряд погребения умерших, получивший распространение и в других монастырях Востока в связи с нехваткой места для устройства кладбищ. После совершения чина исходного последования тело, окутанное черной мантией, относится на специальных носилках в монастырскую усыпальницу. Хоронят без гроба, тело зашивают в рясу и предают непосредственно земле в день смерти монаха. Умершего предварительно готовят к погребению, тело не омывают, нательное белье не меняют, на грудь возлагают икону Пресвятой Богородицы, лицо покрывают куколем. По афонской традиции усопшего инока облачают в схиму и многокрестие. Если это иеромонах, то его облачают еще и в епитрахиль, в руки его кладут Евангелие и покрывают лицо возду хом (ударение на «у». – Примечание автора.); иеродиакона облачают в орарь и лицо покрывают малым покровом. Затем над головой усопшего полагается плита (для предохранения от повреждений) и тело засыпают землей. Над могилой совершается заупокойная лития. Игумен обычно произносит слово, посвященное новопреставленному. Отпевание совершается с торжественностью, в течение 40 дней после смерти монаха каждый день благословляется коливо, все монахи совершают канон по усопшему брату: в память о нем и все должны прочитывать за него одни четки, с молитвой об упокоении совершают по сто поклонов. Три года усопший поминается на проскомидии ежедневно, а затем имя его вносится в большую поминальную книгу – «Куварас». Такие книги, читаемые в афонских монастырях в заупокойные субботы, содержат имена всех усопших монахов обители, начиная с глубокой древности, как это делается, например, в Великой Лавре.

После эксгумации череп и кости обычно омываются в воде с вином и насухо вытираются хлопчатобумажной тканью. Затем они переносятся в усыпальницу (на языке монахов – «костница» или «гробница»). В костнице установлены длинные деревянные полки, где в иерархическом порядке стоят черепа с надписью имени и даты рождения и смерти, а иногда только с указанием года смерти почившего. Все черепа без нижней челюсти и часто без зубов. В скитах и коливах череп почившего старца может храниться прямо в келье его ученика.Когда-то на одной из полок костницы Свято-Пантелеимонова монастыря находилась и честная глава преподобного Силуана Афонского (11/24 сентября 1938 года), а теперь она покоится в серебрянном ковчеге в Покровском храме. Среди монахов-славян принято переносить черной краской на лобную часть черепа имя умершего монаха и год его упокоения. Иногда пишется также и эпитафия, что была начертана на могильном деревянном кресте. Смотришь на черепа бывших игуменов, монахов и послушников и - как тут не вспомнить цветаевскую стихотворную строку – «Смерть равняет лбы…»!?

Если с высоты Афона мысленно представить себе небольшое австрийское горное селение Хальштатт, то его жители, начиная с 17 века, вместо надгробий устанавливают на кладбищенских могилах своих родственников разрисованные черепа покойников. На черепах указываются имена, фамилии, даты рождения и смерти, а кроме того, наносятся цветными красками семейные гербы или узоры. Дело в том, что Хальштатт расположен на склоне горы, а для кладбища отведен очень небольшой участок. По этой причине через каждые двадцать лет из старых могил извлекают останки мертвецов, чтобы освободить место для новых захоронений.Неподалеку в старой пещере находится хранилище для костей, компактно разложенных на специальных полках и имеющих специальные номера. Черепа, не занимающе много места, выставляют на могилах миниатюрного кладбища. Некоторые черепа к праздникам украшают веночками или живыми цветами. Говорят, что среди расписанных черепов встречаются «настоящие шедевры».

Само кладбище Свято-Пантелеимонова монастыря, на первый взгляд, ухожено не самым лучшим образом: все, кроме могил и тропинок, заросло травой, но на холмиках не угасает огонь лампады. Зато вокруг кладбища – идиллический пейзаж с устремленными в ночное звездное небо кипарисами, цветущим по весне миндалем, а также маслинами и виноградом. Летними ночами здесь стрекочут неугомонные сверчки, а по утрам из кладбищенского сада доносится пение птиц. Посещение кладбища и особенно костницы заставляет паломников задуматься о неотвратимости смерти и о том, что жизнь на тебе не кончается. Над чужими могилами и около беззубых черепов с черными глазницами невольно чувствуешь горечь плодов от своих грехов и рассуждаешь о том, как проходит и как должна проходить твоя земная жизнь. К этому призывают и проникновенные строки, начертанные на видном месте в усыпальнице: «Мы были такими вы. Вы будете такими, как мы».

© Анатолий Холодюк

Святая Гора Афон - Мюнхен

«Дни текут и улетают, часы бегут и не останавливаются, в стремительном течении времени мир приближается к концу своему. Ни один день не дозволяет другому идти с ним вместе, ни один час не ждет другого, чтобы лететь заодно. Как воду невозможно удержать и остановить перстами, так не останется неподвижной и жизнь рожденного от жены. Бог определил меру жизни человека, и эту определенную меру дни делят на части. Каждый день, незаметно для тебя, берет свою часть из жизни твоей, и каждый час со своей частицей неудержимо бежит путем своим. Дни разоряют жизнь твою, часы подламывают здание ее, и ты спешишь к концу своему, потому что ты – пар. Дни и часы, как тати и хищники, скрадывают и расхищают тебя; нить жизни твоей постепенно отрывается и сокращается. Дни предают погребению жизнь твою, часы кладут ее во гроб, а вместе с днями и часами исчезает на земле и жизнь твоя. Жизнь, которой живешь ты сегодня, уходит и улетает с концом этого же дня, потому что каждый день берет свою часть из твоей жизни и с ней уходит, и в быстром полете времени часы уходят, исчезают и обращаются в ничто! Как спешно текут дни, так быстро пролетает и жизнь: нет ей возможности остановиться и стать на одном месте!»
Монахи говорят, что их единство и общение с умершими особенно чувствуется во время усердной молитвы за них. Ежедневно монахи поминают всех, чьи имена занесены в особые поминальные папки, которые перед дневной службой раздает в храме монах Олимпий. Таких папок у него около двадцати, если не больше. Причем, в самой первой строке на листе не стоят привычные «об упокоении» или «о здравии».

С ныне покойным иеромонахом Гавриилом я познакомился в одно из своих посещений Пантелеимонова монастыря. Он пришел на кладбище со стареньким личным помянником. Сначала он сидел на лавке в костнице, а его губы, видно, шептали имена тех, кого он ежедневно поминал. Причем в книжицу, из которой торчали поминальные записки, почти не смотрел, ибо помнил все имена наизусть. Потом отец Гавриил медленно пошел по кладбищенской дорожке, крестился возле каждой могилы, что-то высматривал, словно выбирал и себе там место.

Само кладбище Пантелеимонова монастыря, на первый взгляд, ухожено не самым лучшим образом: все, кроме могил и тропинок, заросло травой, но на холмиках не угасает огонь лампад. Имеются в стороне и несколько покривившихся от времени и ушедших в землю крестов. Здесь – безымянные могилы. Вокруг кладбища – идиллический пейзаж с устремленными в ночное звездное небо кипарисами, цветущим по весне миндалем, а также маслинами и виноградом. Летними ночами здесь стрекочут неугомонные сверчки, а по утрам из кладбищенского сада доносится пение птиц.

Не только на афонском, но на всяком кладбище погружаешься в размышления и, стоя над чужими могильными холмиками, начинаешь мысленно расплетать непростое кружево собственной жизни. Особенно в костнице, возле длинных полок с беззубыми черепами с черными глазницами, невольно чувствуешь горечь плодов от своих грехов и вспоминаешь о том, как прошла, проходит и как должна бы проходить твоя земная жизнь. «Хочешь – не хочешь, – говорят монахи, – а кладбище для кого-то ближайшее, для кого-то отдаленное, но для всех – неминуемое будущее». Посещение кладбища Пантелеимонова монастыря заставляет паломников задуматься о неотвратимости смерти и о том, что жизнь на тебе не кончается. Об этом говорят и слова, начертанные на видном месте в усыпальнице: «Мы были такими, как вы. Вы будете такими, как мы».

"Мы были такими вы. Вы будете такими, как мы" - надпись из монастыря на горе Афон в Греции. Надпись начертана там, где захоронены останки умерших монахов.

На горе Афон издавна сформировалась своеобразная традиция погребения. Умерших хоронят без гроба, предавая их тела непосредственно земле. Тело монаха в день его смерти кладут не в гроб, а окутывают черной мантией и хоронят на монастырском кладбище. В течение сорока дней монахи совершают канон по усопшему брату: каждый день с молитвой об упокоении совершают по сто поклонов. По прошествии трех лет могилу раскапывают и вынимают череп и кости. После вскрытия могилы тела усопших находят обычно истлевшими и кости обнаженными. Бывает и так, что труп полностью не разлагается («тело не принято землей» - значит, «усопший вел не вполне праведную жизнь») , и тогда его снова закапывают.

После того, как череп и кости выкапывают, их моют раствором вина и воды, после чего их тщательно вытирают тканью. По свойству и цвету костей, особенно черепа, определяется праведность земной жизни покойного. Кости святых и праведных мужей, как правило, чисты. Кости белого цвета свидетельствуют о помиловании и спасении души усопшего. Значит, его покаяние перед Богом принято и он удостоен прощения грехов. Кости темно-зеленого цвета и смрадные по запаху свидетельствуют о печальной участи души усопшего и его великих грехах.

От этой традиции захоронения происходит выражение .

Следует отметить, что точно такая же надпись на трех языках находится у входа в крипту Церкви Капуцинов в - Санта-Мария-делла-Кончеционе (Santa Maria della Concezione dei Cappuccini) — Небольшая церковь капуцинов, расположенная по адресу: Via Vittorio Veneto, 27. Церковь известна своей криптой, где находятся кости монахов ордена, собранные в период с 1528 по 1870 годы. Из костей собраны орнаменты в стиле и рококо.

Примеры

(1873 - 1950)

" " (1933—1948): "Пословица говорится: "рожался - не боялся, а помрешь - недорого возьмешь". Вон, наша Домна Панферовна в одном монастыре чего видала, для наставления, чтобы не убоялись смертного часу. На горе на высокой... ящик видала за стеклом, а в ящике черепушки и косточки. Монахи ей объяснили суть, чего напевно прописано на том ящике: "Взирайте и назидайте, мы были, како вы, и вы будете, како мы ". Про прах тленный прописано. А душа ко Господу воспарит."

«МЫ БЫЛИ ТАКИМИ ЖЕ, КАК ВЫ»

Два взгляда на одну проблему

Игумен Нектарий (Морозов), Нина Жильцова

Нина Жильцова

«А если эти люди пришли за любовью и теплотой?»

После Пасхи и Крещения иногда я слышу осуждающие слова в адрес тех, кто в храм заходит редко, а за крещенской водой или куличи освящать идет. Слышу, что не это главное, что они создают очереди, что у них нет глубокой веры, что не хотят жить по Евангелию, не стремятся воцерковиться.

Я и сама когда-то ходила в храм именно так. Зачем я приходила? Зачем приходят сотни этих людей в храмы? Не просто за водой или освятить кулич. За благодатью. Хоть краешком почувствовать Божию благодать. Обычно приходишь: ничего не понятно, ловишь на себе осуждающие (как кажется) взгляды… чувствуешь, что всё делаешь не так, мешаешь. А когда приходишь на Праздник, вроде как не должны про тебя думать: «Чего пришел?» – всё понятно: за водой пришел. А сам в это время спокойно Богу помолишься, как умеешь. Или просто рядом с храмом постоишь. Не чувствуешь себя чужим. Есть приобщение к Празднику. Хоть немного побыть частью Церкви в своих глазах.

Наверное, как воцерковленным людям хочется, чтобы их родственники и окружающие тоже воцерковились, так и батюшки еще больше переживают за свою паству. Чтобы приходили не только на Пасху и Крещение, а проникали вглубь веры, прибегали к Таинствам, молились на службах, жили по Евангелию.

Только вот как привлекать этих людей? Критикуя за то, что пришли? Приходят люди раз в год, а им и тут не рады. Вдруг они чувствуют отношение «вот, пришли, невоцерковленные, с канистрами!»? А если они пришли за любовью и теплотой? Бог покрывает нашу нелюбовь к людям, когда это нужно. Если обидишь кого в храме или тебя обижают, часто Бог утешит. И подаст благодать несмотря ни на что. Ни на грехи, ни на канистру, ни на то, что редко ходишь в храм.

А поступаем ли мы так же? Мы, бывшие когда-то тоже невоцерковленными? Есть два любимых в народе Праздника. И люди приходят не к нам, а к Богу, в храм. Разве это не радость? Разве в очереди за святой водой нельзя почувствовать благодать?

Давайте придем им навстречу, примем их, поможем, расскажем, объясним. Например, прихожане конкретного храма могут на неделе принести как пожертвование чай и печенье. Организовать на время очереди за водой раздачу бесплатного чая в обычных пластиковых стаканчиках. Чтобы почувствовали пришедшие впервые, что в храме на них не смотрят косо, даже наоборот. Рядом для скучающих детей организовать викторину, рассказывая параллельно про веру.

Это же такой шанс помочь невоцерковленным! Подать им руку, утешить, привести к вере!

Запугали мы бедных людей. Женщина пришла в храм в брюках. Подходит к иконам. «Бог вашу молитву всё равно не услышит – вы в брюках!» Не ходишь в храм – плохо! Редко приходишь – плохо! Приходишь за святой водой на Крещение – опять не так, приходи попозже, чтобы очередь не создавать. Вот и идут новоначальные в храм сгорбившись, согнувшись, испуганно озираясь, всё ли они правильно сделали или нет. Боятся ошибиться лишний раз. Достаточно ли длинная юбка, правильный ли платок? Мало грехов на исповеди – плохо подготовился, попробуй по книжке. Пришел с длинным списком грехов по книжке – подошел формально, пиши от себя. А ты, может, плакал вчера, готовясь к исповеди, искренне старался подготовиться. И опять осечка.

Всех правил сразу не усвоишь. Во всю глубину веры не проникнешь. И многие проходят этот болезненный путь, преодолевая себя, свою гордость, свои страхи, терпя осуждающие и снисходительные взгляды.

Я так благодарна тому батюшке, который исповедовал меня перед венчанием. С таким вниманием и любовью. Так просто и понятно. Снисходя к моим грехам и немощам. Объясняя. Приводя в пример жития святых. А ведь это была моя первая сознательная исповедь. Тому батюшке, который нас с мужем венчал. Торжественно, проникновенно, с любовью читая молитвы. Заражая нас и всех пришедших гостей своей теплотой. Тем прихожанам, которые терпеливо отвечали на мои вопросы. Той бабушке, которая рассказала мне о святом Спиридоне Тримифунтском, когда я спросила, кто изображен на иконе.

В воскресной школе я как-то пришла на занятия с коротким рукавом. Там это было не принято. Вместо замечания одна очень добрая и милая старушка дала мне свою запасную кофточку. Это было так трогательно, что я не смогла отказаться и сидела на занятии в ней.

Я благодарна маме, которая водила меня в храм освящать куличи. Стоя в очереди и ожидая батюшку, я питалась благодатной атмосферой Праздника, проникалась уже тогда любовью к храму.

Почему нам жалко физически больных людей, а духовно больных мы чаще отталкиваем и осуждаем? Давно ли мы сами стали чистенькими?

Да, есть люди, не имеющие пока глубокой веры, грешники, духовно больные люди. Но почему нам жалко физически больных людей, а духовно больных мы чаще отталкиваем и осуждаем? Давно ли мы сами стали чистенькими? И стали ли ими вообще? Сами мы не перестали быть духовно больными, но считаем себя выше. Хотя не мы освящаем Церковь, а Святая Церковь нас, грешников.

Игумен Нектарий (Морозов)

«Я благодарен за это письмо и то неравнодушие и боль, которыми оно наполнено»

Игумен Нектарий (Морозов). Фото: А.Поспелов / Православие.Ru

Знаете, какова, на мой взгляд, одна из самых распространенных ошибок, которую допускают воспитывающие своих детей взрослые папы и мамы? Они забывают о том, что сами когда-то были детьми. Оттого-то и вырастает так часто стена непонимания между самыми родными и близкими в сущности людьми. Оттого-то и не могут подчас папа с мамой найти необходимые слова, убедительные аргументы в общении со своим чадом, а самое главное – не могут подобрать ключ к его сердцу, не чувствуют его, а он не чувствует их. И что-то сродни этому происходит, к сожалению, в Церкви.

Это тем более странно, что многие из нас, пастырей, не говорю уже о мирянах, не родились и не выросли в церковных семьях. Мы точно так же когда-то входили в храм как в область для нас неисследованную, неведомую, даже пугающую. И как же нам хотелось, чтобы люди, которые уже давно стали здесь, в Церкви, своими, всё знающими, всё умеющими, были не просто терпимы, снисходительны по отношению к нам! Нет, мы нуждались не только в том, чтобы на нас не шикали, не шугали нас, в конце концов не смеялись над нами. Мы искали помощи: советов, объяснений, подсказок, а иной раз и непосредственных указаний. И, конечно, очень надеялись ощутить, почувствовать в людях Церкви ту любовь, то тепло, которых так катастрофически не хватало и не хватает в окружающем нас мире.

И вот… Проходят годы, десятилетия, и мы сами становимся «всё знающими и всё умеющими» или даже что-то «значащими» в Церкви. И уже не мы ищем помощи, наставления, совета, тепла и любви, а от нас ищут и ждут всего этого. А мы… Мы смотрим на тех, кто сейчас должен был бы напомнить нам нас самих же – давних, почти забытых… Смотрим и думаем: «Ну как же можно быть такими бестолковыми, такими невежественными, неуклюжими и несуразными!» И досадуем и ропщем на своих «захожан», и потешаемся иногда над ними, а часто просто-напросто не находим для них времени, сил, способности к душевному участию.

Так бывает! И бывает часто! И когда так – горе нам.

Я лично и как настоятель, и как священник, и просто как верующий человек, живущий в Церкви, очень этого боюсь. Боюсь не узнать в пришедшем ко мне человеке себя, каким был лишь 20–25 лет тому назад. Боюсь, как бы тот, кого послал, направил лично ко мне Господь, не пропал для Церкви, не остался без необходимой ему поддержки и заботы. Боюсь, как бы из храма, в котором я служу и за который несу ответственность, кто-то не ушел обиженным, оскорбленным, с чувством, что ему здесь не рады, что он, страшно сказать, лишний.

И я специально напоминаю: «Вы, дорогие братия и сестры, ходите в храм регулярно, для вас он уже стал домом, и вы, конечно, практически всегда легко можете узнать, разглядеть человека, пришедшего сюда впервые или просто бывающего здесь редко. Будьте готовы прийти этому человеку на помощь, подскажите, что будет необходимо, спросите, в чем у него есть нужда; не нужно ему ничего – пусть увидит хотя бы вашу улыбку, ваше теплое, неравнодушное к нему отношение». Особенно напоминаю я об этом накануне таких праздников, как недавно прошедшие Рождество и тем более Крещение.

Получается ли что-то в результате, приносит ли это какой-то плод, насколько действенны оказываются такие призывы? Настолько, насколько позволяет наше человеческое несовершенство… Но плод, однозначно, есть. Я вижу, что для наших прихожан это очень важно: понимать, чувствовать свою ответственность, сознавать, что многое, очень многое в Церкви зависит от них, что и они не чужды миссии апостольской.

Пасхальный крестный ход

И я тоже убежден, что дни великих церковных праздников, когда многие люди, обычно в храм не ходящие, до храма все-таки добираются, действительно дни для них особенные. И порой благодать Божия в эти краткие мгновения пребывания человека на службе касается его сердца, изменяет, преображает его. Я очень хорошо помню первый пасхальный крестный ход, в котором я принял участие. Это был, кажется, 89-й или 90-й год. В руках у меня и окружающих меня со всех сторон людей были горящие свечи, и как-то получилось, что я случайно… поджег волосы стоявшей передо мной молодой женщины. Мне, разумеется, пришлось их спешно тушить, и вот чудо: ни она, ни ее супруг или спутник на меня не рассердились. Я тогда именно как к чуду к этому и отнесся, и такая мелочь, такое снисхождение к моей неловкости, такое чувство чего-то неизмеримо большего нас, общего согрели мою душу.

Мне ни в коем случае не приходится расстраиваться от того, что в храме в праздник становится иногда тесно. Хочется даже, чтобы стены раздвинулись и больше людей смогли вместить, и я шучу порой:

– Братия и сестры! Вам тесно, вы чувствуете, что вас поджимают слева, справа, так что и руку порой трудно поднять, чтобы перекреститься? Так и слава Богу! Сейчас-то вы точно можете понять, что все мы составляем во Христе, в Церкви единое Тело.

Я согласен практически со всем, о чем говорится в опубликованном выше письме. И более того – благодарен за него и за то неравнодушие и боль, которыми оно наполнено. Благодарен и за практический, очень хороший совет: в этом году я, каюсь, о чае и печенье для людей, стоящих на улице в очереди за крещенской водой, не позаботился. На будущий год постараюсь эту важную деталь не упустить.

Человека в храме на самом деле запугивать нельзя – так же, как и ребенка нельзя воспитывать страхом, а можно лишь любовью. Не нужно одергивать и без того во всем не уверенных, стесняющихся самих себя людей на каждом шагу, гнать с исповеди девушку, пришедшую в брюках, или молодого человека в рубашке с коротким рукавом, осуждающе смотреть на женщину, дерзнувшую проникнуть в храмовое пространство с непокрытой головой. Это всё потом, после можно объяснить – про юбки, платки, рукава и прочее, прочее, что куда менее важно, нежели вера и любовь, нежели покаяние и обращение к Богу.

И, безусловно, мы должны постоянно об этом говорить, на этом настаивать, к этому друг друга в Церкви влечь – к такому отношению, такому подходу, настрою. И, Бог даст, что-то у нас получаться будет, особенно если пастырям будут усердно помогать такие неравнодушные прихожане.

Они не хотят узнавать, учиться, они желают одного – взять и унести, требуют за свечным ящиком жалобную книгу, потому что свечницы «медленно работают»…

Но есть беда, не замечать, игнорировать которую нельзя никак. Среди людей, «приходящих в храм по праздникам», немало сегодня тех, кто идет сюда не для того, чтобы пережить встречу с Богом, а для того, чтобы что-то «унести» с собой: приобретенную в храме икону (которая от чего-либо «помогает»), свечи («чистить квартиру»), ту же воду (из семи храмов, потому что так она «сильнее становится»). Да, и с таким расположением пришедший человек может пережить в храме нечто гораздо большее, нежели удовлетворение от «сделанного дела». Но… Но всё больше становится наших соотечественников, которые буквально пропитаны страшным духом потребления, настолько проникнуты им, что и к Церкви они относятся так же утилитарно, как к какому-то духовному супермаркету. И с ними очень сложно бывает о чем-то всерьез говорить, они не хотят узнавать, учиться, они желают одного – взять и унести. Это они дерутся подчас с кем-то из соседей по «очереди», переворачивают огромные емкости со святой водой, требуют за свечным ящиком жалобную книгу, потому что свечницы «медленно работают, с обязанностями своими не справляются».

Потерпеть их нетрудно. В конце концов, в храме они бывают до обидного редко, так что терпеть приходится нечасто и недолго. Горько просто, что помочь им не удается. Это как с нищим, которому даешь деньги, а он кидает их тебе в лицо, одеваешь его, а он всё сбрасывает с себя… Почему? Потому что он-то не чувствует себя нищим, и твоя забота его оскорбляет, возмущает до глубины души. Что тут поделаешь? Остается опять же терпеть и, как говорит автор письма, жалеть.

Но иногда и… защищаться. Полагать некий предел тому, что готов себе позволить такой человек в храме. Не позволять, например, ругаться и скандалить, стоя перед алтарем, отталкивать от бака с водой разливающего ее охранника, чтобы налить самому. И быть готовыми к тому, что это самое непозволение станет поводом для обиды, для последующих разговоров о «грубых, бессердечных людях в Церкви», о «безразличии, бездушии», даже «бесчеловечности». Помню рассказ моего хорошего знакомого, настоятеля старейшего в нашем городе собора. Он вышел из собора и столкнулся с мамой, которая, также выйдя перед этим из него, не нашла более удобного места для справления нужды ее малышом, нежели прихрамовая территория. Настоятель был, наверное, не столько даже возмущен, сколько изумлен. Открыл было рот, чтобы что-то сказать, и услышал в ответ:

– Сами виноваты! Где у вас тут туалет?!

Туалет, и правда, только строился, а сам собор восстанавливался.

Так тоже бывает. И хуже бывает. И не настолько редко, чтобы подобный случай можно было признать исключительным, из ряда вон выходящим.

И я честно скажу: когда сталкиваешься с чем-то подобным, то не столько досадуешь и гневаешься – правда! – сколько скорбишь, испытываешь боль, а иногда даже, признаюсь, унываешь.

Хочется, чтобы сочувствовали не только тем, кто еще переминается у церковного порога, но и тем, кто давно пришел в Церковь и ревностно служит ей.

Для чего признаюсь, для чего скажу? Наверное, для того, чтобы иногда, время от времени кому-то приходило в голову, всходило на сердце сочувствовать и сострадать не только тем, кто еще переминается пока у церковного порога, но и тем, кто пришел в Церковь давно и с желанием и ревностно служит ей. В этом, правда, есть нужда, это справедливо, это естественно, подчас – просто необходимо…

Ведь, что греха таить, часто в храме всё держится не просто в первую очередь, а практически полностью на священнике, его настоятеле. Это неправильно, нерационально даже, но что поделаешь? Сотрудниками, помощниками священник обрастает лишь со временем, постепенно. И ему бывает очень и очень нелегко. И, кроме всего прочего, обидно, когда за всё, что он делает, воздаянием становится лишь критика, очередная констатация того, что в Церкви «всё не так». Я не буду гневить Бога: у меня, как у настоятеля, помощников довольно, и я и за них, и им самим очень благодарен. А вот больно и обидно бывает время от времени всё равно, не только за себя, но и за них тоже.

Неоднократно мне приходилось получать и читать письма о том, как облегчить вхождение в Церковь для новоначальных, – письма проникновенные, иногда трогательные, иногда даже гневные. И само по себе это неравнодушное отношение к «братьям меньшим», вне всякого сомнения, заслуживает всяческого уважения и одобрения. Только… Только и нам, священникам, тоже хотелось бы рассчитывать на подобное понимание, бережность, неравнодушие по отношению к нам. Хотя бы в какой-то степени. А об этом, к сожалению, в наши дни и самые ревностные, самые болеющие за Церковь душой люди всё чаще и чаще забывают…

Игумен Нектарий (Морозов)