Иван бунин - сны чанга. «Сны Чанга», Иван Бунин Сюжет рассказа «Сны Чанга» Бунин
Позволяет их краткое содержание. «Сны Чанга» - это рассказ, который был написан автором в 1916 году. Он отличается от многих других сочинений писателя тем, что повествование ведется как бы от имени собаки, которая вспоминает свое прошлое. Вся история - это по сути пестрая картина сновидений этого пса, из которых читатель узнает о его прошлой жизни, а главное, получает представление о том, каким был раньше его хозяин, когда-то бывший капитаном корабля.
Вступление
С небольшого описания обстановки жилья героев произведения начинается его краткое содержание. «Сны Чанга» - рассказ, написанный великолепным литературным языком, которым так славился автор. В начале книги он показывает убогую жизнь, которую ведут пес и его хозяин. Они обитают в жалкой комнатушке с низким потолком и холодными стенами. У бывшего капитана бедная кровать, вид которой резко контрастирует с тем, что видел пес раньше: удобная мягкая постель с ящиками. Первое сновидение пса относится к его детству: он помнит, как его первый владелец продал его капитану буквально за один грош. Затем он вспоминает свое первое морское путешествие, во время которого он чувствовал себя очень плохо и потому не видел ни городов, ни земли, мимо которых проплыл корабль.
Второе сновидение
Подробное описание воспоминаний животного включает далее краткое содержание. «Сны Чанга» - это произведение, построенное по принципу контраста грез пса и жалкой реальности, в которой он теперь очутился. Автор обращает внимание на то, что капитан сильно опустился, много пьет и дает выпивать и своей собаке. Под влиянием алкоголя пес снова видит прекрасный сон: он наслаждался великолепным утром у берегов Аравии и слушал беседы своего хозяина, который рассказывал ему о своей любви к жене и дочери. Этот момент очень важен для понимания последующих событий, ведь именно данный эпизод показывает, что семья была для капитана смыслом жизни и что его чувства были так сильны, что он даже сам боялся своей привязанности. Однако он чувствовал себя счастливым, и вместе с ним был счастлив и пес.
Будни героев
Понять характеры и судьбы героев повести помогает ее краткое содержание. «Сны Чанга» - история о несчастной любви капитана и жизни его пса, который удивительно чутко воспринимает все происходящее с хозяином. Писатель создает резкий контраст между сновидениями собаки и той грубой жизнью, которую она вынуждена вести. Оба ходят по кабакам и трактирам, пьют, смотря на пьяниц. При этом капитан почти всегда молчалив, при встрече со знакомыми начинает говорить о том, что жизнь человека не имеет никакого смысла. Такое отношение к своей судьбе объясняется новым сном пса: он видит, как капитан показывает ему фотографии жены и дочери и при этом рассказывает ему, что супруга его не любит. И читатель понимает, что несчастная любовь стала причиной всего случившегося.
Перемены в судьбе
Настоящим мастером психологического анализа является Бунин. «Сны Чанга» (краткое содержание произведения является предметом настоящего обзора) - это рассказ, который передает происходящие события через сознание и мировосприятие пса. Он вел привычную будничную жизнь вместе с капитаном, однако однажды обнаружил его мертвым. Это был страшный удар для героя: он даже потерял чувство реальности и очнулся только через некоторое время на церковной паперти. Удивительно тонко передавать переживания животного умел Бунин. «Сны Чанга» (краткое содержание повести должно включать описание тех перемен, которые произошли с героем после смерти бывшего капитана) - произведение глубоко психологическое. Автор подчеркивает, что герой пережил эту утрату как живой человек. Однако он не был заброшен, так как его взял к себе приятель его второго хозяина, который был художником. У своего нового владельца собака обрела если не счастье, то по крайней мере покой.
Идейный смысл
Понять значение рассматриваемого произведения помогает краткое содержание рассказа «Сны Чанга». Бунин сделал акцент на описании состояния своего героя после смерти капитана: он описал, что пес сохранил воспоминания о своем бывшем хозяине, причем он запомнил его сильным, могучим и красивым. Особое внимание автор уделил тому, что Чанг сам предчувствует свою смерть. Показателен тот факт, что это произошло на квартире у художника, в обстановке, которая располагала к философским размышлениям.
Таким образом, по-своему очень тонким психологическим произведением является рассказ «Сны Чанга». Очень краткое содержание, в принципе, отражает основной идейный смысл, который вложил писатель в свое произведение. Это ощущение временности жизни и предчувствия вечности. Эта идея отчетливо прозвучала в финале повести, когда Чанг как бы подводил итоги своего существования.
Жемчужный И.С. (Курск)
«СНЫ ЧАНГА» И. БУНИНА: ТЕКС И ПОДТЕКСТ
В прозе И.А. Бунина действительность и жизнь сознания человека находятся в противоречивом единстве. Сложное переплетение различных пластов реальности в сознании героя и составляет мир личности, или, говоря словами Бунина, "истинно твое и единственно настоящее, требующее наиболее законного выражения, то есть следа, воплощения и сохранения хотя бы в слове " .
В рассказах Бунина 1910-х годов не однажды возникает в различных вариантах одна и та же ситуация: человек изображается как бы ""вынутым"" из своей повседневности. Герой рассказов оказывается вне событий и может по-новому, в воспоминании (а сознании)) увидеть и осмыслить свою жизнь ("Худая трава", "Сны Чанга", "Братья", "Господин из Сан-Франциско"). Нередко действие в них происходи на корабле, в открытом море или где-нибудь в очень отдаленных, экзотических местах земли. По Бунину, сущность человека и жизнь в повседневности замутнена внешними, поверхностными обстоятельствами. Отношения дня скрывают от человека истинный смысл его существования. Для того, чтобы снять этот внешний слой человеческой жизни и прикоснуться к его сущности, необходимо освободить личность от власти внешних обстоятельств.
В большинстве рассказов Бунина этих лет почти отсутствует событийно-бытовой план повествования. Поворотные моменты в судьбе персонажей происходят "за сценой". Их прошлое и сиюминутное настоящее сближены. Художника интересует внутреннее бытие в сущностных его проявлениях, раскрывающих смысл чьей-то жизни, "загадка души". Вот они - вечные темы. Но вечные лишь постольку, ПОСКОЛЬКУ художник способен выразить неизвестное в человеческих чувствах, состояниях, обусловленных, конечно же, не единичным, случайным, а множественным опытом.
Бунин владел таким даром. Тем не менее он не торопился высказывать свой взгляд на сложиые процессы. Его оценки и акценты сосредоточены в "подтексте" "Снов Чанга", где предельно расширена многозначность слова, образа, деталей, укрупнена содержательная роль композиции, приемов изображения. Автор как бы предлагает читателю включиться в его поиск и самому решить, что и как здесь защищается или осуждается.
В плане использования подтекста Буниным, пожалуй, самым "зашифрованным" выглядит рассказ "Сны Чанга"(1916). Уже первая фраза вызывает разночтения: "Не все ли равно про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле" . Этот зачин трактуется спорно: писателя привлекает жизнь вообще, а не конкретная, социальная. И Бунин, казалось бы, дает почву для таких утверждений - его всегда привлекала "невыразимая прелесть" цветов, попей.
Для него равновелики и жизненная трагедия капитана, и "собачьи размышления" Чанга. Наверное, Бунин не был бы Буниным, если бы его не занимали столь непонятные, таинственные и полярные явления. Мудростью их постижения проникнуты многие отроки его прозы.
Только в море, беседуя с Чангом, осмысливает противоречивость своей жизни на берегу капитан. В сознании всплывают сцены из истории любви и, воспринятые в абстрагировании от непосредственной жизни, рождают глубокие размышления о человеческом счастье. Сны Чанга -это воспоминания собаки о прежней жизни и с капитаном на корабле, о счастье и несчастье любви капитана. Художественную реальность рассказа составляет чередование действительности со снами-воспоминаниями Чанга. Прошлая и сегодняшняя реальности смешиваются, их границы становятся трудноразличимыми, и вместе они составляют полноту нынешнего дня.
И если в прошлом, в перерывах между плаваниями, капитан в полной мере был счастлив, а потом с той же силой страдал, то сейчас, в отрешении от страстей, он пытается подвести некий итог ушедшему. И находит его не в счастье любви и не в горечи, вызванной изменой любимой, но в удивлении чуду жизни, неисподимости ее путей. Это чувство заставляет героя бунинского рассказа не только восхититься огромности бытия, но и с покорностью принять мир таким, как он есть, подчиниться ему. Рассказ весь построен на идее двух действительностей: пережитой в реальности и заново - в воспоминаниях.
Печальная эволюция двух живых существ воссоздана сразу на нескольких уровнях: в быту внешнем и внутреннем поведения героев, в философии капитана, сложно воспринятой Чангом. наконец, в состояниях природы, контрастно орнаментирующих стремительное угасание души.
Сюжет "Снов Чанга" как таковой можно было бы свести к нескольким фразам о разбитой человеческой судьбе. История человеческой драмы, лежащей в основе рассказа, не развернута.
Писатель как бы предлагает читателю самому домыслить, как выглядели бы детали и повороты сюжета, отражающие трагедию человека, который до этого не мог поверить, что "Может не любить тебя тот, кого ты любишь". Главное в рассказе не сюжетная канва, а ведущая мысль о неустойчивости и катастрофичности земного бытия, о призрачности человеческого счастья.
Оригинален способ реализации этой идеи в рассказе. Автор не спешит со своими выводами, не торопится высказать свое жизненное и философское кредо. Основной прием, с помощью которого он пытается разрешить поставленную в рассказе проблему, -контраст противоборствующих точек зрения на жизнь.
Все живущее в мире подчинено у Бунина трем правдам бытия. Две из них - полярные -"жизнь несказанно прекрасна" (Чаг) и жизнь мыслима лишь для сумасшедших (Капитан) -правды земного бытия, присущие каждой человеческой жизни. Они трагичны в бенинской концепции мира своим постоянным, вечно сменяющимся противостоянием друг другу. Третья правда - это правда последнего хозяина"", - "того безначального и бесконечного мира, что не доступен Смерти" (VI, 385). Этой космической прозе последнего Хозяина подчинено все, совершающее на земле свой путь от рождения до смерти, и среди всего живущего - человек. Перед этой правдой все и все равны.
Трагизм человеческой жизни - и социальной, и личной - от желания человека подчинить своей воле катастрофическое движение осуществляющей себя и отчужденной от человека "третьей правды" космического бытия мира,
В "Снах Чанга" протекают, "как песок в корабельных часах" шесть последних лет прошлого капитана, ставшего однажды, случайно и неожиданно, хозяином Чанга. У Бунина -двойной отсчёт времени: шесть последних лет жизни капитана и Чанга в их реальном эмпирически событийном содержании соотнесены в рассказе с "космическим временем" "того безначального и бесконечного мира, что недоступен смерти". "Шесть лет - много это или мало?" -спрашивает Бунин и всем рассказом отвечает: и много, и мало. Много потому, что за это время "Чанг с капитаном стали стариками, хотя капитану еще и сорока нет, и судьба их грубо переменилась" (IV, 371). И ничтожно мало - в бесконечном и безначальном движении мирового океана бытия, где их жизни - только бесконечно малые пылинки.
Все эти тропические шесть лет капитану казалось, что "жизнь несказанно прекрасна", ибо в воображении он подчинил своим желаниям всё происходящее на берегу, где, отправляясь в свой первый дальний рейс, оставил любимую женщину и дочь. В любви к ним он сосредоточил весь мир своей ЖИЗНИ. Но жизнь капитана "прикована" к тому кораблю, который видит в своих "снах" Чанг, к кораблю, мчащемуся сквозь бури и штили в лучах восходящего и заходящего солнца, в знойном полуденном воздушном пространстве и в мерцающем свете далёких звёзд тропического неба и - над "слепой и тёмной, но стократ живой, глухо бунтующей Бездной" океана.
Пока капитан, чувствуя себя в "своем первом дальнем рейсе" "ужасно счастливым человеком", стремился благополучно привести к берегу этот символический в бунинском повествовании "корабль жизни", на берегу совершается то, что трагически изменит всю судьбу, состарит и приведет к смерти, единому и однозначному у Бунина концу всех усилий человека достичь и овладеть одной двух правд - "жизнь несказанно прекрасна".
Сами события, "грубо переменившие судьбу капитана и существование Чанга, не описаны. Но их НЕИЗОБРАЖЕННОСТЬ у Бунина связана с тем, что судьба человека, мнящего себя КАПИТАНОМ СОБСТВЕННОЙ ЖИЗНИ, раскрывается в рассказе так и с такой целью, чтобы обнаружить и подчеркнуть несущественность причинно-следственных связей ее эмпирически-событийного течения.
Человек, в представлении автора "Снов Чанга", пытается властвовать в мире своего "земного бытия" разумом, но он бессилен и беспомощен как перед чувственными, ВНЕПОНЯТИЙНЫМИ и катастрофическими силами "космоса", так и перед чувственной реальностью своей жизни со всеми ее страстями и желаниями, парализующими его волю и разум.
И символическое крушение "корабля жизни" капитана, совмещающее его прошлом настоящим, дано в достаточно прозрачных метафорических параллелях: "...Но тут внезапно оглушает Чанга громовой грохот. Чанг в ужасе вскакивает. Что случилось? Опять ударился по вине пьяного капитана, пароход о подводные камни, как это было три года тому назад? Опять выстрелил капитан из пистолета в свою прелестную и печальную жену? Нет, кругом не ночь, не море и не зимний полдень на Елисаветинской, а очень светлый, полный шума и дыма ресторан: это пьяный капитан ударил кулаком по столу и кричит художнику: - Вздор, вздор! Золотое кольцо в ноздре свиньи, вот и твоя женщина!..." (IV, 383).
Совмещая прошлое жизни капитана с настоящим, Бунин в этом совершеннейшем по логике художественного повествования фрагменте рассказа приведет своего героя к прозрению заключенной в мудрости Соломона истины о женщине, которая раньше только тревожила его сознание предчувствием как бы рождающимся из тяжелых и зыбких масс довременного "космического" естества, называемого океаном.
И вся оставленная за пределами повествования история измены "прелестной и печальней жены капитана представляется в рассказе как ИЗМЕНА ЖЕНЩИНЫ - некое вечное начало "хаоса жизни", предсмертное прозрение которого капитаном выражено в буддийских цитатах-обобщениях: "Коврами я убрала постель мою, разноцветными тканями египетскими - зайдем, будем упиваться нежностью, потому что мужа нет дома... А, женщина! Дом её ведет к смерти и стези её - к мертвецам..." (IV, 383).
По идее бунинского рассказа, такого рода истины не могут исследоваться и объясняться в их конкретно-событийной эмпирической реальности. Они должны приниматься такими, как есть, как выражение неких вечных начал бытия, закрепленные в мудростях Соломона, Будды, в маоизме, в Библии.
Бунинский капитан расплачивается своим настоящим за прошлые сомнения, за жадность до счастья, за то, что, противясь "Пути всего сущего", хотел повернуть по-своему - не мир! - а только "душу любимой женщины". Но это расплата человека, невиноватого в содеянном.
В человеческих отношениях - и личных, и общественных - бунинской эстетической концепции жизни 1913-1916 годов понятие вины находится обычно как бы в снятом виде, отчужденном от человека. Капитан ВИНОВАТ, ибо он, идя на встречу своим желаниям и страстям, пытался повернуть насилием "душу любимой женщины", но он и не виновен, ибо его путь в мире всего сущего предопределен, и он бессилен был противиться этому предначертанию. В этом его ВИНА БЕЗ ВИНЫ, и это делает понятным те философско-эстетические основания, которые позволяют Бунину поэтизировать образ ИЗМЕНЯЮЩЕЙ женщины.
Обожествляя вечную красоту женщины, Бунин заставляет капитана заранее оправдать ее измену или, точнее, высказать свою идею оправдания. Эта идея всепрощения именем "Пути всего сущего", вложенная в уста капитана, кажется противоречащей тому осуждению мира, к которому Бунин приводит капитана в конце его жизни: "Все это ложь и вздор, чем будто бы живут люди: нет у них не бога, ни совести, ни разумной цели существования, ни любви; ни дружбы, ни чести, -нет даже простой жалости. Жизнь - скучный зимний день в грязном кабаке, не более..." (IV, 379).
Но в бунинской эстетической концепции жизни в этом и состоит трагическая антиномия вечно противостоящих друг другу "двух правд" - той, что "жизнь несказанно прекрасна", и той, что она "мыслима только для сумасшедших". Художник, слушая капитана, не возражает и не соглашается с ним. В этом нейтралитете - примирение со страшным миром "двух правд", примирение во имя "третьей правды", последней, "космической" правды.
Какова же третья правда, которой не знают бунинские герои? Ответ на этот вопрос получить достаточно сложно. Отдельные авторские "указатели", по крупицам искрометно разбросанные в тексте, отдаленно намекают на возможность постижения какого-то иного прекрасного мира, в котором эта правда только и может быть найдена. Одним из таких "указателей" служит сцена в ресторане, описанная с точки зрения Чанга: "...вдруг раздается стук палочки по пюпитру на эстраде ресторана - и запевает скрипка, за ней другая, третья... Они поют все страстней, все звонче, - и через минуту переполняется душа Чанга совсем иной тоской, совсем иной печалью" (IV, 379).
Этот намек "на истину в последней инстанции" окончательно проясняет концовка рассказа, где автор как бы подводит итог полярным точкам зрения и от своего имени "провозглашает" третью - и окончательную - правду, указывая на единственную, с его точки зрения, гармонию, которая заключена "...в том безначальном и бесконечном мире, что недоступен Смерти" (IV, 385). Вот она, эта окончательная, "не подлежащая обжалованию", идейноэмоциональная авторская ПОЗИЦИЯ, открыто выраженная писателем в полном экспрессии и лирической взволнованности пассаже: "Кто-то тоже лежит теперь - там, за темнеющим городом, за оградой кладбища, в том, что называется склепом, могилой. Но этот кто-то не капитан, нет. Если Чанг любит и чувствует капитана, видит его взором памяти, того - божественного, чего никто не понимает, значит, еще с ним капитан; в том безначальном и бесконечном мире, что недоступен Смерти. В мире этом должна быть только одна правда - третья, - а какая она - про это знает тот - последний Хозяин, к которому уже скоро должен возвратиться и Чанг" (IV, 385).
О каком "безначальном и бесконечном мире" здесь идет речь? Немецкий исследователь
творчества Бунина Б. Кирхнер считает, что основу взглядов Бунина на жизнь и мир составляет "пантеистически-таонистическое воззрение", берущее свое начало в древнекитайской и индийской философии. Отсюда он заключает, что в рассказах "Сны Чанга", "Братья" и некоторых других писатель формулирует свои мысли о ценности человеческой жизни как единого космического процесса, вечного бытия Тао, которая и представляет, по Бунину, безначальный и бесконечный мир. Человек - видимая форма этого мира, этого Тао, куда он возвращается после смерти. "Бунин, - пишет Б. Кирхнер, - видел глубокую ценность человеческой жизни в участии в этом универсальном процессе бытия и, наконец, слиянии с его невидимой формой" .
Р.С. Спивак, рассматривая эту интерпретацию философских взглядов Бунина, отмечает, что она заслуживает внимания, как и вся работа исследователя о творчестве писателя, тем более, что большинство западных исследователей склонны "...акцентировать в содержании бунинского творчества трагические ноты..., скептический и даже циничный взгляд художника на смысл и ценность человеческой жизни" .
О том, «то Бунин придерживался пантеистических взглядов, свидетельствуют многие его произведения и, в первую очередь, его книга о Л.Н. Толстом. Что же касается отголосков в мировоззрении Бунина древнекитайской и индийской философий, связанных с бунинским осмыслением жизни как единого космического процесса, вечного бытия, то они достаточно четко выражены в монологе капитана из "Снов Чанга". Пытаясь осмыслить свою жизненную драму (измену жены), КАПИТАН приходит к выводу, что причина этой измены не он сам и даже не изменившая ему жена, а нечто непостижимое, не зависящее ни от его, ни от чьей-то другой воли. Это нечто - "сокровеннейшее веление самой Тао, праматери всего сущего, того земного и нерушимого миропорядка, которому подвластно все живое на земле. Противиться этому миропорядку, считает капитан - а вместе с ним и автор - "не должно... ничто сущее". Более того, конфликт с этим от века заведенным порядком и приводит человека к жизненной драме, так это и случилось с глазным героем рассказа. Слишком много хотел капитан счастья, слишком "жаден" был он до него, слишком сильно любил он.
"...А разве так полагается? Да и вообще, следует ли кого-нибудь любить так сильно? -спросил он. - Разве глупее нас с тобой были все эти ваши Будды, а послушай-ка, что они говорят об этой любви к миру и вообще ко всему телесному - от солнечного света, от волны, от воздуха и до женщины, до ребенка, до запаха белой акации" (IV, 377).
Трудность понимания рассказа связана с характерной для Бунина манеры повествования, которую условно можно определить как ГЛУБОКО ВНУТРЕННЕ ПОДТЕКСТОВУЮ. Умирает капитан - "разбился" кувшин у источника", а видимой вины нет ни в ком. Заманчиво все объяснить изменой жены капитана: ведь именно с этого начались его беды. Но жена (по Бунину) в сущности не виновата, она даже не плоха, напротив, она прекрасна. Все дело в том, что так предопределено судьбой от этого никуда не уйдешь. Появившиеся на похоронах жена и дочь усопшего - "две дивные в своей мраморной красоте и глубоком трауре женщины, - точно две сестры разных возрастов" (IV, 334) - овеяны авторской несомненной и бесконечной печалью, сочувствием и преклонением. Взволнованно говорится о непреодолимости смерти, о страшном сочетании траура и красоты, гибели былых надежд, о том, что от века увенчано окончательным прощанием с земной жизнью. Едва ли не это прощание оказывается единственно возвышенным: "...гул, громы, клир звонко вопиящих о какой-то скорбной радости ангелов, торжество, смятение, величие - и все собой покрывающие неземные песнопения" (IV, 384). В такой атмосфере, действительно, трудно уловить конкретные истоки несчастий и капитана, и жены его. Подспудно складывается впечатление, что Бунин сознательно закрепил за "жизнью" трагический исход.
В который раз воплощая в своем творчестве роковую неспособность человека постичь происходящее, Бунин не без иронии пишет:"...все мы говорим "не знаю, не понимаю", только в печали: в радости всякое живое существо уверено, что оно все знает, все понимает" (IV, 379). В таком состоянии неведения распадаются контакты между людьми и начинается их нравственное угасание. Болезненно выстраданный писателем вывод о всесилии рока над человеком объясняет появление в рассказе смутных картин: смешение сна и действительности в раздвоенном сознаний человека, которого подстерегает тоже "слепая темная", "глубоко бунтующая бездна" океана.
Рассказ "Сны Чанга" - один из наиболее характерных бунинских рассказов предреволюционной поры. В отличие от некоторых других рассказов ("Братья", "Господин из Сан-Франциско"), он почти полностью лишен социальной проблематики, целиком замкнут в рамках излюбленных писателем "вечных" тем. Здесь призрачность жизни главного героя,
пережившего жестокую семейную драму, реабилитируется его смертью, ассоциируемой с безначальным и бесконечным миром, куда, по мысли автора, должен вернуться капитан.
Критический пафос писателя направлен не против бесчеловечных законов, капиталистического общества, а против вечных, не зависящих от человека обстоятельств и несовершенства жизни вообще. Счастья вечного "максимального", быть не может: у Бунина oно всегда сопряжено с ощущением катастрофы смерти.
Лиризм и поэтичность, эмоциональность и красочность, аналитизм и глубина мысли - все эти черты бунинской прозы проявились о рассказе с разительней силой. Однако, своей идейносмысловой направленностью рассказ уводил читателя от решения злободневных политических проблем современности.
Поводя итоги всему вышесказанному, необходимо отметить, что в прозе Бунина 1910-х годов в реалистическую ткань произведения зачастую врывается символика, подчеркнутая бытовая контрастность сочетается с широкими символическими обобщениями. И.А.Бунин нередко в этот период вырывает своего героя из замкнутого круга повседневности, чтобы он смог ощутить бесконечность прошлого и будущего, великие мироздания и бытийность основы своего существования.
Человечество, по мысли И.А.Бунина, потеряло ощущение "божественного величия вселенной" (IV, 277), не боится "ни жизни, ни тайн, ни бездны, нас окружающих, ни смерти" (IV, 276). Занятые политикой, войнами, наукой, путешествиями люди цивилизации целиком доверились разуму, утеряв при этом духовное единство с миром. Это бунинское суждение, высказанное неожиданно актуальным и до обидного злободневным сейчас, в середине 90-х гг. XX века.
Так вновь переплетается у И.А. Бунина социальная тема неприятия мира, построенного на ужасающих социальных контрастах, с его основной философской темой 1910-х годов - о "вечных" законах человеческого бытия: с позиций которых он судит современность, ее общественное устройство, буржуазную цивилизацию.
Примечания
1. Бунин И.А. Собр. соч.: В 9 Т. Т.5. С. 190
2. Бунин И.А. Собр. соч.: В 9 Т. М., 1966. Т.4. 3. С. 370. В далънейшем все сноски по тексту рассказ "Сны Чанга" даны по этому изданию. В скобках указаны страницы.
3. Спивак Р.С. Бунин и его зарубежные истолкователи // Русская литература в оценке современной зарубежной критики. М., 1973. С. 326.
Бунин Иван Алексеевич
Сны Чанга
Не все ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле.
Некогда Чанг узнал мир и капитана, своего хозяина, с которым соединилось его земное существование. И прошло с тех пор целых шесть лет, протекло, как песок в корабельных песочных часах…
Вот опять была ночь - сон или действительность? - и опять наступает утро - действительность или сон? Чанг стар, Чанг пьяница - он все дремлет.
На дворе, в городе Одессе, зима. Погода злая, мрачная, много хуже той, китайской, когда Чанг с капитаном встретили друг друга. Несет острым мелким снегом, снег косо летит по ледяному, скользкому асфальту пустого приморского бульвара и больно сечет в лицо каждому еврею, что, засунувши руки в карманы и сгорбившись, неумело бежит направо или налево. За гаванью, тоже опустевшей, за туманным от снега заливом слабо видны голые степные берега. Мол весь дымится густым серым дымом: море с утра до вечера переваливается через мол пенистыми чревами. Ветер звонко свищет в телефонных проволоках…
В такие дни жизнь в городе начинается не рано. Не рано просыпаются и Чанг с капитаном. Шесть лет - много это или мало? За шесть лет Чанг с капитаном стали стариками, хотя капитану еще и сорока нет, и судьба их грубо переменилась. По морям они уже не плавают-живут «на берегу», как говорят моряки, и не там, где жили когда-то, а в узкой и довольно мрачной улице, на чердаке пятиэтажного дома, пахнущего каменным углем, населенного евреями, из тех, что в семью приходят только к вечеру и ужинают в шляпах на затылок. Потолок у Чанга с капитаном низкий, комната большая и холодная. В ней всегда, кроме того. сумрачно: два окна, пробитые в наклонной стене-крыше, невелики и круглы, напоминают корабельные. Между окнами стоит что-то вроде комода, а у стены налево старая железная кровать: вот и все убранство этого скучного жилища, если не считать камина, из которого всегда дует свежим ветром.
Чанг спит в уголке за камином. Капитан на кровати. Какова эта чуть не до полу продавленная кровать и каков матрац на ней, легко представит себе всякий, живавший на чердаках, где нечистая подушка так жидка, что капитану приходится подкладывать под нее свою тужурку. Однако и на этой кровати спит капитан очень спокойно, лежит, - на спине, с закрытыми глазами и серым лицом, - неподвижно, как мертвый. Что за чудесная кровать была у него прежде! Ладная, высокая, с ящиками, с постелью глубокой и уютной, с тонкими и скользкими простынями и холодящими белоснежными подушками! Но и тогда, даже в качку, не спал капитан так крепко, как теперь: за день он сильно устает, да и о чем ему теперь тревожиться, что он может проспать, и чем может обрадовать его новый день? Было когда-то две правды на свете, постоянно сменявших друг друга: первая- та, что жизнь несказанно прекрасна, а другая - что жизнь мыслима лишь для сумасшедших. Теперь капитан утверждает, что есть, была и во веки веков будет только одна правда, последняя, правда еврея Иова, правда мудреца из неведомого племени, Экклезиаста. Часто говорит теперь капитан, сидя в пивной: «Помни, человек, с юности твоей те тяжелые дни и годы, о коих ты будешь говорить: нет мне удовольствия в них!» Все же дни и ночи по-прежнему существуют, и вот опять была ночь, и опять наступает утро. И капитан с Чангом просыпаются.
Но, проснувшись, капитан не открывает глаз. Что он в эту минуту думает, не знает даже Чанг, лежащий на полу возле нетопленого камина, из которого всю ночь пахло морской свежестью. Чангу известно только одно: то, что капитан пролежит так не менее часа. Чанг, поглядев на капитана уголком глаз, снова смыкает веки и снова задремывает. Чанг тоже пьяница, он тоже по утрам мутен, слаб и чувствует мир с тем томным отвращением, которое так знакомо всем плавающим на кораблях и страдающим морской болезнью. И потому, задремывая в этот утренний час, Чанг видит сон томительный, скучный…
Видит он:
Поднялся на палубу парохода старый, кислоглазый китаец, опустился на корячки, стал скулить, упрашивать всех проходящих мимо, чтобы купили у него плетушку тухлых рыбок, которую он принес с собою. Был пыльный и холодный день на широкой китайской реке. В лодке под камышовым парусом, качавшейся на речной мути, сидел щенок, - рыжий кобелек, имевший в себе нечто лисье и волчье, с густым жестким мехом вокруг шеи, - строго и умно водил черными глазами но высокой железной стене пароходного бока и торчком держал уши.
Продай лучше собаку! - весело и громко, как глухому, крикнул китайцу молодой капитан парохода, без дела стоявший на своей вышке.
Китаец, первый хозяин Чанга, вскинул глаза кверху, оторопел и от крика и от радости, стал кланяться и цокать: «Ve"y good dog, ve"y good!» - И щенка купили, - всего за целковый, - назвали Чангом, и поплыл он в тот же день со своим новым хозяином в Россию и вначале, целых три недели, так мучился морской болезнью, был в таком дурмане, что даже ничего не видел: ни океана, ни Сингапура, ни Коломбо….
В Китае начиналась осень, погода была трудная. И стало мутить Чанга, едва вышли в устье. Навстречу несло дождем, мглою, сверкали по водной равнине барашки, качалась, бежала, всплескивалась серо-зеленая зыбь, острая и бестолковая, а плоские прибрежья расходились, терялись в тумане - и все больше, больше становилось воды вокруг. Чанг, в своей серебрившейся от дождя шубке, и капитан, в непромокаемом пальто с поднятым капюшоном, были на мостике, высота которого чувствовалась теперь еще сильнее, чем прежде. Капитан командовал, а Чанг дрожал и воротил от ветра морду. Вода ширилась, охватывала ненастные горизонты, мешалась с мглистым небом. Ветер рвал с крупной шумной зыби брызги, налетал откуда попало, свистал в реях и гулко хлопал внизу парусиновыми тентами, меж тем как матросы, в кованых сапогах и мокрых накидках, отвязывали, ловили и скатывали их. Ветер искал, откуда бы покрепче ударить, и как только пароход, медленно ему кланявшийся, взял покруче вправо, поднял его таким большим, кипучим валом, что он не удержался, рухнул с переката вала, зарываясь в пену, а в штурманской рубке с дребезгом и звоном полетела на пол кофейная чашка, забытая на столике лакеем…. И с этой минуты пошла музыка!
Дни потом были всякие: то огнем жгло с сияющей лазури солнце, то горами громоздились и раскатывались ужасающим громом тучи, то потопами обрушивались на пароход и на море буйные ливни; но качало, качало непрерывно, даже и во время стоянок. Вконец замученный, ни разу за целых три недели не покинул Чанг своего угла в жарком полутемном коридоре среди пустых кают второго класса, на юте, возле высокого порога двери на палубу, отворявшейся только раз в сутки, когда вестовой капитана приносил Чангу пищу. И от всего пути до Красного моря остались в памяти Чанга только тяжкие скрипы переборок. дурнота и замирание сердца, то летевшего вместе с дрожащей кормой куда-то в пропасть, то возносившегося в небо, да колючий, смертный ужас, когда об эту высоко поднятую и вдруг снова завалившуюся на сторону корму, грохочущую винтом в воздухе, с пушечным выстрелом расшибалась целая водяная гора, гасившая дневной свет в иллюминаторах и потом стекавшая по их толстым стеклам мутными потоками. Слышал больной Чанг далекие командные крики, гремучие Свистки боцмана, топот матросских ног где-то над головой, слышал плеск и шум воды, различал полузакрытыми глазами полутемный коридор, загроможденный рогожными тюками чая, - и шалел, пьянел от тошноты, жары и крепкого чайного запаха…
“Не все ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле”.
Шесть лет прошло с тех пор, как Чанг узнал мир и капитана, своего хозяина. “На дворе, в городе Одессе, зима. Чанг стар, пьяница - он все дремлет. За шесть лет Чанг с капитаном стали стариками, хотя капитану еще и сорока нет, и судьба их грубо переменилась”. Капитан больше не плавает, живет на чердаке пятиэтажного дома, спит на продавленной кровати. Так ли жили они с Чангом когда-то! “Было когда-то две правды на свете, постоянно сменявших друг друга: первая та, что жизнь несказанно прекрасна, а другая - что жизнь мыслима лишь для сумасшедших. Теперь капитан утверждает, что есть, была и во веки веков будет только одна правда, последняя, правда еврея Иова, правда мудреца из неведомого племени, Экклезиаста”.
Опять наступает утро, и капитан с Чангом, проснувшись, дремлют. И видит Чанг, как молодой капитан парохода, заметив в лодке у китайца рыжего щенка, купил его. И в тот же день Чанг поплыл с новым хозяином в Россию и вначале три недели мучился морской болезнью. Но тут сон Чанга обрывается.
Но тут опять прерывается сон Чанга. Вот уже два года, изо дня в день, Чанг с капитаном только и делают, что ходят по ресторанам. Чанг лежит у ног капитана, на полу. А капитан сидит, курит и пьет. Обычно он молчит, но иногда, встретив кого-нибудь из прежних друзей, весь день говорит без умолку о ничтожестве жизни. Так будет и сегодня - они условились позавтракать с одним старым приятелем капитана, с художником в цилиндре. И опять капитан горячо уверяет художника, что есть только одна правда на свете - злая и низкая. Начинает играть музыка, “душа Чанга дрожит от непонятного восторга, от какой-то сладкой муки, от жажды чего-то, - и уже не разбирает Чанг, во сне он или наяву”. Был шторм, и капитан привел Чанга в свою каюту. На письменном столе стояли два фотографических портрета: хорошенькая сердитая девочка в локонах и молодая дама, стройная, тонкая, прелестная и печальная, как грузинская царевна. И капитан сказал: “Не будет, Чанг, любить нас с тобой эта женщина. Есть, брат, женские души, которые вечно томятся какой-то печальной жаждой любви и которые от этого от самого никогда и никого не любят”. Капитан рассказывает Чангу, как жена впервые вернулась домой под утро из яхт-клуба и он все понял тогда.
Так, однообразно, проходят дни и ночи Чанга. Но однажды утром его поразила великая тишина, царящая в комнате. Капитан мертв... Потом приходят и уходят люди... Чанг как бы каменеет. Он уже не чувствует дажеужаса. Он лежит на полу, мордой в угол, крепко закрыв глаза, чтобы не видеть мира, чтобы забыть о нем. Приходит он в себя уже на паперти, у дверей костела. Он сидит с поникшей головой, только весь дрожит мелкой дрожью. К нему подходит художник. Коснувшись задрожавшей рукой головы Чанга, он наклоняется к нему - и глаза их, полные слез, встречаются в такой любви друг к другу, что все существо Чанга беззвучно кричит всему миру: ах, нет, нет - есть на земле еще какая-то, мне неведомая, третья правда. В этот день Чанг переселяется в дом своего третьего хозяина.
“Кто-то тоже лежит теперь - там, за оградой кладбища, в том, что называется склепом, могилой. Но этот кто-то не капитан, нет. Если Чанг любит и чувствует капитана, видит его взором памяти, того божественного, чего никто не понимает, значит, еще с ним капитан; в том безначальном и бесконечном мире, что не доступен Смерти. В мире этом должна быть только одна правда - третья, - а какая она - про то знает тот последний Хозяин, к которому уже скоро должен возвратиться и Чанг”.