Кто автор выражения чужая душа потемки. Чужая душа - потемки (СИ)

Ловушка 19. Чужая душа – потемки На счет возможностей понимания даже существует народная пословица: «Чужая душа – потемки», в которой в концентрированном виде показана вся безнадежность глубокого понимания друг друга. Так ли это? И да, и нет.Если считать, что главное в

Барон Сатрен приоткрыл глаза. Вроде бы сомкнул их всего на миг, но гляди ж: восток уже застенчиво рдеет, самые нетерпеливые птицы звонко приветствуют утро, пусть и по-осеннему холодное. И верный конь тычет в плечо: мол, чего ты, хозяин, делаешь в стольких милях от замка, да еще подле опасного обрыва? Точно такой обрыв был в том проклятом сне, только тогда Сатрен сидел на противоположном краю. В этом барон мог поклясться. Впрочем, как и в том, что не бывает таких снов. А значит, всё самое страшное произошло на самом деле. Сатрен провел руками по лицу. Ладони, и так мокрые от росы, стали еще мокрее. - Пойдем, рыжий, - прошептал барон, с трудом поднимаясь на ноги. Конь недовольно всхрапнул, но послушно подставил голову, дабы хозяину было за что цепляться. - Рыжий... - задумчиво повторил Сатрен, разглядывая черный лоснящийся бок коня. - Знаешь что, вороной, а не поедем мы в замок. В родной деревне барон не бывал с тех самых пор, как судьба вытащила его из кузницы и со смехом взгромоздила на баронский трон. Полторы дюжины лет минуло, а знакомые улочки всё расстилаются впереди подобно вышколенным лакеям и сами подсказывают дорогу. Капюшон наполз на лицо Сатрена: кто-то из жителей вполне мог узнать хилого сына кузнеца в немолодом уже человеке, ведущем в поводу породистого коня. Нельзя полностью уйти от своего прошлого, помогай в этом хоть сам дьявол. Сатрен бездумно сложил пальцы, чтобы перекреститься... потом тяжело вздохнул и еще быстрее зашагал дальше, к тому дому, что являлся в кошмарах немногим реже проклятого обрыва. И изменился дом немногим сильнее обрыва: чуть-чуть потемнели стены, еще одну пядь их черноты завоевал мох. Совсем немного ему осталось до старых ставень, что рассохлись и теперь не закрываются до конца - вон, щель с ладонь циклопа. Так, а почему они закрыты, солнце-то уже не один час глазеет на грешную землю? И что значит это мерзкое предчувствие? Колдовских способностей у барона никаких, сам королевский астролог говорил, будучи проездом в замке... Болезнь. В доме кто-то болеет. Кто-то?.. Сатрен бросил коня на улице, дверь, не дожидаясь удара, испуганно распахнулась, и барон вбежал в сени. В нос сразу же вполз тяжелый запах недуга. Мальчишка, отворивший дверь, хотел было что-то спросить, но барон опередил: - Где больная? - В своей опочивальне. Вон та дверь, - последовал несмелый ответ. - Только тише, господин, велели не шуметь, - громко прошептал вдогонку мальчишка. Проклятье, как он успел определить в чужаке благородного? Простые одежды, родовой магический перстень спрятан за пазухой... Благородного? Вторую дверь пришлось открывать самому, барон в последний миг успел задержать кулак и отворить ее без оглушительного стука. Больная женщина лежит у окна, укрытая кучей одеял. Рыжие волосы разметались по подушке... - Кто таков? - зычным, но усталым голосом спросил кто-то из темного угла. ...веснушки на мелово-бледном лице кажутся выжженными пятнами. Глаза невидящим взором уставились в потолок. - Кто таков, вопрошаю? Священник, понял Сатрен еще до того, как повернул голову. В черной рясе, толстый, глаза злые - обычный святой отец. Рядом сидит мать больной и, видимо, сестра. Обе заплаканные, что-то теребят в руках. Вместо того, чтобы работать, сидят горюют... Подлая мысль исчезла под суровым взором священника. - Неужто... Ваша милость? - Барон Сатрен Келльвийский, - кивнул он. Женщины засуетились, пытаясь встать и поклониться, но барон прервал их взмахом руки. - Что с ней? Больная нахмурилась, но глаза все так же слепо смотрели вверх. Она умирает, неожиданно осознал Сатрен. - Умирает, - буркнул священник. - От какой хвори, неведомо нам, рабам Божьим. Рабы Божьи в углу спешно перекрестились. - Знахарь где? - сквозь зубы спросил барон. - Не должно вмешиваться в Божий промысел диавольским... - Готовьте ее к дороге, - бросил женщинам Сатрен. - Поедем ко мне в замок. Что, барон, узнаешь пятнадцатилетнюю девочку ? Гонец усиленно делал вид, что запыхался: согнулся в три погибели, держась то за колени, то за бока. - Знахарка прибыла, Ваша милость, - наконец, просипел он. - Ожидает в сенях. - Пригласи ее в большую комнату для гостей. Перед внутренним взором снова встало веснушчатое женское лицо. - Нет, стой. Зови сюда, в тронную залу. Не будем тревожить больную. Гонец пожал плечами, но смиренно поклонился, благо из его скрюченного положения это было нетрудно, и быстро зашагал прочь. На сей раз гонец шел действительно быстро, знахарка появилась раньше, чем двери перестали скрипеть. Она вошла степенно, будто равная по титулу, и плавно, будто молодая женщина... да и на вид больше тридцати не дать. А ведь ей точно за пятьдесят. Ведьма, не иначе. И красива как ведьма. Глаза зеленее изумруда на родовом перстне; волосы чернее дьявольских мыслей, лишь одна седая прядь... ну, у дьявола тоже не все помыслы так уж отвратительны. Наверное. - Зачем позвал, барон? - продолжая идти, непочтительно спросила знахарка. - Женушка приболела? - Женушка померла год назад, - процедил Сатрен. - Помощь твоя нужна. Лекарская, тут ты угадала. - Ага, - ухмыльнулась ведьма, - а год назад, значится, ты меня не... - Как звать тебя? - ...не стал звать. - Улыбка стала еще шире. - Эйена мое имя. Мог бы спросить у гонца своего расторопного. Кого лечить-то надо? Ведьма уселась на скамью, причем ухитрилась сделать это так, что не она казалась угодливо и смиренно сидящей подле трона, а барон выглядел усевшимся на насест петухом. - Девушку одну... женщину, то есть. - От чего? Барон не успел ответить. В тронный зал влетел священник. Влетел бы, не зацепись рясой за ручку двери. Впрочем, машинальное перекрещивание при входе спасло святого отца от унизительного треска материи. - Ваша милость, я хочу присутствовать при разговоре, - твердо сказал священник, усаживаясь на скамью как можно дальше от знахарки. - Ну, присутствуй, - вздохнул барон. В конце концов, светлую сторону тоже полезно выслушать. - Так что с той девушкой? - напомнила Эйена. - Я продал ее душу. Священник опять перекрестился, ведьма покачала головой. Оба ждали продолжения, уже хорошо. Хоть что-то хорошо. - Семнадцать лет назад я продал ее душу. - Голос издевательски дрогнул. - Сам не знаю, как это получилось. - Да как... Сумерки заполнили дно оврага и уже выглядывали наружу , облекаясь душным туманом. Лишь бы эта серая мгла не поглотила молочно-белое облачко, что так пугливо жалось ко мне. Видимо, боялось потерять меня из виду, слишком уж похож был мой цвет на этот мутно-серый туман. "Не бойся". Облачко задрожало еще сильнее. И вместе с ним задрожал весь туман. Что-то темное, страшное поднималось со дна оврага. Пропасти. Бездны. Черная тварь с кровавыми огнями на месте глаз... Дьявол, какие глаза у облака?! "Что ты хочешь за нее?" Я испугался. Очень. Но ответил. Тварь не захохотала, не вздохнула, не покачала огорченно головой. Просто на миг коснулась белого облачка и исчезла. Облачко тихонько отодвинулось от меня. Мне показалось или оно стало таким же серым, как я? - Это возможно, священник, - устало проговорил женский голос. Барон открыл глаза. Он на кровати в своей спальне, рядом сидит ведьма со святым отцом; они о чем-то спорят. - Душа принадлежит человеку, ею обладающему... - начал священник, - ну, тому, в чьем теле она заточена! И неможно продать душу другому человеку. То есть другой человек не может продать чужую душу. Голос у священника глубокий, поставленный, а вот мысли выражать его не научили. Бывает. - Барон очнулся, - все так же устало сказала Эйена. - У тебя было видение, как ты продавал ее душу, верно? - Откуда... знаешь? - Я много чего знаю, - отмахнулась ведьма. - Власть выбрал, значит? Как же, простой сын кузнеца, а тут - барон... - Не власть... я просил... Ведьма поморщилась, будто это ей приходилось протаскивать через глотку хриплые слова, и протянула кружку с какой-то травяной настойкой. Горькой, естественно. - Да? И что же ты просил? - Дело по мне. Стезю. - Ха, - булькнул священник, - и диавол выбрал тебе баронство? - Я не смог бы стать кузнецом. В пятнадцать лет... вот же совпадение... я тяжело заболел. И полностью уже не... - Ладно, это неважно, - оборвала ведьма. - Действительно неважно! - громко согласился священник. - Потому что я по-прежнему не верю в возможность такого вот... продажи такой. Конечно, у Отца лжи много слуг и сил тоже хватает, но уж покупать чужие души - это ни в какие ворота не лезет! Это же... - Страшно тебе, святой отец? - усмехнулась Эйена. Священник вдруг сник. - Страшно, ведьма. За паству страшно. И за себя, грешника, страшно, прости Господи. - Он медленно перекрестился. - Диявол силен, а люди слабы. Плотью слабы, а плоть и душа слишком тесно связаны. - Не любую чужую душу можно продать. Я не знаю, от чего это зависит. Может, от родства душ. Может, просто случайно. А может, нужно очень хотеть продать... не знаю. - А зачем дьявол вообще покупает души? - спросил Сатрен. - Чтобы не пустить их в царство божье, - тихо ответил священник. - Чтобы покаяние искреннее не услышал Господь, чтобы лишить человека надежды и обречь его на муки вечные адовы. - И много для чего еще, - серьезно заметила ведьма. - Неисповедимы пути дьявола. - Ладно, а что с той... женщиной? Проклятье, я даже не помню ее имени! - Я не знаю, что с ней. - Это... моя вина? - Не знаю, - повторила ведьма. - Я уже поставила ее на ноги - за тот день, что ты проспал, но жить ей меньше недели, даже с моими травами. - Дьявол... - Хватит! - взорвался священник. - Хватит призывать Нечистого, и так уже наломал дров! Душегубец, чужую душу погубил! - Да и свою, - криво улыбнулся Сатрен. - Куда мне теперь в царство божие, после всего что сделал. - Господь милостив, - вновь поник священник, словно стыдясь за бога. - Нет такого греха, что Он не смог бы простить. - Я не стану молить о прощении. - Станешь, сын мой, еще как станешь. Барон поморщился. - Ладно, идите. Только не уезжайте пару дней еще, слугам я распоряжусь. Серый потолок, погрязший в паутине. Паук ее давно покинул, лишь несколько мертвых мух держатся за липкие нити. Почему-то на потолок смотришь только когда все совсем плохо... а посмотришь, становится еще хуже. Наверное, потому что хочешь взглянуть на небо - последнюю надежду - и то не получается. Раздался мягкий стук, и тут же последовал тихий скрип приоткрываемой двери. - Ваша милость, могу я войти? - прошептали в щель очень тихо, чтобы не разбудить. - Входи. Скрип стал куда смелее, сопровождаемый перестуком босых ног. - Я Аннет... - пролепетала вошедшая. И тут же поспешно добавила: - Та, которую Ваша милость привезла... привез в свой замок на лечение. Спасибо огромное! - Входи, садись, - выдавил барон. - И не стоит благодарностей. Еще как не стоит. - Еще как стоит! - Аннет на цыпочках прошла в комнату и села на дальний стул. - Если бы не Ваша милость и госпожа Эйена, то я бы, наверное, и не дожила до утра. - На все воля Божья, - уныло ответил Сатрен. - А Ваша милость ведь... не так уж и верит в Бога? Ой, простите меня, сама не знаю, что несу! Барон слабо улыбнулся. - Может, мне уйти? - робко спросила Аннет. - А то я так ворвалась... - Останься. - Просто... хотелось поблагодарить. Это ведь самое настоящее чудо: сам барон случайно вошел в мой дом, так помог мне! - Помнишь вечно больного сына кузнеца из вашей деревни? - неожиданно для себя спросил Сатрен. - Который пропал полторы дюжины лет назад? Тебе тогда еще пятнадцати не было, верно. - Помню, - потупилась Аннет. - Красивый парень был... Я его несколько раз видела. Муж покойный про него тоже рассказывал... А почему Ваша милость спрашивает? - Я и есть тот парень. Аннет забавно всплеснула руками. Больная же, еще слабая, а руками машет. Рыжие, видать, все такие шебутные и веселые. Рыжая пересела на краешек кровати и обхватила ладошками руку барона. - А зачем Ваша милость рассказывает всё это простой крестьянке? - Не знаю. Наверное, хочу быть честным с тобой. - Я тоже хочу. Ваша милость, можно мне остаться... на всю ночь? Нет, не подумайте ничего, просто мне страшно там, одной, и я подумала... Из темного угла выполз паук и деловито пополз к ближайшей мухе. Барон вздохнул. - Простите меня, - истолковала его вздох Аннет. - Я, пожалуй... - Останься, - повторил Сатрен. - Пожалуйста. И... расскажи о себе, Аннет. Поздним вечером следующего дня барон вновь позвал в тронной зал священника и ведьму. Сам он пришел последним: после того видения, да еще и бессонной ночи все тело ломило, как после падения с обрыва. Сделка с дьяволом дала титул, но не здоровье. - Зачем позвал, барон? - спросила Эйена, не дожидаясь, пока Сатрен дойдет до трона. Отвечать он стал, конечно же, лишь усевшись на деревянный желтый стул с бронзовыми - чтоб было жестче и неудобнее опираться - подлокотниками. Глубокий вдох. Выдох. - Помогите мне. - Чем же? - Я хочу, чтобы Аннет выменяла мою душу на свою. Обратно. - Не получится, - покачала головой Эйена. - Прости, барон, но это невозможно. - После смерти тела душа на некоторое время обретает свободу, - заметил священник. Ведьма перевела на него пронизывающий взгляд. - Да, но дьявол не продает души. Он их только покупает. - Ты пробовала у него купить душу? Ведьма на миг запнулась. - Аннет не сможет выменять душу барона на свою, - твердо сказала Эйена. - Поверьте мне, я знаю об этом... больше вас. - Я не спрашиваю совета, я прошу помощи. - И как я смогу тебе помочь? - вздохнул священник. - Молитвы... Дьявола ими не привлечь, не уговорить. - А если заставить? Ведьма расхохоталась. - Ты хоть рассказал о своем подви... деянии несчастной женщине? - осведомился святой отец. - Не рассказал он, неужто не видно, - ответила за барона Эйена. - Это не так-то просто, тем более теперь, когда она для него не просто какая-то там крестьянка, из-за которой мучает совесть. Барон смолчал. - Но это в любом случае придется сделать. Позови... - Нет. Мы сами пойдем к ней. Дойти до комнаты Аннет оказалось намного сложнее, каждую дюжину шагов требовался отдых: слишком уж колотилось сердце. Выдержало б оно предстоящее... - Добрый вечер, дорогие гости! - послышался веселый голос, стоило им приблизиться к двери. - Заходите, заходите. - Аннет. У нас... - Барон оглядел рассаживающихся спутников. Обязательно ж им надо сесть! - У меня к тебе тяжелый разговор. - Я слушаю, Ваша милость... ой, Сатрен. Извини, ты говорил, я просто... Повисла гнетущая пауза. - Ты все еще больна, - помогла Эйена. - Я не знаю, что с тобой, и... - И тебе осталось жить пару дней, - глядя в потолок, сказал барон. - Может, меньше. - Ну что ж, значит, такова воля Божья. Казалось, Аннет ничуть не расстроилась. - И еще. Я продал твою душу семнадцать лет назад. - Вот почему меня так тянет к тебе, - невпопад сказала крестьянка. - Ну, на это тоже воля Божья, нет? Она попыталась поймать взгляд священника, но тот тоже упорно смотрел на потолок. - Это всё? - попыталась улыбнуться Аннет. Лучше б она зарыдала. Или закричала. Сделала хоть что-нибудь вместо покладистого принятия своей участи! - Нет. Я прошу... и приказываю тебе попытаться обменять мою душу на свою. После смерти. Надеюсь, Эйена ошибается, но если нет... Аннет все-таки зарыдала. - Я не хочу! - У тебя не получится, - шепнула Эйена. - Соглашайся с бароном, можешь даже попробовать, но у тебя не получится. - Пообещай, что попробуешь, - настойчиво сказал Сатрен. - Прошу тебя. - Нет! - Она попробует, - тихонько заметил священник. Наверное, он тоже хотел это прошептать, но с его глубоким голосом шепот не получился. - А сейчас оставьте ее. - Он дотронулся руки Аннет. - Я буду молиться за тебя, дочь. - Спасибо, святой отец. И тебе спасибо, Сатрен, что сказал. - Так, всё, пошли отсюда. - Эйена потянула мужчин за собой. - Аннет, не забывай пить настойки. Зеленую, потом белую. На ночь выпей красной, только немного. Хорошо? Аннет кивнула. Эйена подошла к окну и распахнула ставни. Влажный ночной воздух безразлично скользнул в комнату, убедился, что она пуста, и удовлетворенно закружил разбросанные по полу травы. - Даже не полнолуние, - укоризненно сказала месяцу Эйена. - И звезд почти нет. Никаких шансов. Еще и девчонка бестолковая... Впрочем, кого она уговаривает? Саму себя не обманешь. Барону и этой рыжей нужно помочь, хотя бы попытаться, потому что... Потому. Ведьма глубоко вздохнула и легла на пол, в центр нарисованной мелом звезды. В соседней комнате священник зажег свечу напротив образа, и ее скорбный треск слился с молитвой. Барон в тронной зале опустошил бутыль крепчайшего самогона и свалился на скамью для посетителей, разбив о нее лицо в кровь. В это же мгновение Аннет выпила всю склянку с красной жидкостью. Скоро, совсем скоро ее душа полностью освободится от бренных пут. Эйена прикрыла глаза, погружаясь в колдовской транс. Мрачный обрыв унес жизни нескольких крестьян родной для меня деревни. А кто знает, сколько он забрал душ? Точно не одну. Я смотрю на рыжий огонек, что в страхе мечется над темными клубами тумана, исторгаемого оврагом... и тоже боюсь. Неподалеку от меня кружит в печальном танце белесое пламя. Оно пытается помочь огоньку, испускает какие-то слабенькие волны, но что они могут? Туману на них плевать. Разве что огонек немного приободряется, видя, что не один. Да, у меня в руках есть оружие. Точнее, я сама оружие. Слабое, никчемное оружие, использовать его против тумана - только разозлить. "Отпусти ее!" - приказываю я. Туман даже не хочет отвечать. Огонек опускается все ближе к черному провалу. "Помоги ей оторваться, - просит белесое пламя. - Отрежь ее от верхних щупалец хотя бы на мгновение!" И что оно замыслило? Скорее всего, ничего. Скорее всего, тоже хочет сделать хоть что-нибудь, дабы поскорее закончить эту бредовую авантюру. Впрочем, выбора все равно нет. Часть меня бросается к огоньку, а другая остается на краю обрыва, образуя серебристую ленту. Она истончается, все больше уподобляясь лезвию меча... Рванувшая к огоньку часть уже почти под ним... лишь бы я не порвалась... и лишь бы рыжий огонек не сглупил. Так, теперь вторая часть срывается с места и по широкой дуге, словно боясь приблизиться к огоньку, бросается на другой край обрыва. Тут же, не замедляя движения, кидается по другой дуге обратно... Серебристый меч кружит все быстрее и быстрее, безжалостно отсекая туманные щупальца, но все новые растут из бездны. И с каждым столкновением моя лента становится тоньше, слабее... "Ну же, лети! Пари! " - умоляет белесое пламя. "Лети!" - приказываю я, хоть и не понимаю, куда и зачем. Мне некогда думать. Мне больно думать. Всё болит, я уже больше похожа на прожженную скатерть, мои дыры увеличиваются с каждым оборотом, моя серебряная пыль, верно, покрыла уже всю бездну... "Всё", - устало говорит белесое пламя. Ужасно тянет в сон, но спать нельзя ни в коем случае. Туман вместе с нами провожает взглядом улетающий в небеса огонек. Мне даже кажется, что с таким же чувством облегчения, как у нас. Мне сейчас много чего кажется, чьи-то образы вспыхивают передо мной как живые и тут же гаснут, сменяясь другими. "Смотри, - тихонько зовет меня белесое пламя. - Вот она!" Рыжий огонек, окутанный сияющим ореолом, опускается к нам. Он ничего не говорит, но он счастлив. И это главное. Барон Сатрен проснулся за пару часов до рассвета. Ныла рассеченная щека и немного гудело в голове, но ощущался необыкновенный прилив сил - и это после двадцати с лишним лет непрекращающейся слабости во всем теле! Да еще после такой ночи, такого пойла. Ноги и руки стали послушными, словно ими управлял опытный кукольник в лице самого барона. Забытое ощущение полной власти над своим телом! Сатрен легко, как юноша, побежал к знахарке. Может, это какая-то болезнь? Мало ли... Ведьма лежала на полу, прижимая к груди разбитое зеркальце. Шестидесятилетняя старуха с морщинистым лицом, но необыкновенно черными волосами. Седая прядь куда-то исчезла. Барон бросил взгляд в зеркальце... нет, его лицо ничуть не изменилось, но вот виски вновь стали русыми, как двадцать три года назад. - Эй, Эйена! - Сатрен растолкал старуху. - Вставай! Что случилось? - А, ты... барон. - Эйена приподнялась, оперлась на руки. - Кхх... хотя, может, уже и не барон. - Что случилось? - повторил барон. - Эйена! - Аннет оказалась умничкой. Да и святой отец помог. - Что? В чем помог? - Похоже, ей удалось дорваться до бога, - прохрипела Эйена. - И он все расставил на свои места. - А почему я?.. Что произошло со мной? - Видишь ли, Сатрен, не ты один умеешь продавать чужие души. Знания, они не дешевле власти. - Дьявол, - прошептал барон с непонятной даже себе интонацией. Без ненависти, без упрека... без каких-либо чувств. - Что сделано, то сделано. Эй, гляди-ка! В комнату ворвался запыхавшийся слуга. На этот раз он не притворялся. - Ваша милость, - пролепетал он. - К замку идут толпы крестьян! Они хотят свергнуть вас! - И что? - спокойно спросил барон. - Надо бежать! Тайный лаз они пока не нашли, мы успеем! - А может, это всего лишь совпадение, - улыбнулась ведьма. - Сейчас, - хладнокровно проговорил слуге барон. - Подожди. Сатрен быстрым шагом направился в комнату Аннет. Дверь оказалась заперта изнутри, но связку ключей барон носил с собой всегда. Пальцы, непривычно бойкие, слушались плохо, да еще ключи оказались слишком похожи... Аннет лежала мертвая. На ее лице застыла блаженная улыбка. - Зря я ей дала эту настойку, - тоскливо проговорила Эйена. - Глядишь, вылечилась бы. Прости меня, Аннет. И ты прости, Сатрен. Ведь это я тогда твою... Сатрен обернулся и долго смотрел в глаза знахарке. - Собирайся, - наконец, проговорил он. - Нам надо идти.

То, что было, – никогда не вернется. То, что случилось, – не произойдет вновь.

И прошлое…

Да, конечно, это всего лишь прошлое.

Неоновая вывеска на фасаде – зимой и летом, в дождь, и в стужу, и в зной.

Эхо на этажах, шорох шагов по гранитной лестнице, гладкость отполированных ладонями перил.

И все эти зеркала и витрины…

Когда на них падает луч света…

И старый лифт, что гудел…

И та дверь в подсобку, что открывалась так туго…

Аромат духов – тяжелый, пряный…

Забыли название?

Ничего, вспомните. Вы все скоро вспомните. Очередь с первого на пятый этаж в обувной отдел за финскими сапогами. Очередь в парфюмерию за губной помадой… Алая… Забыли номер? Алая такая… Ничего, и это вы тоже вспомните. И даже то, как аппетитно хрустел вафельный стаканчик со сливочным мороженым.

Вон там, слева у колонны, которую потом сломали.

Там всегда стояла продавщица мороженого…

А потом ее убили, как и тех… других…

Июль 1980 года

Оно всегда выглядело старым, это здание универмага. На перекрестке уютнейшей из московских площадей, в обжитом, засаженном тополями, плотно застроенном уголке столицы. Выпуклый фасад смотрит прямо на площадь. И буквы вывески – оранжевые, порой мигающие призывно, а порой режущие глаз своей победоносной яркостью: «Замоскворецкий». Универмаг «Замоскворецкий», его еще вся округа называет просто либо Магазин, либо Мосторг.

Вывеска вспыхивает… Как будто там, в электросети, кто-то устроил короткое замыкание, потом едва тлеет и тихо гаснет. Одновременно гаснут и фонари на площади и на Александровской улице. Четыре часа утра, но у центрального входа в Замоскворецкий универмаг много машин – черные «Волги», желтые милицейские «газики». Конечно, не так много, как было днем на Таганской площади у театра, где вся Москва собралась проводить в последний путь своего Поэта, и не так много, как там, на Ваганьковском кладбище, куда все пришли потом, и стояли, несмотря на жару, и прощались…

Прощались не только с ним, поэтом Высоцким, а еще с чем-то внутри себя, что казалось таким важным, свободным, поправшим запреты, что пело, куролесило, жаждало истины, стучалось во все двери, такое живое, родное, свое, а затем вдруг оборвалось гитарной струной…

Лейтенант милиции Федор Гущин в свой первый рабочий день в пятнадцатом отделении милиции в шесть утра попал прямо в оцепление на Таганку, где уже собирались толпы народа и рядами выстроились автобусы и грузовики. Вечером его вместе со сводным отрядом милиции перекинули в Крылатское на канал, где шли соревнования по гребле. В Москве ведь проходили Олимпийские игры. А поздней ночью все пятнадцатое отделение милиции подняли по тревоге в связи с происшествием в Замоскворецком универмаге.

Там, на Таганке, в оцеплении… Они стояли под солнцем, в мокрых от пота милицейских гимнастерках, фуражках, не спасавших от пекла. И порой ловили на себе косые взгляды из толпы – огородили, не пускаете… выстроились в цепь, а мы все равно пройдем туда, к театру, к гробу, сомнем вас, сломаем, сплющим в лепешку, если только посмеете… если хоть кто-то из вас хоть что-то поперек – нам, против нас…

А потом, когда гроб с поэтом выплыл на руках и вся площадь затаила дыхание, готовая взорваться, кто-то всхлипнул, закрыл лицо руками.

Это был младший лейтенант милиции Елистратов, стоявший рядом с лейтенантом Федором Гущиным в оцеплении. Фуражка, погоны, серая милицейская гимнастерка – при полной выкладке, при исполнении служебных обязанностей, при всем честном народе, – этот двадцатилетний мальчишка в форме плакал, как ребенок, потерявший отца.

И какой-то пожилой мужик из толпы подошел к нему сзади и обнял за плечи и сказал: «Сынок… не надо…»

А потом еще какая-то девушка и женщина с ребенком на руках… И как-то все смешалось – народ, оцепление, милиция. И не случилось никакой давки. Потому что в этот миг каждый печалился о тех, кто рядом, и боялся причинить боль.

Вечером на дежурстве в Крылатском под свист и рев трибун лейтенант милиции Федор Гущин думал о том, что видел. Есть дни… пусть даже это самый первый твой рабочий день, когда внезапно понимаешь, ради чего вообще все – твой выбор, твоя профессия, твой путь… Твой дальнейший путь.

Странно, несмотря на адскую усталость, он горы был готов свернуть. И пахать так, что… в общем как надо, сколько надо и в сто раз больше – пахать на работе.

Но в здание Замоскворецкого универмага его не пустили. Молодой сотрудник. И вообще все пятнадцатое отделение милиции оставили в оцеплении у дверей на Александровской улице. Когда они распахивались – а внутрь проходило много народа: члены следственно-оперативной группы с Петровки, 38, из отдела по раскрытию убийств МУРа, криминалисты, прокурор города, следователи, сотрудники вневедомственной охраны, – когда двери универмага распахивались, Гущин мог разглядеть небольшой участок первого этажа. Гранитная лестница наверх с дубовыми перилами, мраморный пол, посыпанный опилками, и сразу налево – отдел парфюмерии, а за ним кожгалантерея.

Но первую жертву обнаружили не там.

Все тела были найдены на разных этажах универмага.

– Эй, лейтенант, что спишь на ходу, подержи дверь.

Криминалисты из управления с громоздким оборудованием для видеосъемки. Японская аппаратура, говорят, в экспертном управлении и видеомагнитофон имеется. Научный прогресс, вовсю, так сказать, на службе охраны правопорядка… так на лекциях в Высшей школе зубрили…

Двери тугие, старые еще, дубовые. Вроде широкие, но открывается лишь одна половина – правая, левая на мертвом стопоре. Даже сейчас. И так отчего-то во всех московских магазинах – в рыбном на улице Герцена, в «Смене» на Ленинградском проспекте, в «Детском мире» и…

– Продавщица мороженого, видимо, умерла не сразу. Там весь пол на этаже в крови, она пыталась вырваться, ползла к лестнице, судя по следам. Но ее догнали. Только у нее одной ножевые раны на теле. Двух других задушили.

Прошли внутрь, дверь закрылась. Лейтенант Гущин оглянулся по сторонам. Улица спит, и площадь спит. И вон там через перекресток в Александровских казармах, которые чаще зовут Кремлевскими, тоже еще не играли побудку. И дом, что напротив универмага, тоже спит мертвым сном. Серая громада, окна в окна… Должны же они были что-то слышать ночью… жильцы тех квартир, чьи окна выходят прямо сюда. Ведь они … потерпевшие… должны были кричать…

– Здравия желаю.

– Вольно, лейтенант.

Высокое начальство из министерства – двое только что вышли из остановившейся у дверей универмага черной «Волги». Один в штатском, другой в генеральской форме. И это в четвертом часу утра, видно, еще не успел переодеться, дежурил от руководства.

– Происшествие пройдет по сводке под грифом «Совершенно секретно». Такое ЧП и в такую ночь… С похоронами волынка такая, – тот, что в форме, доверительно придвинулся к уху штатского, – пока там, на Таганке, покойника из театра выносили, у меня телефон в кабинете звонил не переставая – из горкома, из приемной Совмина… Помощник шефа, Щелокова трижды… Они массовых беспорядков боятся, митингов. Олимпиада, а тут такое дело – акты гражданского неповиновения. Но по-тихому все обошлось… Японский бог, свечку хотел в церкви поставить… Да не успел – это ночное ЧП, резня в универмаге. Если под грифом «Секретно» пойдет по сводке, то завтра… нет, уже сегодня утром ляжет на стол с докладной министру, Николаю Анисимовичу… и конечно, Андропову, от чекистов все равно такое не скроешь. Ну и в горком – Гришину, это уж как водится, хозяин Москвы. А дальше не пойдет. Туда, на самый верх. Самому… ему помощники не доложат, сюда, в Замоскворецкий универмаг, сама мадам ездит… дочка Галина. И следом за ней тоже разные всякие, сам понимаешь – свита… Адрес известный, спецсекция, как в ГУМе, и товар всегда в наличии. У директрисы здешней, Ольки Краузе, связи большие… Принцесса Галя – куда уж больше. А тут такой случай… резня… Я пока ехал в машине сюда, мне по телефону…

Романовская Ольга

Чужая душа - потёмки

Да согласись же, наконец: я не упряма!

Женская мудрость

Ты сбрендила?!

Начало выглядело обнадёживающим. Но я чего-то подобного и ожидала - не пожеланий же доброго пути! Поэтому сидела, болтала ногами и жевала яблоко. Медленно так, наслаждаясь вкусом и не обращая внимания на словесные тирады. Для себя я давным-давно всё решила, а чужое мнение... Лесом и степью, дорогие и любимые! Я не нанималась всю жизнь провести на кухне в полном невежестве. И сидеть дома только потому, что мою маму угораздило родить меня от вампира. Хотя, в этом я сильно сомневалась: сложновато забеременеть от существа, которому в постели без свежей крови и стимуляторов никуда. Откуда знаю? Пробовала. Вернее, меня пробовали - нечего, девочка, по кладбищам ходить! Ещё легко отделалась - у вампира не получилось. Так расстроился, бедняжка, что отпустил на все четыре стороны. Только шрамы на запястье на память оставил. Это ещё одно заблуждение, будто вампиры только за горло хватают.

Так что лгала, матушка, цену набивала. Или вампир попался свежеиспеченный, у которого не всё отмерло. Я так подозреваю, что заделал меня некромант, оживлявший несчастную деву. О нём-то мне не рассказывали, всегда отмахивались. А мне страсть, как интересно!

Странные, всё же, люди: родить от вампира - так почёт и уважение, а залететь от мага - позор. Что поделаешь, клеймили незаконнорожденных детей, вот и выдумывали истории...

Любила ли хоть моя мамочка отца, или он так, не спрашивая, пока в себя приходила? Мама ведь и сейчас у меня хороша, мужчины заглядываются. Но она кремень - никого не подпускает. Замуж, впрочем, вышла, хоть и не сразу, а как я подросла маленько. И меня, вот, спихнула... Вернее, я сама пошла, по большой и чистой любви. И теперь моя любовь заявляет, что место мне с половником на кухне, а не в библиотеке с книгами. Нет, честно, а? Сам ведь выучился, тоже, как мой предполагаемый папашка, магичит, только по мелкому. Зато дело своё завёл, дом новый построил. На кухне оного и заливался соловьём.

Я тягостно вздыхала, кивала, жевала и думала о своём. В частности, что скоро от тоски завою в этом доме.

Муж - даром, что маг, оказался заурядным человеком. Нет, ухаживал красиво, цветы из воздуха создавал, бесплатно отчиму помогал. Отчим, к слову, был сельским старостой, так что услугами чародеев пользовался регулярно. Они, как известно, не дёшевы, а проблемы с распоясавшейся нечистью рогатиной не решишь. Хендрик тут пришёлся кстати. Хендриком зовут мужа.

Взглянула на него, битый час живописавшего умственные способности женщин - до сих пор хорош, зараза! Зеленоглазый, высокий шатен. Девчонки по нему сохли, пакости мне всякие делали, лишь бы на них внимание обратил. А он ни в какую - только Агния. Впрочем, я его понимаю: лицом и фигурой вышла. А уж когда волосы распущу - русалка русалкой! Тоже, к слову, зелёноглазая, но блондинка. Иногда в рыжий цвет крашусь: а что, мне идёт. И мужу нравится.

Эх, помню, мы на речке-то близко и познакомились. Я тогда всё хихикала, глазки ему строила, подарки принимала, а в обмен заставляла с веником целоваться. Как? Да просто: он впотьмах ко мне потянется, а я веник подставлю. Вот и решил брать быка, то есть тёлку, за рога.

Речка у нас по лесу протекала, среди берёзок. У меня там своё укромное местечко было, за кусточками. Знаю я наших парней: за девками подглядывать горазды, вот и забралась подальше.

По тёплому времени купалась, в чём мать родила, заодно и сушиться не приходилось.

А Хендрик, зараза, выследил, вещи украл.

Мне из воды выходить - а нет ничего.

Этот гад стоит, улыбается, жадно мои прелести рассматривает. А мне и прикрыться нечем, только волосами - спасибо, что длинные.

Просидела в воде часа два, потом вылезла...Поцелуями не отделалась, травку мы хорошо примяли, Хендрик расстарался. Канула в глубокий омут девичья честь, которую вампир толком отнять не сумел. Маг в этом деле оказался искуснее, до тела моего охоч. Я-то не особо хотела, отбивалась, только меня не спрашивали. Уложили на спинку, смотреть на облака. Я и сдалась, решила: такому красавцу можно. Да и целовался он - мурашки по телу бегали, сердце замирало.

Получив, что хотел, Хендрик отдал одежду, помог заплести косу, до дома проводил.

Думала: ходить перестанет - нет, зачастил пуще прежнего. Начал в сенях тискать, к деревьям прижимать, на сеновал приглашать. Я не возражала: маг ведь! И влюблена была, как кошка. Только аукнулись мне эти деньки и ноченьки: прознали родные и замуж спихнули.

И вот сижу я теперь с пузом на кухне, а Хендрик убеждает, что в Академию таких, как я, даже вольнослушателями не берут. И вообще способностей у меня никаких, знаний тоже - не позорилась бы! А то вишь, взбрела в голову всякая чушь. Да и два мага в семье - перебор, так что мне лучше детей рожать и за хозяйством следить, потому как даже с дипломом колдовать не смогу. Беременным да кормящим и вовсе для жизни опасно, а мамочкам некогда.

Лучше ребёнку имя придумывай.

Да, я беременная. Расплачиваюсь за жаркие ночи - чтоб Хендрика бесы унесли! Я ведь в свои двадцать лет рожать категорически не собиралась, только у мужа на этот счёт иные планы. Дал мне немного погулять, к супружеской жизни привыкнуть, - и свинью подложил. Я, конечно, тоже хороша, расслабилась, но тут у меня оправдание - под боком леса с травами нет. А в городе такого не купишь, да и замужней не положено. Ну, если очень хочется, можно, конечно, но дорого: мне карманных денег не хватит. Вот в этом-то ведьмам легче - никаких запретов, сама взяла и приготовила.

Словом, рожать мне через четыре месяца, зимой. Расплылась, как корова - что-то потом будет? Но пока ещё сама хожу, неплохо бы в столицу податься, экзамены сдать, пару месяцев отучиться. Или не пару, если рожать в Академии остаться. Ничего с ребёнком не случится, если я засяду грызть гранит науки. Вот бы мужу это объяснить? Упёрся, баран, слушать ничего не желает. Мужчина, что с него возьмёшь?

Матушка, безусловно, тоже назвала дурой: она не одобряла женского учения сверх необходимой нормы, ограничивавшейся двумя "д", одним "м" и одним "г". С "д" всё просто: дом и дети. "М" - это муж. "Г" - грамота. Всеми этими премудростями я овладела, мужем обзавелась, дети тоже намечались... Стоп, не дети, а ребёнок. Если Хендрик рассчитывает круглогодично видеть меня уткой, то хрен ему! Я не нанималась пелёнки стирать и целыми днями на кухне торчать. Да и на какие деньги, дорогой? Или ты от меня что-то скрываешь?

Хендрик, ты уже по второму разу повторяешь. Новое придумай, а? - я лениво потянулась за новым яблоком. - То, что ума у женщины на дырявый медяк, я уже поняла, только почему-то не поглупела. Может, я и беременная, но в маразм не впала.

Милая, а как это называется? - скрестив руки на груди, Хендрик в упор глядел на меня.

Красивый, сволочь! Вот скажите, почему у женщин такая слабость к мужчинам? А от моего ещё так пахнет...

Муж знал, от чего я млею, поэтому после серьёзной ссоры тащил в постель. Я брыкалась, шипела, но сдавалась. Может, он и тогда, два года назад, тоже знал? Словом, брал мой муженёк главным мужским оружием. Но это когда аргументы кончались. Сейчас же не тот случай. Хендрик считал себя правым - а это другая песня.

Что именно? - я простодушно улыбнулась.

Твоя глупая затея. Я никуда тебя не отпущу - и точка.

Надо же, какие мы грозные! Приказывает, думает, я послушаюсь? Ага, щас! Если я чего-то очень хочу, то я это получу. А я хочу. Для чего, пока сама не поняла, но точно знала, что пригодится. Хотя бы для того, чтобы не быть придатком Хендрика. А так - кто я такая? Прачка, кухарка и развлекалка. Муж ведь со мной ни о чём не разговаривает, как гости придут, велит помалкивать, в лучшем случае, о погоде речь завести. Вот я и решила: хочу быть с ним на равных. Тайком начала по конспектам, книжкам лазать - даром, что ли, "г", то есть грамоту, освоила? Только ни бельмеса не понятно!

Рекомендуем почитать

Дерматология

Ягодный мусс на манке Как приготовить мусс из замороженных ягод

Финансы

Причины, симптомы и лечение патологии

Hi-Tech

Что такое сложение сил. Измерение силы. Сила. Сложение сил

Хобби

Cмертные грехи в православии: сколько их?

Десерты

Рецепты витаминных салатов из крапивы

Фармакология

Ароматная и сочная курица в фольге в духовке – быстро, просто и вкусно