Аза алибековна тахо-годи: интервью. Аза Алибековна Тахо-Годи: История моей семьи полна пересечений с крупными личностями своей эпохи — Российская газета

Дагестанский революционер, политический и государственный деятель, ученый. Первый нарком народного образования Дагестана.

Родился 15 августа 1892 года в селе Урахи, ныне Сергокалинского района Республики Дагестан, в крестьянской семье. В возрасте 8 лет осиротел и воспитывался у дяди во Владикавказе. В 1916 году с отличием окончил юридический факультет Московского университета. После Февральской революции 1917 года был членом Дагестанской социалистической группы. В 1918-20 годах был членом ВРК Дагестана. В 1920-22 годах - наркомюст, наркомпрод Дагестанской АССР, член Дагестанского обкома РКП (б); был членом ВЦИК и редседателем комиссии ВЦИК по снабжению Дагестанской АССР. В 1922-29 гг. - наркомпрос, заместитель председателя СНК Дагестанской АССР. Находясь на посту наркома просвещения республики с 1922 по 1929 год, Тахо-Годи организовал в Дагестане сеть общеобразовательных светских школ. В 1920-е годы под руководством Тахо-Годи в Дагестане были проведены научные экспедиции российских ученых, изучавших историю и этнографию Дагестана. С 1929 года А. А. Тахо-Годи работал в Наркомпросе РСФСР; один из организаторов и директор Центрального НИИ национальностей. Параллельно читал лекции по кавказоведению в МГУ и в пединституте им. Ленина.

С 1935 года в аппарате ЦК ВКП (б); одновременно продолжал вести преподавательскую работу в вузах Москвы.

Осенью 1937 года был арестован по ложному обвинению, вскоре - незаконно репрессирован. Реабилитирован посмертно.

Поэт Юрий Кузнецов в своих воспоминаниях рассказывает, как в литинституте на первой лекции по античной литературе в аудиторию вошла седая женщина, оглядела студентов и спросила: «И что, все вы писатели?» «Да, мы все писатели, все пишем», - ответили ей хором. «Бедные! Вы же ничего не напишите. Все давно написано. Все есть в античности». «И седая пифия захохотала, - с некоторым ужасом пишет Кузнецов. - Застрелить ее, что ли, из чеховского ружья? Да не достанешь. И калибр мелковат».
Мы боялись, что разговор с этой женщиной, которая еще прибавила лет с тех пор, получится каким-нибудь антикварным. Ничуть не бывало. Аза Алибековна ТАХО-ГОДИ нас тоже встретила с некоторым вызовом, и беседа вышла драматичной. Никакая она не пифия.
Справка
Аза Алибековна ТАХО-ГОДИ родилась в 1922 году в Махачкале. Российский филолог-классик, доктор филологических наук. Спутница жизни и хранительница наследия выдающегося философа Алексея Федоровича Лосева (+1988).
С 1962-го по 1996 год заведовала кафедрой классической филологии МГУ. Подготовила более 20 кандидатов наук. Ее перу принадлежит около 1000 различных публикаций, в том числе монографии «Платон» и «Аристотель», учебник «Античная литература» (в соавторстве с А. Ф. Лосевым), работы о Гомере, Порфирии, Прокле, многочисленные статьи из энциклопедии «Мифы народов мира» собраны в книгу «Боги и герои Древней Греции». Комментатор «Сочинений» Платона на русском языке и «Ранних диалогов Платона», ответственный редактор полного собрания сочинений Платона. Ведет издательскую деятельность по публикации трудов А. Ф. Лосева. Выпустила биографию А. Ф. Лосева в серии «ЖЗЛ».

Девочка из семьи партийного начальника

- Какие были ваши первые детские увлечения? Неужели сразу античность?

Погодите с увлечениями… Сначала - с Праздником! Ведь сегодня Рождество Пресвятой Богородицы! А то некоторые молодые люди забывают про главное… Что касается детства - какая античность? Я собиралась быть балериной. И балет люблю до сих пор, у меня есть балетные энциклопедии, книги по балету - это перешло в эстетическое любование. Еще хотела быть археологом и филологом, поскольку у меня в роду были археологи и филологи. Средневековье очень интересовало. Античность пришла гораздо позже, после того, как я в 22 года познакомилась с Алексеем Федоровичем Лосевым. Сдавала ему экзамен сначала, а потом и с ним, и с его женой Валентиной Михайловной, замечательной женщиной, подружилась. До этого мне казалось, что античность - это настолько просто, что и заниматься, может быть, не стоит. И только после знакомства с Алексеем Федоровичем поняла, что античность - совсем не ясная, не прекрасная, это только так кажется непосвященным. Она полна настоящих страшных бездн, и, чтобы ею заниматься, много сил надо потратить. Надо же хорошо знать языки древние. Теперь - пожалуйста, сколько угодно гимназий. И в университетах есть специальные классические отделения. Я и сейчас со студентами МГУ десять часов в неделю занимаюсь.

А я в двадцать втором родилась. Пошла в школу в тридцатые годы, тогда школы едва-едва начали себя ощущать по-человечески. Правда, еще преподавали старые прекрасные педагоги, те, дореволюционные, с большим запасом знаний, и школа у меня была очень хорошая. Но я стала заниматься раньше, самостоятельно, поскольку у меня в роду филологи. Дядя - профессор Семенов Леонид Петрович, основатель известной Лермонтовской энциклопедии, - прислал мне учебники греческого и латинского языков. Я совсем была еще девчонкой. Мой отец занимал достаточно важное место в ЦК партии и оттуда, из библиотеки, приносил мне книги, чуть ли иногда не антикварные. Я сама начала заниматься, учителей специальных не было. Что ж тут такого особенного? Меня с детства учили разным языкам. Мама занималась со мной немецким. В 29-м году мы переехали в Москву, и здесь у меня была гувернантка-француженка, замечательная мадам Жозефина, которая обучала меня французскому. Учили меня и английскому. Когда я пошла в школу, у меня уже был запас языковой.

- В те годы, наверное, выбирали филологию как убежище от времени?

Я тогда вряд ли что-то осознавала, дети есть дети. Но уже до студенческих лет пришлось много пережить. Отца арестовали и расстреляли в 37-м, хотя с Иосифом Виссарионовичем Сталиным он был лично знаком еще по Кавказу, и очень хорошо. Отец у меня был революционер-романтик. Он был дагестанец, у меня половина - дагестанская, хотя я не знаю дагестанских языков и никогда не занималась специально Дагестаном. И отец, кстати сказать, поддерживал это, считая, что совершенно не обязательно заниматься этой маленькой горной страной. Отец был очень известный общественный деятель, недаром его имя есть в энциклопедиях. Я вспоминаю, как мама весной обычно вытаскивала проветрить великолепные меха, которые Иосиф Виссарионович дарил ей лично. Только ей некуда было их надевать, у мамы нас было четверо детей, и она все силы направляла на наше воспитание. А через год после расстрела отца ее арестовали. Она попала в мордовские лагеря и была там пять лет. А поскольку отец до ареста заведовал всеми школами в ЦК партии, в специальном отделе, которому все средние школы подчинялись, меня вообще никуда не принимали. Никуда деться невозможно, все вузы для меня были закрыты. В конце концов, меня приняли в один из скромных вузов. Отец основал и возглавлял в Москве особый институт национальностей, в него приезжали со всей страны получать высококвалифицированное образование. А его заместителем был известный профессор. Он потом оказался кем-то вроде проректора - тогда не было этих специальных наименований - в институте имени Карла Либкнехта, куда меня и приняли поэтому. Институт находился на Разгуляе, в доме, который когда-то принадлежал знаменитому собирателю древностей графу Мусину-Пушкину и славился тем, что там сгорело «Слово о полку Игореве», все этим страшно гордились. Начало войны я встретила в этом знаменитом доме. Нас эвакуировали в замечательное место - на Алтай. Там красоты удивительные, совсем не похожие на Кавказ. На Кавказе горы мощные, ледяные, суровые, а на Алтае все очень мягкое, приятное. Все профессора, из которых многие были арестованы и выпущены, стремились в это наше алтайское пребывание. Там собрался цвет профессуры по всем наукам. Мы заняли почти весь городок на реке Майма, который теперь называется Горно-Алтайск. Тогда его называли Ойрот-Тура - маленький городок с деревянными тротуарами, но с почтой, телеграфом. Основное население - тюркское. Из-за политики его все время переименовывали и, в конце концов, назвали «алтайцы». На самом деле это ойроты, они есть и в Монголии, и в Китае. Когда мы приехали, ойротов выселили из домов педучилища, поселили нас. У нас там был целый свой городок, и мы очень дружно жили, профессора и студенты, все друг другу помогали в жизненных сложностях. Стояли морозы по 45-50 градусов, нам выдали валенки, заботились о нас очень хорошо. В валенках по замерзшей реке, среди роскошных елей можно было бегать, путешествовать. Жили мы, студенты, в общежитии, надо было топить. Что делали? Выбирали такое время, когда ничего не видно, предположим, идет очень большой снег, и шли на улицы разбирать деревянные тротуары, вытаскивали всякие жерди. У нас там была замечательная жизнь. А когда мы вернулись из эвакуации, то попали в Пединститут имени Ленина, куда меня не принимали. Там как раз организовали классическое отделение и приняли на работу Алексея Федоровича Лосева. Его в это время изгнали из Московского университета за идеализм, а вернее, из-за доносов некоторых его коллег, хотевших занять его место. Таким образом мы и встретились. Видите, как промысел Божий ведет человека? Кажется, что все очень плохо, не знаешь, куда деваться, а все правильно же, в конце концов, оказалось.

Тайники в корешках книг

- А к вере вы когда пришли?

Это дело сложное, хотя я помню, когда мне было года два или три, нянька говорила: «Посмотри на небо - видишь, Боженька сидит?» И крестилась при этом. Ну, я смотрела и говорила: «Вижу» - это первое мое воспоминание. У нас была семья очень образованная, необыкновенно культурная. Все было заставлено шкафами с книгами на всех языках, так что можно было лазить, смотреть все что угодно. Единственное, чего не было никогда - Библии, Евангелия. Это было умолчание. Я вела дневник на французском языке, из дневниковых тетрадей у меня кое-что сохранилось до сих пор. Так вот, в одной из тетрадок можно прочитать: «Хочу учить “Отче наш”. А как учить? Нет же ничего, текстов никаких нет.

- А откуда вы узнали, что есть такая молитва?

По-моему, это врожденное чувство, что есть Господь Бог. Помню, как мы детьми, когда жили на Кавказе, бегали во время дождя и пели: «Дождик-дождик, перестань, я поеду в Арестань, Богу молиться, кресту поклониться…» Еще мне помогла моя любовь к литературе. Здесь, в Москве, я залезла однажды в отцовский шкаф и нашла томик Генриха Гейне. В его юношеской драме разбойники, какие-то рыцари, что мне было очень интересно, и один из разбойников кается, он полностью читает молитву «Отче наш». Потом моя француженка мадам Жозефина подарила мне роскошно изданную Библию на французском языке - на тончайшей бумаге с золотым обрезом, новейшее парижское издание. Она у меня до сих пор хранится, это для меня драгоценность. Я ее читала и начала что-то осознавать. А поскольку у меня еще латинские были книжки, то я написала в дневнике еще и на латинском языке: «Рater noster». Все очень трудно было, не нынешние времена. Никто теперь ничего не ценит. Я считаю, кто приходит к вере в трудные времена, это действительно по-настоящему.

- Но крестились вы уже позже?

Кто же мог в нашей неверующей семье, семье высокого партийного начальника, меня крестить? Я помню такой эпизод: я вхожу в кухню и вдруг вижу на полу крестик, в этот момент кто-то за мной входит. Я с перепугу хватаю крестик и выбрасываю, чтобы никто не заметил, что держу его в руках. После чего я вырезала крохотные деревянные крестики, складывала их в шелковую крохотную сумочку и запрятывала, чтобы никто не видел. А куда прятать? У меня было самое надежное место - шкаф с книгами, мне всегда покупали иностранные книги, на всех языках, роскошно изданные. И мешочек со своими крестиками я прятала в корешок книги. Отец по рождению был мусульманином, а на самом деле - человек без веры. А мать была воспитана в верующей семье, но потом за годы революции и гражданской войны у нее какая-то индифферентность выработалась. Более того, ей же в молодости надо было выйти замуж за человека нерусского, иной веры, а православным это не разрешалось. Хотя он кончал русскую классическую гимназию, потом Императорский Московский университет, юридический факультет, учился у очень известных выдающихся профессоров. И ради брака мать перешла в лютеранство, которое ей абсолютно ничего не дало. Позднее царским указом разрешили все эти браки. Еще позднее, после революции, пастор, который венчал моих родителей, должен был спасаться, и отец помог ему уехать за границу… Но когда я познакомилась с Лосевым, тут-то меня и крестили. Мне уже было 26 лет. Крестили меня с именем Наталья в известном храме Преображения Господня в Переделкине. Крестной была матушка, мужа которой большевики расстреляли. Сколько в двадцатые, да и тридцатые годы священников было убито: от высших иерархов до самых простых иереев! Ужасно все это. Но зато, если уж люди верили, то вера была твердая.

- Тогда даже просто войти в храм было, наверное, опасно?

Одного знакомого профессора, который пытался пойти в храм, тут же подловили, и он оправдывался, говорил, что хотел эстетически обозреть это здание. На первый случай поверили, оставили его. А я помню, как нас классом водили по местам разных баррикадных боев на Красной Пресне. И в одном из переулков мы увидели храм. Все за учительницей мимо прошли, а мы, несколько девчонок, тихо пробрались внутрь. Службы не было, мы вошли, перекрестились тайно, под фартуками… Знаете, какой это был храм? Иоанна Предтечи. Он никогда не закрывался и сейчас есть.

Казнь за милосердие

- Вы начали рассказывать, как у вас произошел переход к античности…

Алексей Федорович был назначен моим руководителем по изучению греческих писателей, и мне очень сознательно пришлось их читать. Надо же было и культуру изучать, а не просто так читать поверху. Так становилось видно, какие эпохи пережила античность, какие страшные были времена - с жертвоприношениями, человеческими смертями. Очень хорошо в стихотворении у Тютчева говорится: «покров блистающий накинут», а что под этим покровом - в этом разобраться очень сложно. Мы не просто читали - анализировали, устраивали специальные вечера в институте. И я выступала с чтением греческих стихов и стихов на античные темы у русских писателей. Русские писатели, особенно Валерий Брюсов, очень любили эти античные темы, и я с удовольствием это все читала. Мой отец близко знал Брюсова, все эти имена были для меня не отвлеченные, а домашние.

Немножко про Алексея Федоровича расскажите. Он как-то не похож на античного человека в расхожем представлении: не дионисиец, не служака такой римский… Почему все же античность?

Он человек ХХ века. Когда он учился в Московском университете, он кончал два отделения, а не одно: философское и классической филологии. Классическая филология - это и есть античность. Поскольку первой специальностью сначала, в двадцатые годы, можно было заниматься, он выпускал свои знаменитые книги по философии. Но это кончилось для него плохо: его арестовали и отправили в концлагерь, строить Беломорско-Балтийский канал, а его супругу отправили в лагерь на Алтай. Всюду же лагеря были в огромном количестве. Недаром Солженицын писал «Архипелаг ГУЛАГ». Этот архипелаг занимал гигантское пространство. Алексей Федорович все это испытал. Сколько там народу перемерло на этой стройке - ужас! Когда его выпустили, по окончании строительства канала, то ему как ударнику - а он ходил в ударниках - был разрешен въезд в Москву. И снимали судимость в награду за то, что работал на такой великой стройке. Но тогда все время шли процессы. То инженеров собирали, судили и отправляли в лагеря, то славистов. Почему-то считалось, что если ты занимаешься русской литературой, особенно древнерусской, то ты враг.

- Значит, и классическая филология не была гарантией того, что можно будет наукой спокойно заниматься?

Нет. Видите, человека засадили из-за его книг. Особенно из-за «Диалектики мифа», где он доказал, что весь этот социализм в одной стране - миф. Открыто сказал все, что думал, хотя и знал, как это опасно, писал об этом жене, но не мог удержаться, надо было высказаться. По возвращении из лагеря он перешел на классическую филологию. Это был выход: его же вызвали в Центральный комитет и официально запретили заниматься философией. Но самое интересное: даже на верхах были люди, которые задумывались. Очень высокий чин, который вызвал Лосева, вдруг спросил: «Алексей Федорович, а Бог есть?» Но Алексей Федорович уже проученный был, он сказал: «А вы что, Ленина не читали, об абсолютной истине?» Тот испугался, говорит: «Да, да… Ну, перейдем к делу». Ведь абсолютная истина - это Бог и есть. Так что его спасло, что он мог заниматься классической филологией. Те, кто ему запрещал философию, не понимали, что можно заниматься классической филологией и одновременно - философией античной культуры. Алексей Федорович писал «Историю античной эстетики» в десяти книгах, это название было специально дано. Никто из этих запретителей не соображал, что для античности философия, мифология и эстетика - это одно и то же. Это была история всей античной культуры - переход от язычества к христианству.

То есть, на ваш взгляд, те мыслители, которые находили в античной культуре предчувствие христианства, правы? Например, в Средние века о Вергилии говорили, что он предсказал Христа…

Да, считали, что Вергилий в своих эклогах напророчил, сам не очень сознавая, что будет такое замечательное время. Но впереди был длительный тысячелетний путь. Хотя философы постоянно задумывались, особенно тот же Платон, который говорил про высшее Благо, высшее добро, к которому должны люди стремиться. Это уже было предчувствие. Причем у учеников Платона высшее Благо и высшее добро - это еще и высшая Любовь. А мы знаем, что высшая любовь - это уже высокое христианство. Возьмите Данте. У него в «Божественной комедии» как раз все и кончается этой высшей любовью. Постепенно идеи зрели, но не могли еще воплотиться по-настоящему.

Можно высказать такое предположение: до античных времен человек был грубее, а пройдя эту эпоху, столько передумал, так настрадался, что оказался готов принять Сына Божьего?

Это была мировая революция - приход Христа. Почитайте - только подлинники - античных поэтов: абсолютная безжалостность, никакого милосердия, никакой любви - человек уничтожается. Если в своем городе он и чувствует себя более-менее гражданином, то главное, чтобы он и был гражданином, остальное побоку. Когда Сократ попытался взывать к милосердию, его казнили. А если ты вышел за стены своего города, то ты уже вообще никто, тебя могут тут же обратить в рабство, а раб - это не человек. Суровое, страшное дело - вот вам, пожалуйста, что называется «античность».

Вы как-то рассказывали, что у Алексея Федоровича был духовник, который ему сказал: «Ты страсти свои бросай, а науку не бросай!» У него всю жизнь был один духовник?

Всю жизнь не получалось. Всех же арестовывали: сегодня ты на месте, а завтра тебя уже нет. О последнем духовнике Алексея Федоровича можно прочитать в знаменитой книге «За Христа пострадавшие», изданной под руководством протоиерея Владимира Воробьева, которого я хорошо помню просто молодым человеком, получившим физико-математическое образование, кандидатом наук. Мы с ним дружим, он меня посещает. Так он поместил в этом томе статью об отце Иоанне Селецком. Это был человек совершенно исключительный, причем ученый, большой эрудит, знаток культуры, европейской и русской. Но он вынужден был скрываться, поэтому общаться было очень опасно. Он жил в затворе, если бы его обнаружили, его бы ждала гибель. Но верная паства его всячески охраняла. Мать известного ныне протоиерея отца Александра Салтыкова, Татьяна Павловна, была тайно связана с отцом Иоанном, и она соединила Алексея Федоровича с ним. Салтыковы - тоже семья наших старинных друзей, отца Александра я помню школьником. Мы недавно с ним вспоминали как раз это время. Так вот с помощью его матушки Алексей Федорович посылал отцу Иоанну свои письма, тот ему отвечал. Это, конечно, были не просто обыкновенные письма, он исповедовался на расстоянии. Отец Иоанн давал отпущение. Это была потрясающая переписка. Письма передавались с оказией, по цепочке, с надежными людьми, которых никто бы не заподозрил. Каждый раз просили, чтобы все записки немедленно уничтожались по прочтении. Страшная история, если найдут. Это было очень опасно. Но я их не уничтожила. Я их спрятала и недавно впервые опубликовала в своей книге «Жизнь и судьба: Воспоминания».. Отец Александр на это мне сказал: «Аза Алибековна, по-моему, это - самое главное, что вы сделали».

Текст: Андрей КУЛЬБА

Известный филолог о пользе книжных корешков, древних языков и подарке мадам Жозефины

26 октября 2014 года исполнилось 92 года Азе Алибековне Тахо-Годи, выдающемуся филологу-классику и вдове великого русского философа Алексея Федоровича Лосева, хранительнице его наследия. «Фома» поздравляет Азу Алибековну и публикует свою беседу с ней - о вере и древних языках, о Лосеве и его отношении к Советской власти, а также о том, кого из русских писателей XX века будут помнить потомки.

«Я так обрадовалась, когда узнала, как «Отче наш» звучит по-русски!»

- Расскажите, пожалуйста, о Вашем пути к Православию. Вы с детства были верующая, или пришли к вере позже?

Мое самое мое раннее представление о Боге относится ко времени, когда мне было три года. Моя няня говорит мне: «Посмотри, деточка, на небо. Видишь, там Боженька сидит?» Я смотрю и говорю: «Вижу». Это было, так сказать, мое первое «знакомство» с Богом.

Мои родители были высоко образованные, очень культурные люди, имевшие огромную библиотеку, массу книг, куда всегда можно было залезть и что-нибудь прочитать, узнать. Единственно чего в этой библиотеке никогда не было, так это Евангелия и Библии. В религиозном отношении мои родители были абсолютно индифферентны. Более того, мама, которая выросла в настоящей православной семье, из Православия перешла в лютеранство для того, чтобы ей можно было выйти замуж за моего отца, который официально считался мусульманином. Хотя он к религии тоже был абсолютно индифферентен. Дело в том, что когда мама с папой поженились, православному человеку нельзя было заключать брак с мусульманином.

И единственный, кто мне помог с Библией - моя француженка, с которой я занималась языком. Мадам Жозефина подарила мне французскую Библию с золотым обрезом и мельчайшим шрифтом. Это прекрасная книга, я до сих пор ее храню. Я брала ее с собой всегда и всюду, даже в эвакуацию. Так что свое первое религиозное образование я получала по французской Библии, на французском языке.

Нынешние молодые люди всего того, что мы пережили, и как нам было трудно, и представить не могут. Им все даром дается. В моих записках, которые чудом сохранились с юношеских лет (когда отца арестовали в 1937-м году, то все бумаги, в том числе и детские, забрали) была такая строчка: «Хочу учить “Отче наш”». А как учить, где взять текст молитвы? И помогла опять любовь к чтению. Мне попалась в руки книжка знаменитого немецкого поэта Генриха Гейне, его ранняя драма о каких-то братьях-разбойниках. По ходу действия в драме один из братьев, обращаясь к Богу, читает как раз «Отче наш». Книга эта была издана уже в советское время. Гейне ведь считался очень передовым человеком, и поэтому его много издавали. Он вообще был очень едкий, злой даже автор. Но это было его очень раннее, почти юношеское произведение. И там раскаявшийся разбойник эту молитву и произносит. Помню, я так обрадовалась, что знаю теперь, как «Отче наш» звучит не только по-французски, но и по-русски.

Еще я в детстве делала маленькие, крохотные крестики и прятала их в корешки книг. У меня были замечательные, роскошные книги. Великолепные тома, которые стояли в моем шкафу. Мама покупала мне их сразу на трех языках. И эти книжные корешки были самым надежным местом, чтобы что-нибудь в них спрятать.

А потом, когда я уже познакомилась с четой Лосевых, они меня и крестили. Мне тогда было 26 лет. Это было в знаменитом Преображенском соборе в Переделкино, который сейчас находится в резиденции Патриарха. У меня, можно сказать, два праздника. Один 8 сентября, потому что в крещении я Наталья, а Церковь вспоминает святую великомученицу Наталию как раз 8 сентября, в день Владимирской иконы Божией Матери. А 26-го октября, в день Иверской иконы Божией Матери, у меня день рождения. В этом году мне исполнится 92 года.

- Как Алексей Федорович решал для себя проблему сочетания знания и веры?

Это сочетание было для него абсолютно нерушимо. Он еще в ранней юности, в гимназии, написал сочинение против атеистов. В нем он с юношеским, можно сказать, максимализмом громил атеистов и приводил примеры того, что многие выдающиеся ученые были верующими. Вообще Алексей Федорович очень любил повторять слова апостола Павла из Послания к евреям «Верою разумеваем» (Евр. 11:3). Для него вера и знание всегда были едины.

Каким было отношение Алексея Федоровича к советскому режиму и марксизму? Оно как-то менялось, эволюционировало или он всегда его категорически не принимал?

Это очень интересная тема. Алексей Федорович считал, что надо знать оружие своего врага. И он очень хорошо пользовался марксистскими цитатами и когда надо их употреблял. Например, в издательстве «Мысль» обсуждается его предисловие, вводная статья к первому собраний сочинений Платона, и Лосев бьет идеологически зашоренного редактора издательства именно марксистскими цитатами.

Или еще пример. Вот книга «Словарь античной философии», издание 1995-го года. Здесь собрано почти все, что писал Лосев для знаменитой «Философской энциклопедии» в пяти томах. Всего в этой книге более ста лосевских энциклопедических статей. А в предисловии к словарю Анатолий Яковлев, сын известного советского политика Александра Яковлева, говорит, что Лосев любил иронию. Это точно. Например, когда Лосев пишет в этих статьях, что буржуазная философия то-то и то-то, то он под буржуазной философией на самом деле имеет в виду советскую философию. Так что лосевскую иронию надо знать и учитывать.

- Алексей Федорович ожидал более-менее скорого краха коммунизма, советского строя?

Помню замечательный разговор на даче между Лосевым и нашим другом Александром Георгиевичем Спиркиным, который играл главную роль в «Философской энциклопедии». Он там умело обходил главного редактора, официального, Федора Васильевича Константинова, который, конечно, ничего в философии не понимал, но зато ею руководил.

Спиркин с Лосевым спорили, развалится ли «телега» или нет, и если да, то когда. Алексей Федорович доказывал, что не развалится, потому что военная мощь у нее вот какая - и сжимал кулак. А Спиркин, человек другого поколения, говорил: «Развалится сама, и ждать этого уже недолго». И оказался прав.

В 1929 году Лосев принял тайное монашество с именем Андроник. Скажите, это тайное монашество выражалось, например, как-то в быту? Что это реально значило тогда - быть тайным монахом?

В быту Лосев был живым и общительным человеком. Но он недаром, сидя на каком-нибудь ученом совете, всегда держал руку под пиджаком, и только я знала, зачем он это делал.

- Зачем?

А затем, что он непрестанно творил Иисусову молитву и держал четки в руке. Вот это и есть настоящий монах.

«Меня не брали в вузы как дочь врага народа»

Аза Алибековна, как бы Вы ответили на вопрос, зачем сегодня нужны древние языки - древнегреческий, латынь? Зачем вообще это нужно - изучать очень далекую, возможно, совершенно ненужную в бурной современности античность?

Как зачем изучать? Надо знать свои истоки. Если такой вопрос задают всерьез, он указывает на низкий уровень культуры спрашивающего. Впрочем, сейчас этот уровень в целом очень понизился. Большей частью сегодня молятся на технический прогресс, который является на самом деле не прогрессом, а регрессом.

- Вы считаете технический прогресс на самом деле регрессом?

Ну конечно, потому историческое развитие должно идти естественно, без всяких взрывов, складываться постепенно. Но когда ставится цель обязательно быть впереди всех, всех обогнать и перегнать, это обычно плохо кончается. Но это мое личное мнение.

- Как же Вы сами пришли к классической филологии?

Мой путь в классики-филологи начинался непросто. Меня после окончания школы не хотели принимать учиться в столичные вузы как дочь врага народа. Я хотела пойти учиться в знаменитый МИФЛИ (Московский институт философии, литературы и истории), но меня туда ни за что бы не приняли. Хотела в МГПИ (Московский государственный педагогический институт), тоже не приняли. Он назывался тогда «имени Андрея Бубнова», был такой партийный и государственный деятель, нарком просвещения РСФСР, но его в 1937-м арестовали и расстреляли. Педагогическому институту дали после этого имя Ленина, считая, что уж Ленин навеки останется. Но тоже не угадали. Меня взяли учиться только в педагогический институт имени Карла Либкнехта, который славился тем, что находился в здании, принадлежавшем когда-то графу Мусину-Пушкину, где якобы сгорел подлинник знаменитого «Слова о полку Игореве». Правда, позже Пединститут им. Либкнехта и МГПИ объединили, и заканчивала я уже последний.

После окончания института, когда я думала, чем заняться в аспирантуре, античностью или Средними веками, то решила посоветоваться со своим дядей, профессором Леонидом Петровичем Семеновым. Он был очень известный лермонтовед и археолог. Кстати, знаменитая Лермонтовская энциклопедия - это его идея. И Леонид Петрович сказал, что лучше идти на отделение классической филологии. Дескать, раз там будут изучать древние языки, то не будет, наверное, сильного идеологического давления. А экзамен в аспирантуру у меня по древним языкам принимал как раз Алексей Федорович Лосев. Вот с этого все и началось.

Между прочим, идеологическое давление на кафедре оказалось довольно сильным.

Я стала ученицей вовсе не заведующего кафедрой, на что он сначала рассчитывал и из-за чего потом очень злился и интриговал, а Алексея Федоровича. Свою роль тут сыграло то, что меня, как тогда говорили, прикрепили к профессору Лосеву для изучения древнегреческих авторов. А к профессору Марии Евгеньевне Грабарь-Пассек, которая тоже потом стала моим большим другом, меня прикрепили для изучения латинских авторов.

Вообще на кафедре все время шла большая борьба с идеалистом Лосевым, бывшим арестантом и лагерником. Между прочим, все время применительно к Лосеву говорили о перестройке. В протоколах кафедры часто фигурировало, что Лосеву надо перестроиться. Так что со словом «перестройка» мы познакомились задолго до той самой Перестройки.

«Современной экономике нужны средненькие специалисты»

- Вы согласны с утверждением, что сейчас в обществе, в культуре резко падает роль и филологии, и литературы?

Вы думаете, это только у нас? Это повсюду, между прочим. И в Европе то же самое, картина общая. Современной экономике не нужно много специалистов высокого класса, их должно быть ограниченное число. Например, сравнительно недавно в филологии было огромное число славистов. А теперь они просто не нужны.

- Почему же это происходит, на Ваш взгляд?

Потому что нужны средние работники, которые будут получать совсем другое, низкое вознаграждение за труд. Во всех странах сегодня ограничивают число тех, кто имеет высокую квалификацию и может поэтому претендовать на высокую зарплату. С чисто экономической точки зрения лучше иметь средненьких специалистов. Они меньше и получают, и больше работают, а наукой не занимаются…

- Парадокс получается: общество вроде богаче становится, а тратить оно на образование готово меньше.

Чем богаче, тем скупее. Это давно известно. Помните, как у Пушкина знаменитый барон над своими сундуками трясся? Или как в одной пушкинской сказке «царь Кащей над златом чахнет»? Вот они над златом и чахнут (смеется - Ред. ).

В одном интервью Вы сказали, что когда времена тяжелые, тогда и таланты особенно проявляются, а вот когда наступает анархия, человек очень сильно расслабляется, и поэтому неспроста сейчас расплодилось очень много дилетантов. А что Вы можете сказать о сегодняшнем дне? Наше время - это время полной анархии и расслабленности или нет?

Суть в том, что кто во что горазд, то и сочиняет или пишет. И про ту же самую античность порой, между прочим, абсолютно ничего в ней не понимая и не соображая.

- То есть, Вы считаете, что сегодняшнее время талантами не богато? Это скорее время расслабленности?

Я думаю, что сегодняшние таланты будут очень быстро забыты, о них никто и не вспомнит.

- А кого будут помнить?

Да ну… Раз уже культура пала, то чего там говорить.

- Так Вы думаете, что не будут помнить?

Не будут.

- Вообще никого?

Солженицына будут помнить. Это точно.

- А больше никого?

А кого Вы назовете?

- Венедикт Ерофеев, Сергей Довлатов. Бродский, безусловно.

Ну, может быть, Иосифа Бродского будут помнить. Интересно, кстати, что Иосиф Бродский родился 24 мая, в день св.равноапостольных Кирилла и Мефодия, первоучителей и просветителей славянских. Их очень чтил Алексей Федорович, в этот день, 24 мая, он и скончался. А так… нет, я не оптимист совершенно. В голову насчет будущего культуры приходят только пессимистические мысли.

Фотографии предоставлены библиотекой “Дом А. Ф. Лосева”

(6 votes, average: 5,00 out of 5)

Упоминание в интервью мелодии сталинского гимна возвращает нас к предвоенным и особенно военным годам, когда надеждой и опорой государственного строя становится чувство любви народа к своей Родине, и можно даже предположить, что в ту пору патриотизм (patria – «родина») начал слегка теснить коммунистический идеал господствующей идеологии. Детский сад и школа, художественная литература и публицистика, кино и театр, как, впрочем, и прямая пропаганда, становились средствами воспитания патриотизма. Правда, определялся он прежде всего как «советский», стало быть, религиозные источники его пытались скрыть любыми способами. Между тем, «копнув» здесь чуть глубже, нетрудно убедиться в том, что исторические корни «чувства родины» в сознании русского народа уходят в духовную общность, воплощённую в Богочеловечестве и выражаемую в особом родстве («братья и сестры во Христе»). Говоря о неприменимости «общего аршина» к России, Фёдор Иванович Тютчев, прекрасно знакомый с «аршином европейским», был, конечно же, прав: здесь не годились представления об индивидуальной свободе в протестантском смысле, то есть означающие рационально осмысливаемую свободу выбора, – этому противопоставляется изначально присущее человеку природное свойство – воля, любые ограничения которой должны быть для него внутренне оправданны: ради чего (во имя чего) принимать их. Формально же навязываемые извне порядки и правила, при всей их рациональной целесообразности, вызывают внутреннее сопротивление и по возможности игнорируются. Диапазон проявления воли огромен: от лишённого каких бы то ни было сдерживающих начал стремления к самоутверждению до отвергающей какую-либо упорядоченность жажды разрушения, не исключая, подчас, саморазрушения. Инициировала она и братоубийственные войны, когда кровное родство князей лишь поддерживало взаимную враждебность. Причём, происходило это на территории Руси уже после принятия ею христианства, пополняя сонм как святых мучеников, так и обреченных на вечную погибель грешников.
Тем не менее именно здесь православная вера сумела со временем укротить необузданность воли, закрепив родство не по крови, а по духу. В вере русский человек не просто смирял свою волю – он проявлял самоотверженность в борьбе с врагом ради родной Матери-земли и вместе с тем во имя Бога, становясь при этом неотъемлемой частицей телесно-духовной целостности – народа; всё, что оказалось включённым в круг его родства, было названо им Родиной. Европейские языки к смыслу этого понятия глухи. Вызревшее именно в России чувство Родины – это иррациональное ощущение личной сопричастности со своим родным общим; оно не имеет ни малейшего отно-шения к столь чтимому в странах западнохристианского мира чувству граж-данственности.
Алексей Фёдорович Лосев выразил это чувство в строках, написанных осенью 1941 года в подмосковном Кратове (его квартира в доме на Воздвиженке была уничтожена вражеской бомбой): «Родина – всемогущая и родная для человека стихия, когда он чувствует себя не просто в физическом родстве с нею, а в духовном и социальном… Личная жизнь осмысливается как родовая жизнь, индивидуальная воля – как общая воля. Всё отдельное, личное, особенное утверждается лишь на лоне общего целого, нужного, сурового и неотвратимого, но своего любимого, родного – на материнском лоне своей Родины. Такая жизнь отдельного человека во имя Родины есть жертва. В жертве сразу даны как человеческое ничтожество, слабость, так и человеческое достоинство, сила. Принесённая жертва оправдана любовью к Родине, потому что нет любви без самоотверженности и самоотречения. Всякое страдание и труд на пользу Родины, всякое лишение и тягость, переносимые во славу Родины, осмысливаются лишь в меру жертвенности».
Без какой-либо натяжки можно утверждать, что имя Родины становится для человека священным, восстанавливая, тем самым, единство мирского и сакрального. Всё это и явилось особенностью становления государства Российского, если хотите, тайной России, совершенно недоступной «чужеземным мудрецам». И хотя, случалось, тайну эту использовали государственные деятели, далёкие не только от ортодоксальной веры, но и убеждённые бого-борцы, она остаётся прямым свидетельством продолжения саморазвития логоцентризма в России.
С этой позиции нельзя не признать глубокую символичность смены «Ин-тернационала» в решающее для существования страны время сталинским гимном, в котором находила признание сплачивающая значимость Великой Руси и обозначалась ясная цель победы над посягнувшими на её свободу подлыми захватчиками. К тому же и обветшавший пролетарский лозунг с его глобалистскими задачами («весь мир насилья мы разрушим») вытеснялся из общегосударственной сферы, поскольку статус «Интернационала» с этих пор снижался лишь до уровня гимна партийного. И то, что сейчас, возвращаясь после многих десятилетий «на круги своя», Россия сохраняет мелодию сталинского гимна в качестве государственной символики, свидетельствует прежде всего о продолжении саморазвития её исторической идеи.

Январь 17, 2015 18:16
Невозможно не согласиться со значимостью приводимых Его Святейшеством в рождественском интервью примеров, свидетельствующих об общности интересов и энтузиазме, проявляемых в советский пе-риод, будь-то освоение целины или деятельность комсомольских молодёжных отрядов, как и с итоговой констатацией им наличия «многого другого, о чём воздыхают сегодня люди старшего и “среднестаршего” возраста». Мне, при моих семидесяти восьми с половиной, приходится, конечно, принять последнее лично на свой счёт. Однако я, со своей стороны, готов ещё и попытаться, во-первых, выявить во «многом другом» именно то, что позволило сохраниться рождённой в лоне Православия исторической идее в период правления отвергающей его власти, и во-вторых, назвать истинную подоплёку того, что послужило причиной самогό «воздыхания».
Прежде всего следует, мне думается, обратить внимание на то, что в социальном заказе, или, если быть более точным, императиве, адресованном власти, позиционирующей себя в качестве общенародной, не могли не найти от-ражение сострадательность и милосердие, неотъемлемые от образа мысли русского народа, его стремления к справедливости, поскольку первоисточником их служила убеждённость в присущей Господу Иисусу Христу милости к сирым и убогим, слабым и обездоленным, чей удел – страдание. Отсюда следовало, что в законодательных актах, экономической политике государства должна была учитываться необходимость соблюдения ряда социальных гарантий, явно или неявно предусматриваемых таким заказом-императивом. Но ведь именно это в той или иной степени оказалось воплощённым в сложившихся в советский период системах здравоохранения, образования, социального обеспечения, культурных и спортивных учреждений и пр., – монолитном здании, выстроенном на фундаменте общенародной собственности и … безжалостно разрушенным за последнюю без малого четверть века всего лишь для того, чтобы расчистить путь «рыночной экономике». Как же не «воздыхать» обо всём этом в существующих на сегодняшний день условиях?
И ведь полная непререкаемость содержится в рубленых фразах опубли-кованного ещё в 1999 году манифеста «Правый поворот»: «Нам нет нужды решать вопрос о том, насколько рыночной должна быть экономика в России. Нам нужно просто добиться того, чтобы нашу экономику не уродовали никакие социалистические затеи, а рыночной она окажется автоматически и ав-томатически же потребует формирования прочного фундамента частной соб-ственности». Но ведь это, в свою очередь, означает, что автор манифеста, – министр экономического развития в нынешнем правительстве РФ, – напрочь лишён способности осознавать соответствие «социалистических затей» расположению души народа России к справедливости, имеющему религиозную природу. И ведь «автоматически рыночной» экономика в России так и не стала, да и «вручную» сделать её таковой не удастся, как раз потому, что суждено ей быть всего лишь внешним выражением саморазвития присущей России исторической идеи, которой изначально чужд примат рыночных отношений.
Что же касается «рыночной экономики», то не составляет особого труда обнаружить её сугубо религиозные истоки, обратившись к пониманию основ всё той же справедливости «отцами-основателями» – верными адептами кальвинизма, положившими начало формированию американского нацио-нального сознания: преисполненные веры в Божественное предопределение, они исходили из того, что милости Бога удостаиваются лишь активные люди, занятые богоугодным делом, то есть предпринимательством; бедность же, сама по себе, вне зависимости от её причин, – признак утраты этой милости. И ведь не что иное, нежели их несгибаемая вера оказалась исторической предпосылкой нынешних претензий США на лидерство, а точнее, на мессианство. Правда, на пути, некогда избранном «праотцами», дело божье в усло-виях всеохватного духа прагматизма вскоре превратилось в чисто человеческое – бизнес, а богоугодная энергия предпринимательства – в двигатель механизма рыночной экономики. Но Россия-то здесь причём? Ведь «правый поворот», который её до сих пор пытаются заставить осуществить, – всего лишь бездумное, или питаемое ложными посылками (что в данном случае одно и то же) горе-теоретиков продолжение попыток вытеснения изначально присущего православной России саморазвития христоцентризма (логоцентризма), совершенно чуждым её природе антропоцентризмом (рациоцентризмом).
Упоминаемое Его Святейшеством в рождественском интервью «достоинство» действительно выражено в словах гимна новой России. Но самим обществом оно будет обретено лишь после того, как на смену бесплодным поискам «общенациональной идеи», соответствующей нынешним временам, придёт восприятие общественным сознанием того, что «хранимая Богом родная земля» уже много веков остаётся ареалом саморазвития одной-единственной исторической идеи, заповеданной ей Господом. Свидетельством осознанности этого Святейшим Патриархом Московским и всея Руси Кириллом служит следующее его умозаключение: «Я глубоко убеждён, что совокупность наших символов замечательно отражает идею того, что мы должны взять из истории, чтобы не разрушить единую ткань исторического процесса, вне которого не может формироваться ни личность, ни общество, ни государство».

Декабрь 26, 2014 17:09

Дополнение к ответу на вопрос: «Как Алексей Федорович решал для себя проблему сочетания знания и веры?»
Названную проблему он попытался решить не только для себя. Изложив дилемму «знание-вера» в предельно доступной форме (см. «Диалектика мифа», разд. IX, п.4 «Мифология и догматика веры и знания»), Лосев, далее, разрешает проблему («вещей обличение невидимых») в фундаментальном учении о выразительно-смысловой символической реальности (см. «Сáмое самό), созданном им ещё в начале 30-х, но так и не увидевшим свет при жизни автора. Даже условие, необходимое и достаточное для следования ему, Лосев решился обнародовать лишь накануне своего 90-летия: «Сама действительность, и её усвоение, и её переделывание требуют от нас символического образа мышления». То есть, необходимо со всей ясностью осознать, что действительность по самόй своей природе рельефна (двупланова) – обладает внутренним и внешним уровнями бытия. Причём внешнее, будучи символом внутреннего, всегда его выражает, и между ними (вне какой бы то ни было зависимости от человеческого разума) существует неразрывное смысловое соединение.
Из приводимого ниже сопоставления со всей очевидностью следует, что Лосев, даже заменив Имя Божие одним лишь сочетанием двух определительных местоимений, не только сам остаётся в русле древней святоотеческой традиции, но и пытается сделать её достоянием нынешнего общественного сознания:
Прп. Максим Исповедник (VII в.): «Всё в мире есть тайна Божия и символ. Символ Слова, ибо Откровение Слова. Весь мир есть Откровение, – некая книга неписанного Откровения. Или, в другом сравнении, – весь мир есть одеяние Слова».
Алексей Лосев (ХХ в.): «Всё существующее (логика с её категориями, природа с её вещами и организмами, история с её людьми и их жизнью, космос со всей его судьбой) есть только символы сáмого самогό, или абсолют-ной самости, т.е. только одни символы абсолютной самости и существуют».
Нетрудно убедиться, что автор пытается здесь посредством скупых грамматических средств выразить тайну нерушимой суверенности и безграничной самоосуществлённости Абсолютной Личности – свойств, обуславливаемых Божественной природой Иисуса Христа в полном соответствии с Халкидонским догматом.
К сожалению, судьба лосевского учения, содержащего, по существу, православные начала научного мировоззрения, остаётся незавидной. Дружное молчание, которым оно было встречено в общественных кругах России всех уровней и толков, не исключая и богословские, длится по сей день. Это, несомненно, своего рода защитная реакция в ответ на требования перемены мысли, отказа от устоявшихся стереотипов,воспринимаемых и сознательно, и подсознательно; как посягательство на интеллектуальный комфорт и душевное равновесие, более того, – на устойчивость сложившихся обществен-ных, да, пожалуй, и государственных институтов. Но ведь от этого никуда не деться – преодоление прельщений разума («ratio») в индивидуальном и общественном сознании, как бы далеко они ни зашли, является сегодня единственной возможностью остановить дальнейшее сползание не только христианского мира, но и человечества в целом, прямиком к вселенской катастрофе.

Декабрь 31, 2014 17:50
Драматизм судьбы лосевского наследия в значительной степени определён отношением к ней самόй Азы Алибековны. Дело в том, что оба издания её замечательной книги о Лосеве, вышедшие в серии ЖЗЛ (1997 – 2007 гг.), завершаются предложением оставить задачу «помочь книгам Лосева приблизиться к читателю, приоткрыть их тайны, разгадать их символы и мифы … новым поколениям XXI века». Но ведь заключающая беседу её реплика: “В голову насчёт будущего культуры приходят только пессимистические мысли” напрочь противоречит упованиям на людей этого будущего. Между тем обозначившийся парадокс как раз и порождён тем, что тревожащее Азу Алибековну нынешнее положение дел в России и безрадостные её прогнозы обусловлены отсутствием лосевских прозрений в нынешнем интеллектуально-духовном арсенале Русской цивилизации. В частности, предложенный им императив освоения выразительно-смысловой символической реальности не стал альтернативой соблазну виртуальной реальности, погружающей сегодня десятки и сотни миллионов людей в гибельное для человеческого духа марево.
Верность самόй Азы Алибековны лосевским идеям сомнению, естественно, не подлежит. Об этом свидетельствует, к примеру, своеобразно трактуемый ею в ходе беседы научный прогресс и связь его с ходом истории. У Лосева же мы находим чёткое и аргументированное освещение этой пробле-мы, вдобавок, предельно злободневное: «История не есть обязательно прогресс. Либерально-просветительское происхождение этого весьма условного учения – вполне несомненно. Когда личность пытается абсолютизировать себя вопреки объективному бытию, она, не будучи в состоянии вместить в себя фактически всю бесконечность объективности, воображает, что сможет охватить её не сразу, а постепенно. Эта становящаяся бесконечность истории такою личностью и переживается как прогресс. Но абсолютизирующая себя личность есть именно либеральная личность».
Истоками приведённых умозаключений является убеждённость Лосева в том, что развитие стран Европы с начала эпохи Возрождения сопровождалось переносом смысловой неисчерпаемости внешнего мира непосредственно в человеческое сознание. С завершением этого процесса, именуемого Лосевым «абсолютизацией человеческой личности», обрываются важнейшие связи её с внешним миром. Более того, она вынуждена теперь выполнять роль Абсолютной Личности, хотя способна, согласитесь, воспроизвести в собственных мыслях реальность, считая её объективной, всего лишь по образу и подобию собственного разума, оставаясь, на поверку, в плену своих иллюзий и амбиций. Вот и стал надёжным фундаментом эпохи Просве-щения провозглашённый Френсисом Бэконом четыре века тому назад «союз опыта и рассудка». И ведь именно на него продолжает опираться один из главных идеологов физики ХХ века Вернер Гейзенберг, заявляя: «С прагматической точки зрения развитие науки есть непрерывный процесс приспособления нашего мышления к постоянно расширяющемуся полю опыта…».
Впрочем, приведённый фрагмент лишь в незначительной степени выражает неисчерпаемость лосевского историзма. А обусловленный существованием выразительно-смысловой символической реальности исторический идеализм Лосева, несомненно, заслуживает отдельного обсуждения ввиду непреходящей его актуальности.
- Январь 3, 2015 17:40
  Ответ Владимира Легойды в его предновогоднем интервью РИА «Новости» на вопрос о выборе «единого, усреднённого, сглаженного варианта истории» в качестве основания построения будущего выглядит предельно примиряющим с учётом нынешнего разнобоя в трактовке исторического процесса: «Пусть продолжается академическая дискуссия, пусть будут разные теории, концепции, разные общественные позиции».
  Между тем, будь историзм Лосева к настоящему времени достоянием пра-вославной общественности, ответ мог оказаться принципиально иным, да и вопрос о «сглаженном, усреднённом варианте истории» отпал бы сам собой. Характер самогό этого историзма определён исходной позицией Лосева, изложенной вскоре после принятия им тайного пострига: «В христианстве, вырастающем на культе абсолютной Личности, персоналистична и исторична всякая мелочь. И в особенности опыт мистического историзма ощущается христианским монашеством. Для монаха нет безразличных вещей. Монах всё переживает как историю, а именно как историю своего спасения и мирового спасения. Только монах есть универсалист в смысле всеобщего историзма, и только монах исповедует историзм, не будучи рабски привязан к тому, что толпа и улица считает “историей”».
  Несмотря на то, что такая откровенность монаха Андроника навсегда останется для непосвящённых тайной, от своего «универсализма» он не откажется и в дальнейшем, невзирая на риск подвергнуться новым репрессиям: «…если угодно отнестись ко мне добросовестно, надо признать как непреложный факт: с именем Лосева неразрывно связано самое острое чувство истории. Всё, что было, есть и будет, всё, что вообще может быть, конкретным становится только в истории». Ну, а далее следует лишённое какой бы то ни было дву-смысленности признание: «Для меня последняя конкретность это – самораз-вивающаяся историческая идея, в которой есть её дух, смысл, сознание и есть её тело – социально-экономическая действительность».
  Через несколько десятков лет в своей восьмитомной «Истории античной эстетики» Лосев с неопровержимой убедительностью докажет, что и мифология, и эстетика, и философия всей тысячелетней эпохи античности, как и социально-экономический уклад, выражают одно и то же – саморазвитие лишённого личностного начала космоцентризма. Впрочем, у него зато имеется собственное тело (σώμα) в бук-вальном смысле. Это тело осязают и видят люди античной эпохи не только как собственную плоть, но и в окружающей их реальности: в естественных вещах и произведениях искусства, в семейно-родовом организме и рабовладельческом полисе, в богах-стихиях и в скульптурной гармонии самого Космоса, который, однако, всего лишь «что», но не «кто»: понятие «личность» у них отсутствует, и смысл его, как показала, кстати, именно Аза Алибековна, ограничивается восприятием ими хорошо организованного и живого тела.
  Что же касается смысловой стихии, то вся она исчерпывается абстракцией понятия «λόγоς»; Лосев называл его «словесным сгустком мысли», стало быть, неким средоточием смысла. Но ведь и в христианском мировосприятии таким же универсальным средоточием оказывается Λόγος; однако, это уже не («что») – отвлечённая абстракция понятия, а («Кто») – Иисус Христос; обладающая историческим преданием конкретная Абсолютная Личность, Сын Божий, единосущный со Своим Отцом. Именно логоцентризм (христоцентризм) становится вытесняющей космоцентризм античности саморазвивающейся исторической идеей. И если Лосев уклонялся от использования «идеалистической» терминологии, чтобы «не дразнить гусей», то наш с вами прямой долг называть вещи своими именами.
  Так что опираясь исключительно на лосевский историзм, нетрудно убедиться в том, что именно саморазвитие христоцентризма (логоцентризма) определило основные особенности тысячелетнего развития русской материальной и духовной культуры. Общинному (мирскому) сознанию, отражённому в культурных символах, способах ведения хозяйства, межличностных отношениях, соответствует сакральное: Божественная благодать взаимной любви (соборность), эсхатологические ожидания (надежда на всеобщее спасение), синергия (соработничество с Богом). И, конечно же, свобода здесь никак не связана со всесторонним предпринимательством, но исключительно с творчеством, которое носит характер продолжения миротворения; мир представляет собой не мастерскую, но Храм; личность никоим образом не сводится к индивидуальности – начало её сугубо мистическое. Так раскрывается тайна нашей истории. Она незримо участвует в судьбе Государства Российского, и уже давно пришла пора узнать о ней каждому его гражданину: от школьника до Президента.

Декабрь 14, 2014 22:11

Аза Алибековна Тахо-Годи, вдова монаха Андроника (А.Лосева)… У них, конечно же, был ДУХОВНЫЙ брак, не так ли?

(1922-10-26 ) (90 лет) Место рождения: Страна:

СССР
Российская Федерация

Научная сфера: Место работы: Награды и премии

Медаль Института философии РАН «За вклад в развитие философии» (2011)

Аза Алибековна Тахо-Годи (26 октября , Махачкала , Дагестанская АССР , СССР) - советский и российский филолог-классик, доктор филологических наук, профессор.

Биография

Филологией Аза Алибековна начала интересоваться с детских лет .

В 1949 г. А. А. Тахо-Годи, изгнанная из Педагогического института как дочь врага народа, защищает в Московском университете кандидатскую диссертацию «Поэтические тропы Гомера и их социальный смысл».

Приглашается для работы на кафедру классической филологии Московского университета и вскоре (в 1959 г.) защищает в докторскую диссертацию о рецепции античности в русской литературе .

На протяжении десяти лет с момента защиты кандидатской диссертации (1949-1958 гг.) преподает античную литературу, латинский и греческий языки студентам и аспирантам в Московском областном педагогическом институте им. Н. К. Крупской. Член редакционной коллегии серии книг «Библиотека античной литературы », выпущенной издательством «Художественная литература ».

С 1962 по 1996 г. А. А. Тахо-Годи заведует кафедрой классической филологии Московского университета.

В 1965 г. она была утверждена в звании профессора, а в 1992 г. получила звание заслуженного профессора.

Научные интересы проф. А. А. Тахо-Годи связаны с античной литературой в её эстетическом и философском аспекте, с терминологическими исследованиями; изучением жанров и стилей, античной риторики, греческой мифологии, рецепции античности в русской литературе, типологии античной культуры.

Семья

Отец, Алибек Алибекович Тахо-Годи (1892-1937), выпускник юридического факультета Московского университета (окончил курс в 1916 г.), видный государственный деятель, был расстрелян, мать, Нина Петровна Тахо-Годи (урожденная Семёнова, 1894-1982) , отбывала срок в лагерях в Мордовии . Брат Хаджи-Мурат (1919-2002) - заслуженный юрист России, криминалист, специалист по проблемам трасологии и баллистики; сестра Тахо-Годи Муминат Алибековна (1931 г.р.), профессор Северо-Осетинского госуниверситета, специалист по французской литературе.

Учась в аспирантуре, Аза Алибековна знакомится с Алексеем Фёдоровичем Лосевым (1893-1988), философом и филологом, исследователем античной философии, мифологии, литературы и древних языков, становится его ученицей, близким другом, а впоследствии (с 1954 года) спутницей жизни и хранительницей его наследия.

Как председатель культурно-просветительского общества «Лосевские беседы» инициировала создание в Москве на старом Арбате в доме, где жил А. Ф. Лосев, создание Библиотеки истории русской философии и культуры «Дом А. Ф. Лосева», где хранится книжное собрание А. Ф. Лосева и существует мемориальная экспозиция в его честь.

Работы

Список научных работ А. А. Тахо-Годи включает более 300 наименований.

Она редактор и автор учебника «Античная литература», вышедшего в 1963 г., а затем выдержавшего еще семь изданий в России (последнее - в 2007 г.) и переведенного на несколько языков;

Античные риторики (1978),
Античные гимны (1988),
Гомер. «Одиссея»;

Под редакцией и с комментариями А. А. Тахо-Годи вышло полное собрание сочинений

Вышла в свет книга воспоминаний известного филолога - Азы Алибековны Тахо-Годи. "Жизнь и судьба: Воспоминания" написаны "свидетелем века". И свидетелем легендарным.

Аза Алибековна Тахо-Годи - спутница семьи великого философа Алексея Федоровича Лосева, хранительница его наследия.

Почти единственная великая философская фигура России ХХ века, не посаженная на "философский пароход", зато посаженная в лагерь, самой своей судьбой соединила Россию с Россией. Мост живой мысли поверх советской власти оказался прочнее нее.

Юрий Рост в начале 1980-х сделал его знаменитые фотографии для "Литературки", и Лосев, в своей таинственной, напоминающей монашескую, шапочке, вернулся к нам как живой патриарх мысли. Кажется, с этой фотографии Россия себя, как Россию, начала вспоминать и воскрешать.

Аза Алибековна Тахо-Годи - продолжение его семьи, по сути, духовная дочь (не отражение, не тень - ученица, человек с уникальным культурным багажом, один из самых авторитетных исследователей античной культуры) на этот раз вспоминает в своей книге собственную жизнь и жизнь своих великих и невеликих близких не как историю культурных достижений, а как историю встреч, любви, переживаний. В книге - неповторимые черты частной жизни, личные впечатления, но вместе с тем и свидетельство о современниках, о жизни общества. Наши корреспонденты встретились с автором.

Загадка жанра

Российская газета: В чем загадка воспоминаний как жанра? Почему они так притягательны?

Аза Тахо-Годи: Между прочим, не все любят вспоминать. Моя книга о Лосеве начиналась словами: "Алексей Федорович не любил вспоминать". И он, действительно, не любил.

Страшные же были времена. Люди выдержали такие катастрофы! Моя мать, сидевшая в лагере, терпеть не могла воспоминаний. Считала: выброшенная жизнь, погибшие годы.

А я очень люблю вспоминать. И в прологе недаром говорю о "воздухе воспоминаний". Это же не просто сухой рассказ о людях и событиях. Остается еще что-то такое, чем дышишь. Кроме воспоминаний, я люблю видеть сны. Часто вижу во сне школу, своих друзей. Иногда вижу сны потрясающие, космические. Некоторые картины кажутся мне абсолютно реальными. Сон - это своего рода реальность. Своего рода жизнь. Причем жизнь настоящая. Отсюда притягательность снов и воспоминаний.

РГ: С какого времени вы себя помните?

Тахо -Годи: С трех лет, с младенчества. Помню, как нянька, когда я смотрела на небо, говорила: "Видишь, Боженька сидит?" И я очень уверенно ответила: "Вижу". Чувство Бога - врожденное у человека, просто потом его все начинают сбивать с пути истинного.

РГ: В воспоминаниях предстает не столько личность, сколько человек. И не с точки зрения достижений. И все равны: известные и неизвестные, деятельные и бездеятельные, талантливые и неталантливые.

Тахо-Годи: Конечно. Почему обязательно должна быть какая-нибудь великая личность? А если ты вспоминаешь давние времена и свои обычные детские привязанности? Часто в воспоминаниях важны детали, а вовсе не что-нибудь грандиозное. Это ведь не жизнеописания Платона или Аристотеля.

Мне вот вспоминается забавная история, как мы в конце 1970-х годов ездили в гости к Пришвиной Валерии Дмитриевне (усадьба Дунино). Один из наших приятелей, возивших нас туда на машине, захотел искупаться в Москва-реке, но у него не было плавок. Неподалеку стоял довольно убогий маленький дачный домишко. Мы постучали, и какая-то симпатичная женщина, переспросив: "Хотите искупаться?", принесла нашему приятелю плавки. Это была семья Егора Гайдара.

А через многие-многие годы наши друзья, наследники Валерии Дмитриевны Пришвиной, рассказывали, какой мощный дворец вырос на месте этого домишки... с железными воротами, высоченными металлическими заборами, не постучишь трусы попросить. Чудный лес с грибами за дачей вырубили. И великолепное золотое поле ржи застроили под влиянием решений обитателя того убогого домишки, где нам трусики выдавали.

РГ: О доме Лосева, его великих обитателях и знаменитых гостях ходят легенды. Кто-то недавно рассказывал, как Алексею Федоровичу говорили: "Сережа пришел", - а он переспрашивал: "Большой или маленький?", - имея в виду Сергея Аверинцева или Сергея Кравца.

Тахо-Годи: Это все бесчисленные фантазии. И нашли тоже маленького, Сережа-то Кравец довольно мощный мужчина. Но пришел он из "Литучебы" уже в конце жизни Алексея Федоровича, на закате. А Сергей Аверинцев давным-давно у нас появился со своим другом, замечательным Сашей Михайловым, впоследствии крупным ученым-германистом. Но тогда оба еще были, как птенцы, и впечатления особенного не производили. Я только помню, как студент Аверинцев подходил ко мне на Моховой в раздевалке и, заикаясь, что-то спрашивал, всегда начиная со слов: "Нельзя ли...". Но уже тогда оба интересовались богословскими проблемами.

Хождение по мукам века

РГ: Воспоминания пишутся, как всякая другая книга? Как приходит идея? Медлит или спешит перо?

Тахо-Годи: Писание книг - таинственная вещь. Такое создается впечатление, что тебе кто-то диктует. Кто-то говорит: "Пиши так".

А идея ко мне пришла в августе 2003 года, когда я последний раз была на даче известного философа Александра Георгиевича Спиркина в "Отдыхе", где мы десятки лет жили с Алексеем Федоровичем. Мне вдруг захотелось набросать план прожитой жизни. Я взяла бумагу и начала лихорадочно записывать все, что мне приходило в голову. В этой лихорадке я провела, наверное, дня два, и у меня получилась тетрадочка бессистемных записей.

Но в ней уже можно было обнаружить контур будущей книги, мыслей о которой у меня тогда еще не было. Писать я начала спустя четыре года и писала около двух лет. Но перед этим собрала целую сумку материалов.

РГ: И что вам диктовалось сверху?

Тахо-Годи: Это тайна великая. И, наверное, у каждого своя. Может быть, это и есть вдохновение. Это работа и радость одновременно. У тебя образуется что-то вроде обратной перспективы. Живешь прошлым. Пишешь, не задумываясь о композиции. Все движется естественно. По ходу сюжета книги в нее все время вплетаются люди. Человек же не одинок.

РГ: Люди в историю вашей семьи и вашу личную вплетались удивительные. Вы пишете, что Алексей Толстой в начале 1920-х годов посетил ваших родителей, вернувшись из эмиграции, беседовал с ними и делал пометки в блокноте. "Хождение по мукам" написано по истории вашей семьи?

Тахо-Годи: Это не совсем точно. "Хождение по мукам" - трилогия. Но за первой частью "Восемнадцатого года" - действительно живой материал, взятый из рассказов моих матери и отца. Мои близкие оказывались по разные стороны фронта и, встречаясь, делали вид, что не знают друг друга. Когда идет Гражданская война, все так поколеблено, так страшно. Но человечность не исчезает, и близкие помогают, несмотря на разные политические взгляды и лагеря, скрыться "чужому" от "своих". При том, что это очень опасно. Но душа человеческая изначально не враждебна к другому человеку. Моя мать и тетя Нафисат, внучка Шамиля, помогали спрятаться вдове генерала Корнилова и его сыну. В самом гнезде "врагов". И муж тети Нафисат, и отец мой, конечно, кое-что подозревали и знали, но молчали. Позже я читала в газете воспоминания правнука генерала Корнилова об этом событии, что стало для меня лишним подтверждением удивительного факта, а совсем не выдумки. У меня в книге почти за каждым эпизодом всегда стоит документальное подтверждение. Со ссылками: например, 2 марта 2007 года бывшая у нас в гостях Мариэтта Омаровна Чудакова сообщила ряд важных сведений о своей семье и о связях ее отца с моим отцом.

РГ: Такое ощущение, что в конце ХIХ - начале ХХ века практически все видные фигуры российского общества, наделившие его теми или иными идеями, пересекались. Все узловые личности были знакомы, встречались, переписывались.

Тахо-Годи: История моей семьи тоже полна пересечений с крупными личностями своей эпохи. Мой отец в давние времена знал и Иосифа Виссарионовича (Сталин ведь был комиссар по национальным делам), и Владимира Ильича. Когда мою мать реабилитировали, она захотела попасть в кабинет Ленина в Кремле, чтобы увидеть подарок отца Ленину, стоявший на его письменном столе. "Вдова Алибека Алибековича? Немедлено пропуск", - ответил комендант.

Мой отец с товарищами в начале 20-х годов привез в помощь голодающей Москве целый поезд с продовольствием "Красный Дагестан". В конце 1920-х, будучи членом ЦИКа, он был близок к Надежде Аллилуевой. Таких переплетений было очень много.

РГ: А какие события были для вас переломными? Арест отца?

Тахо-Годи: Арест отца - это перелом всей нашей жизни, катастрофа. Но жизнь переломилась, но не кончилась. И в каждом ее периоде были какие-то свои очень важные точки. Появлялись новые люди. Например, в студенчестве на меня, несомненно, повлияли преподаватели - Вера Дмитриевна Кузьмина, Людмила Васильевна Крестова. Потом оказалось, что и Алексей Федорович еще в начале двадцатых знал родичей той же Крестовой. Знаменитое семейство Голубцовых, это все были духовные лица.

РГ: И отец Николай Голубцов, который крестил Светлану Аллилуеву?

Тахо-Годи: Да. Только тогда все приходилось скрывать. Многие были под домашним арестом, как, например, знаменистые ученые, проходившие по "делу славистсов". Скажем, академик Михаил Несторович Сперанский. Но даже если никто не знал об арестах, всегда можно было догадаться: это бывший арестант. Уже, знаете, глаз был наметанный.

Очень интересно соединять в воспоминаниях время и пространство. И тогда предстает панорама 1930-х, 40-х.

1930-е, например, были увидены мною еще наивным человеком. В школе запомнились забавные анкеты с фантастическими вопросами: "Есть ли клопы в вашей квартире?". Не из-за клопов - из-за квартир. Какие квартиры, когда у всех было по комнате. Отдельная квартира - это что-то небывалое. Наша семья принадлежала к избранной публике, мы имели отдельную квартиру, покупали продукты и товары в магазинах по литерам. Но тема голода обозначилась и для нас. Наша домработница тетя Стеша привезла из голодной деревни сына, чтобы он у нас пожил, подкормился. А до этого наша домработница Васёна вызвала из голодной провинции свою племянницу для того же самого.

Но с точки зрения нас, детей, это время было сплошным раздольем! Как весело было кататься на коньках, когда замерзали пруды! А знаменитые "прыгалки", когда надо было прыгнуть по пятьсот раз! Или лупить мячом о стену тоже сотни раз! А племянница тети Васёны, забыв про голод, переписывала от руки "Графа Монте-Кристо", присланного маме ее братом, профессором Л.П. Семеновым.

РГ: Вы были идеологически пленены советскими ценностями в детстве?

Тахо-Годи: Ну, например, события в Испании были для нас святой темой. Мы знали имена всех героев решительно. Когда начались процессы над врагами народа, но отца еще не арестовали, я, вовсю читавшая газеты, к разным людям испытывала разные чувства. Хотелось, чтобы вот этого не так сурово наказали. А этого посуровее, так ему и надо. Была какая-то детская вера, что все делается правильно.

Помню, в день, когда был убит Киров (мы, дети, и знать не знали, кто он такой), нас всех из школы отпустили, и мы этому радовались. Но почему-то слова старушки француженки "Киров убит" запомнились мне навеки. Ну а потом стали пустеть дома. Напротив нашего стоял военный дом весь пустой. Всех арестовали.

Хохолок, не буди Хана

РГ: Аза Алибековна, Алексей Федорович и Валентина Михайловна были тайными монахами, а вы для них духовной дочерью. Но читаешь книгу и возникает ощущение, что вы были им настоящей дочерью.

Тахо-Годи: Мы были очень близки. Я очень любила свою родную мать, но тут у меня была Муся, Мусенька, которую я тоже невероятно любила.

РГ: Почему к вам прилипло слово "вдова"?

Тахо-Годи: А вы разве не заметили, что я повсюду это опровергаю? И сейчас уже большей частью журналисты пишут "спутница жизни", "хранительница наследия".

После смерти Валентины Михайловны у нас с Алексееем Федоровичем, которого она оставила на меня, был официально зарегистрирован брак. Это была обычная история для того времени. Например, знаменитый московский священник отец Алексей Мечев (он прославлен как святой) направил свою духовную дочь к известному священнику, богослову, литературоведу Сергею Николаевичу Дурылину с тем, чтобы она с ним рядом жила и заботилась о нем. Им пришлось зарегистрировать брак, хотя мужем и женой они не были.

РГ: У вас была с Лосевыми договоренность, что вы расскажете об их тайном монашестве?

Тахо-Годи: Нет, не было. Но когда после смерти Валентины Михайловны я нашла их лагерные письма, я сказала себе, что напечатаю это, чего бы мне это ни стоило. Ведь Лосевы скрывали от меня, что были в лагере. Ничего не знаешь - никогда не проговоришься.

РГ: Их постриг был жертвой?

Тахо-Годи: Нет, для них это было великое счастье. И имена они выбрали - Андроник и Афанасия, потому что те тоже были супруги, жившие врозь в монастырях, но соединившиеся в старости. Было много глупых разговоров, что Лосев в церковь не ходил, никогда не причащался, прямо какой-то сектант. Но я, к счастью, не сожгла замечательные письма игумена о. Иоанна Селецкого, знакомого с Алексеем Федоровичем еще в давние годы. Моя привычка все хранить теперь дает всем возможность увидеть, что Лосев и в поздние годы имел великого духовника. Что он исповедовался, причащался и что это для него было огромным счастьем. Один из моих серьезных читателей, известный ученый, протоиерей Александр Салтыков назвал мою публикацию самым серьезным документальным открытием книги.

Но я и писала свою книгу так, чтобы каждое слово ее было подкреплено свидетельством или документом. Обратите внимание на огромное количество примечаний в моей книге.

РГ: Для нас самая любимая часть ваших "Воспоминаний" - записочки про борщ и галоши, которые вы писали друг другу в семье Лосевых, слова, жесты, манеры - собственно человеческое, имеющее не меньшую ценность, чем циклы лекций и тома трудов?

Тахо-Годи: Я собирала, записывала за Алексеем Федоровичем и Валентиной Михайловной все их любимые выражения, все их "словечки". Все эти "Митроша ошибся", "Мартын с балалайкой", "адски шикарно, как говорили Белгородские гусары", "о, это настоящий кардинал Пачелли".

У меня хранятся все записочки, которые мы с Валентиной Михайловной оставляли друг другу: "Хана не будить, пока сам не встанет... борщ сварить с грибами". "Хохолок! Скажи Хану, чтобы надел новые галоши. Лежат в бумаге на моем письменном столе" (Хан - это Алексей Федорович, а Хохолок - я). У меня это все хранится в огромном желтом кожаном портфеле. Это мой личный самый главный архив. Там и мамины письма. И Библия на французском, и лютеровское Евангелие на немецком, которые со мной путешествовали всюду. А вот и девичий альбом моей мамы со стихами и записями от поклонников. Смотрите, сохранился даже цветок в мамином альбоме, "цветок засохший, безуханный, забытый в книге вижу я...". Как вы думате, что это за цветок?

РГ: Похоже, что это бессмертник.

О том, как в России и в мире издаются и изучаются труды Алексея Федоровича Лосева, рассказывает доктор филологических наук, председатель Лосевской комиссии Научного совета "История мировой культуры" РАН Елена Тахо-Годи.

Российская газета: Елена Аркадьевна, как обстоят дела с изданием трудов Алексея Федоровича Лосева?

Елена Тахо-Годи: Каждый год появляются новые и новые издания книг Алексея Федоровича. Недавно вышли его работы 1920-1930-х годов "Вещь и имя. Самое само", "Имяславие. Ареопагитский корпус". Помимо отдельных изданий, к началу 2000-х годов издательством "Мысль" было выпущено 9 томов лосевских избранных трудов. Тогда же была переиздана его монументальная "История античной эстетики". В настоящее время издательство "Академический проект" взялось за переиздание знаменитого лосевского "восьмикнижия" 1920-х годов. Уже вышли в свет "Философия имени", "Диалектика художественной формы", "Диалектика мифа". Будем надеяться, что к 120-летию мыслителя, которое мы будем отмечать в 2013 году, эта серия выйдет целиком.

РГ: Как изучается наследие мыслителя?

Тахо-Годи: Исследование творчества Лосева ведется в нескольких направлениях. Это и выявление новых биографических, документальных фактов, и, конечно, попытки осмыслить лосевскую философскую систему в целом. Именно такую задачу ставили перед собой авторы коллективного труда "Алексей Федорович Лосев", вышедшего в минувшем году в издательстве "РОССПЭН" в серии "Философы России второй половины ХХ века". Среди более популярных изданий могу назвать антологию "Алексей Федорович Лосев", в которую вошли отрывки из лосевских работ, фрагменты работ о нем зарубежных и отечественных исследователей.

РГ: Расскажите подробнее об изучении Лосева за рубежом.

Тахо-Годи: Приведу лишь несколько примеров, свидетельствующих об интересе зарубежных ученых к наследию Лосева. Так, в 2008 г. во Франции в г. Бордо в Университете Мишеля Монтеня по инициативе профессора Мариз Денн была проведена большая международная конференция "Творчество Алексея Лосева в контексте европейской культуры". В Париже на заседаниях семинара по русской философии памяти Владимира Соловьева под председательством Бернара Маршадье в течение полугода анализировалась лосевская "Диалектика мифа". А совсем недавно в мае в Кракове в рамках международной конференции "Символ в российской культуре" анализу лосевского творчества была посвящена отдельная сессия. Мне самой приходилось выступать с лекциями и докладами о Лосеве по просьбе зарубежных коллег в университетах Люблина, Трира, Женевы, Бристоля. Недаром, лосевская "Диалектика мифа" к настоящему времени переведена почти на все европейские языки и даже на японский славистом и философом из университета Иокогама Ф. Осука.

РГ: А у нас в России?

Тахо-Годи: Одним из центров изучения лосевского творчества в последнее десятилетие стала Библиотека истории русской философии и культуры "Дом А.Ф. Лосева". Именно на базе "Дома А.Ф. Лосева" проходят учрежденные Культурно-просветительским обществом "Лосевские беседы" международные научные конференции, посвященные мыслителю, "Лосевские чтения". Ближайшие, как мы надеемся, пройдут в октябре нынешнего года и будут посвящены восприятию творчества Достоевского в культуре Серебряного века. А буквально на следующей неделе, 24 мая, в день кончины Лосева, в день глубоко почитаемых им святых равноапостольных Кирилла и Мефодия, учителей Словенских, друзья, ученики и поклонники мыслителя будут поминать его на панихиде на Ваганьковском кладбище.